ДЖОН КЛЭР: Значит, вина?
БЕККЕТТ: Полагаю, да. Я часто замечаю, что за всем стоит вина.
ДЖОН КЛЭР: Я и сам склоняюсь к тому же мнению.
ЖЕНА: Что это значит – не односторонние отношения?
МУЖ: Я думал, ты не хочешь, чтобы я с тобой разговаривал.
ЖЕНА: Не умничай. Ты не умный, Джонни. Какой угодно, только не умный. А теперь говори, что значит – не односторонние отношения.
МУЖ: Значит, это был дуэт. Танго. Флэнаган и Аллен. Я говорю, что для этого нужны двое. Как еще втолковать-то?
ЖЕНА: То есть смысл в том, что она сама этого хотела?
МУЖ: Да! Весь смысл, вся суть: она этого хотела.
ЖЕНА: А, ну, тогда все в порядке.
МУЖ: [Вздыхает с облегчением.] Я знал, что ты образумишься.
ЖЕНА: Откуда ты знал?
МУЖ: Что ты образумишься? А, ну, я же знаю, что ты на меня долго обижаться не можешь…
ЖЕНА: [Медленно и членораздельно.] Откуда ты знал, что она этого хотела? Это она тебе так сказала? Она сказала: «Я этого хочу»?
МУЖ: Ну, не в таких словах. Нет. Но…
ЖЕНА: Тогда в каких? В каких-таких словах она тебе сказала, что этого хотела?
МУЖ: Ну, вообще не в словах. Она сказала без посредства слов.
ЖЕНА: [Злее с каждым мгновением.] А посредством чего? Танца? Пантомиму разыграла?
МУЖ: [Оправдывающимся и неловким тоном.] Были намеки.
ЖЕНА: Намеки?
МУЖ: Неприметные намеки. Ну, знаешь, как это бывает, у женщин.
ЖЕНА: Что-то не уверена.
МУЖ: Они подают намеки. Поглядывают и интересничают. Она мне вечно улыбалась, прижималась, говорила, что любит…
ЖЕНА: [В ужасе, с гневным криком.] Естественно! Ну естественно! Джонни, ты же ее отец!
БЕККЕТТ: Ох ты господи. Ну вот, пожалуйста.
МУЖ: Но… Слушай, я не подумал. Я к этому не привык.
Если девушка, женщина, смотрит на тебя так… Слушай, ты знаешь нашу Одри, какая она у нас…
ЖЕНА: [В ярости и беспомощных слезах.] Не знаю! Не знаю, какая у нас Одри, – точнее, какая она у тебя! Вот и расскажи мне, Джонни. Расскажи, какая она. Давай- давай, будет интересно. Я знаю, с чего начать: в первый раз она плакала?
ДЖОН КЛЭР: Какой ужас. Этого я не ожидал.
МУЖ: Селия…
ЖЕНА: Рассказывай, Джонни. Рассказывай, какая наша Одри в постели. Она плакала? Она была девственницей, Джонни? Была? И что ты сделал с простынями? [МУЖ смотрит на ЖЕНУ с затравленным видом, но только перебирает губами, как рыба, и не может ответить. В конце концов отворачивается и хмуро смотрит в пустоту. ЖЕНА прячет лицо в ладонях – возможно, тихо плачет. Пока КЛЭР и БЕККЕТТ еще наблюдают за сидящей парой в немом ужасе, СЛЕВА входит ТОМАС БЕККЕТ и медленно приближается. Они встречают его с немым изумлением. Он смотрит на угнетенную пару, потом на КЛЭРА и БЕККЕТТА.]
ТОМАС БЕККЕТ: Ответствуйте, ужли постигло их тяжкое горе?
БЕККЕТТ: Да.
ТОМАС БЕККЕТ: А вы не в силах унять их слез?
ДЖОН КЛЭР: Они нас не слышат.
ТОМАС БЕККЕТ: Они глухи?
БЕККЕТТ: Нет, они живые. А мы либо мертвы, либо спим – ну или так я это понимаю. А вы кем будете?
ТОМАС БЕККЕТ: Я Беккет.
БЕККЕТТ: Признаюсь честно: чего-чего, а этого я не ожидал. Я и сам Беккетт.
ТОМАС БЕККЕТ: Вы Томас Беккет?
БЕККЕТТ: Нет, я Сэмюэль Беккетт. А это Джон Клэр. [Пауза.] Минутку, так вы говорите, что вы – Томас Беккет?
ТОМАС БЕККЕТ: Томас Беккет, архиепископ Кентерберийский. Да, правда сие. Но что означают слова ваши о моей смерти? Колико ведомо мне, явился я семо к королю во Гамтунском замке, примирения ради.
ДЖОН КЛЭР: Поверьте на слово, вы вполне мертвы. В замке все пойдет шиворот-навыворот, и вы на несколько лет сбежите во Францию. А когда вернетесь, вас в вашем же соборе…
БЕККЕТТ: Не стоит углубляться в нюансы.
ДЖОН КЛЭР: Хотя, говорят, нюансов было в избытке…
БЕККЕТТ: [КЛЭРУ.] Достаточно. Хватит. [БЕККЕТУ.] Вам главное знать не грубую механику, а результат.
ТОМАС БЕККЕТ: [Взволнованно.] Грубую механику?
ДЖОН КЛЭР: Нюансы.
БЕККЕТТ: Я уже сказал, не стоит муссировать эту тему. Забудем. Вывод здесь тот, что вы оказались нетленным. Этим и объясняется, почему впоследствии вас нарекли святым. Вы первый святой, с которым я познакомился, и я даже не знаю, что об этом думать.
ТОМАС БЕККЕТ: Спаси и сохрани. Тако мне суждено стать мучеником?
ДЖОН КЛЭР: Боюсь, это не новости. Минуло уж лет восемьсот.
БЕККЕТТ: [Сердито.] Ну, слушайте! [Мягче, испуганный собственной несдержанностью.] Слушайте, я только хотел сказать, что вас приняли в святые, если не углубляться. Уж конечно, этот факт перевешивает средства, из-за которых вы оказались в этом состоянии. Я думал, вас это обрадует.
ТОМАС БЕККЕТ: Обрадует? Что меня жгли огнем либо же вздернули на дыбе?
ДЖОН КЛЭР: О, вовсе нет. Нет, насколько я знаю, вас всего лишь самую малость порубили.
ТОМАС БЕККЕТ: Ах, молю, ни слова боле.
БЕККЕТТ: [КЛЭРУ.] Вот честно, помощи от вас никакой. [БЕККЕТУ.] Разве вас не утешает назначение в святые?
ТОМАС БЕККЕТ: [Очень расстроенно.] Видится ли вам, что утешает? Речете вы, что положен я в святые, однако где я ныне обретаюсь?
ДЖОН КЛЭР: Ну, это вопрос географии. Вовсе не теологии. Вы под портиком церкви Всех Святых в Нортгемптоне, на середине века после того, в который умер я, а значит, двадцатого. Мне сообщили, что давеча в нашу пользу закончилась Великая война с немцами.
БЕККЕТТ: Нет, недавно закончилась не великая война. Великая была раньше, хотя в ней тоже участвовали немцы, так что это простительное заблуждение. В Англии Первую мировую войну называли Великой только потому, что не знали, что будет другая.
ДЖОН КЛЭР: Еще более великая?
БЕККЕТТ: Это во многом зависит от точки зрения.
ТОМАС БЕККЕТ: [Изможденно.] Вопрошая о местопребывании своем, я лишь желал взять ответ, почто не рай окрест нас, ежели я святым наречен.
БЕККЕТТ: Да, согласен, на рай не похоже.
ТОМАС БЕККЕТ: Однако сие и не неугасающий огнь, что раю противолежит.
ДЖОН КЛЭР: О нет. Тут и вполовину не так плохо.
ТОМАС БЕККЕТ: Остается ль заключить посему, что сие чистилище есмь, край серый, где потерянныя духи блуждают, вотще о пустом рекущи, уловленные без срока во тьме?
МУЖ: [Хмуро, глядя в пустоту.] Выкинул и купил новые.
ЖЕНА: [ЖЕНА непонимающе сморит на МУЖА.] Что?
МУЖ: Простыни. Выкинул и купил новые. И перевернул матрас.
БЕККЕТТ: [ТОМАСУ БЕККЕТУ.] То, что вы сейчас сказали, кажется, очень похоже на правду.
ЖЕНА: [Смотрит на МУЖА, качая головой в недоверии и возмущении.] И это весь ты. Таким ты был и таким будешь всегда – потный, в майке, переворачивая матрас, чтобы спрятать весь свой срам. И что, она это видела? Сидела и смотрела?
МУЖ: Она плакала.
ЖЕНА: Ну вот. А я что говорила?
МУЖ: [Безнадежно.] Я думал, ну знаешь. Я думал, она рассиропилась из-за нахлынувших чувств.
ЖЕНА: О, не сомневаюсь. Не сомневаюсь, что так и было. Нахлынувшие чувства. Пока смотрела, как отец прячет ее кровь, потому что так гордился тем, что наделал.
МУЖ: [Словно впервые понимая, что наделал.] О боже. [После паузы из-за СЦЕНЫ раздается ОДИН УДАР ЦЕРКОВНЫХ ЧАСОВ.] Это… это час ночи, а раньше было полпервого, – или это сейчас полвторого, а раньше…
ЖЕНА: [Выходит из себя, взорвавшись.] Ой, заткнись! Заткнись! Просто заткнись! Время всегда одно и то же! Нам теперь не сдвинуться! Мы застряли на этих ступенях, в этой ночи, на веки вечные! [ЖЕНА снова начинает рыдать. МУЖ тоже прячет лицо в ладонях.] ТОМАС БЕККЕТ: [Понуро и обреченно.] Так значит, чистилище. Но молвили вы, что оне допрежь живы?
БЕККЕТТ: И снова – кажется, это зависит от точки зрения.
Они живы там, в своем времени, как и мы – в своем. Можно сказать, все уже мертвы, всегда. Как сказала эта женщина, мы все застряли. Возможно, все – и хорошее, и плохое – происходит с нами веки вечные. Разве это не рай и ад, которым грозят пасторы?
ТОМАС БЕККЕТ: Колико устрашающая мысль. Я льстил себя надеждою на лучшее.
ДЖОН КЛЭР: Я боялся худшего! Если это означает, что первая жена Мэри вновь будет со мной, то все тяготы жизни будут нипочем – и это само по себе уже есть рай.
БЕККЕТТ: Не говорю, что я в это верю. Я просто делаю выводы. Отец девушки, о которой я рассказывал, Джеймс Джойс – помню, как он мне говорил о своем интересе к мысли Успенского[166] – думаю, ее можно назвать «великим повторением жизни». Это оказало немалое влияние на вечный день в Дублине, который в различной степени фигурирует в его великих романах.
ТОМАС БЕККЕТ: Боле и боле лелею я надежды, что сие есмь лишь сон дивности необычайной и что – не ища уязвить вас – вы лишь плоды воображения моего. Должно статься, это не иначе как ночной морок, наведенный моими опасениями, что обидел я короля и наша прочная дружба не претерпит сего оскорбленья.
БЕККЕТТ: Ну, признаюсь, я сам сперва так думал. Какой-то сон – это самое разумное объяснение, но раз я не придерживаюсь толкований профессора Фрейда, не могу придумать, к чему мне снится этот скверный разговор об инцесте. И я пока даже не начинал задумываться, как во все это укладываются всякие святые и писатели, о которых я не вспоминал годами. Озадачивает безмерно, и не могу сказать, что мне это приятно.
ТОМАС БЕККЕТ: [Глядя на пару на ступенях.] Сей грех ключит их в раздоре? Муж оный возлежал с дщерью?
ДЖОН КЛЭР: В деревне это бывает чаще, чем можно подумать.
БЕККЕТТ: Да и в городах не сказать, что намного лучше. Женщина, о которой я рассказывал, Лючия, – кое-кто думает, что ее поведение началось с того же, с инцеста и всего вытекающего.
ДЖОН КЛЭР: [В шоке.] Ее отец – которого, по вашим словам, зовут Джеймс Джойс, как и отца моей Мэри, – повинен в тех же преступлениях?
БЕККЕТТ: О нет, не он. Он перед ней благоговел. Для нее он писал, и о ней. Наверное, он мог о ней думать в этом ключе, но если и пытался ее коснуться, то только в прозе – щекотал в интимных местах фразой-другой, поглаживал грудь в подтексте. Нет, в физическом смысле преступник – если в этом есть хотя бы доля правды – ее брат.