ДЖОН КЛЭР: О, но грешники непременно есть, хотя не скажу того же с уверенностию о святых. Что до меня, кажется, при жизни я совершил чудовищный и недостойный поступок.
ЖЕНЩИНА: Ох, милый мой. Ну ты уж себя не изводи. Все мы со вершали плохое или думаем, что совершали. Только если ты не можешь с этим примириться и увидеть в общем положении вещей, тогда оно тебя сковывает, – тогда это то, кто ты есть и где ты есть, навсегда.
ДЖОН КЛЭР: Навсегда – ужасно долгое время для того, чтобы тебя сковывало нечто непотребное.
ЖЕНЩИНА: Ну, тут не поспоришь. [ДЖОН КЛЭР и ЖЕНЩИНА- МЕТИСКА впадают в задумчивое молчание, глядя на МУЖА и ЖЕНУ, сидящих на ступенях.]
ЖЕНА: [После долгой паузы, за которую ее выражение успело смениться с виноватого и загнанного к хладнокровному и прагматичному.] Ну и что будем делать?
МУЖ: [Поднимает с удивлением взгляд.] Мы?
ЖЕНА: Ты все сказал. Мы оба виноваты.
МУЖ: Оба. Рад, что ты это поняла.
ЖЕНА: И если это раскроется, нам обоим конец – по крайней мере здесь, а куда нам еще податься? Это я тоже понимаю.
МУЖ: Что ты хочешь сказать?
ЖЕНА: Я хочу сказать, что люди здесь нас знают. Здесь у нас друзья, Джонни, и знакомые. Здесь у нас жизнь. Здесь у нас перспективы.
МУЖ: Перспективы?
ЖЕНА: [С напором шипит сквозь зубы.] Да! И перспектив будет побольше, если никто не узнает, что ты совал свой стручок в Одри! А что подумают обо мне? Я не позволю тебе нас растоптать, Джонни. И ей не позволю нас растоптать.
МУЖ: Но… В смысле, не факт, что это выплывет. Правда? В смысле, может, когда она охолонет, я с ней поговорю…
ЖЕНА: О да. Очень это поможет. Очевидно, ты с ней можешь до постели договориться, а с этого все и началось! Она смерти нашей хочет, дурень. Она флиртует, пудрит тебе мозги своими юбками да лифами, а стоит тебе поплыть да раскиснуть, тут-то она и выступает, тут-то она и разыгрывает сцену.
МУЖ: И точно. Это она меня сбила с пути.
ЖЕНА: А теперь разыграла концерт во всеуслышанье.
МУЖ: [Вдруг растерявшись и занервничав.] Ты же сказала, что музыка прекратилась!
ЖЕНА: [Нахмурившись, словно неуверенная.] Ну да, мне так казалось, но теперь я уже не уверена. Кажется, если ветер в нашу сторону, то все еще слышно. Но дело не в этом. Дело в том, что она твердо решила, что покончит с этим, расскажет всем и растрезвонит на все улицы. Ты сам видел, как на шум вышла Айлин Перрит, из-за переполоха, как раз когда они с Джемом только уложили свою малышку Элисон. Она все слышала, и про «Шепот травы», и про все, что визжала эта грязная, грязная дрянь. Все. [Задумчиво, после паузы.] Не знаю, что она слышала. Может, уже поздно.
МУЖ: Но что нам тогда делать?
ЖЕНА: [Злобно.] Не знаю, Джонни. Не знаю, что делать. Это я и пытаюсь понять, что будем делать. [Пауза.] Вот грязная дрянь. Думала, я ничего не вижу, на кухне, над раковиной, как намывает волосы без блузки, а потом вытирает и поднимает волосы на полотенце, а ты, ты сидишь там, сидишь и смотришь, и ноги скрестил, и смотришь, и говоришь: «О-о, какая ты красавица, наша Одри, какие волосы», – а уж какая красавица без блузки-то, ага, сидишь и смотришь, и ноги скрестил, а она-то всегда поднимала волосы, чтобы все видели ее шейку, шейку ее, «посмотрите-ка на мою шейку, посмотрите на мои грудки, которых и в упор не разглядишь, посмотрите, как я пляшу, когда играю на аккордеоне, как юбкой взмахиваю, чтоб все так и видели голые коленки и мечтали о моей щелке», – и думала, я ничего не вижу. [Долгая накаленная пауза, во время которой МУЖ смотрит с испуганным и потрясенным видом из-за вспышки ярости.] Дай подумать. Надо подумать. Нам надо подумать, что делать.
ДЖОН КЛЭР: [После паузы.] Мне это совсем не по душе. У меня появилось страшное предчувствие, куда это приведет.
ЖЕНЩИНА: Ага. Они все заметут под ковер. Все спрячут, потому что не могут смириться с тем, что наделали. Упрячут Одри, а сами внутри себя будут сидеть в сырости и тумане и лаяться на этих ступеньках вечно. И все потому, что не смогли признаться себе в том, кто они есть.
ДЖОН КЛЭР: [После долгой и мучительной паузы, пока внутри него скрытность борется с совестью.] Я кое-что сделал. Я сделал то, в чем никому не признавался. Когда мне было четырнадцать. [Он закрывает глаза. Он едва может промолвить слово.]
ЖЕНЩИНА: [Мягко и ободряюще.] Ну? Что-то случилось?
ДЖОН КЛЭР: [Все еще с закрытыми глазами, начинает медленно раскачиваться в алькове.] Когда мне было четырнадцать. Когда мне было четырнадцать. Когда мне было четырнадцать, кое-кто. Кое-кто. Кое-кто жил в соседней деревне. Кое-кто. Кое-кто. Кое-кто. В соседней деревне жила молодая… Мне было четырнадцать. Жила молодая девушка. Девушка. Моих лет. Мэри. Мэри. Мэри. Она была красавицей. Красивее всего на свете. Когда мне было четырнадцать. И я с ней повстречался. И я с ней повстречался на дороге и спросил, не изволит ли она со мной прогуляться, и Мэри сказала, что да, что прогуляется. Она была моих лет. И я повел ее по тропинке. Мы шли. Мы шли. Мы шли мимо ручья, где, где, где рос куст боярышника. И я сказал. Я сказал, что люблю ее, и. И. И. И. И спросил, выйдет ли она за меня. Под кустом боярышника. Под кустом боярышника, и она рассмеялась, и сказала, что да, и мы залезли. Мы залезли на четвереньках под куст боярышника, и я сделал ей колечко. Сделал колечко. Сделал колечко из травинки, надел ей на палец и сказал. Сказал. Сказал, что отныне мы женаты. Она была моих лет. Мне было четырнадцать. Она, она, она была моложе. Чуть моложе меня. И я. И я. И я пошутил. Я пошутил и сказал. Сказал. Сказал, что это наша брачная ночь. Я сделал ей колечко из травинки. Сказал, что это наша брачная ночь, и нам надо. Нам надо раздеться, и я сказал, что это шутка. Сказал так, чтобы это казалось шуткой, под кустом боярышника, но она сказала, она сказала, Мэри сказала, что разденется. Она была моего возраста. Моложе. Мэри сказала, что разденется, и смеялась. Она смеялась, снимала одежду, и я… смотрел… на нее. Я смотрел на нее, как она снимает одежду, и торопился. Торопился. Торопился раздеться сам, и она смотрела на меня. Ей было десять. Ей было десять. Она смеялась, а я сказал. Я сказал, что мы. Я сказал, что мы. Я сказал, что мы должны это сделать. Она смеялась и спрашивала, что сделать? Спрашивала, что сделать, а я сказал, я сказал, что покажу, и это было правильно. Было хорошо. Я же сделал для нее колечко, и мы женились, и все было правильно, а потом я объяснял. Объяснял. Объяснял, что делать. Объяснял.
Объяснял, что она она она должна лечь на спину, и она смеялась. Она смеялась. Она смеялась, и я залез на нее, и Мэри спросила. Она спросила. Она спросила, что я делаю, а я попытался войти в нее. Мне было четырнадцать. Она сказала, ей больно. Она сказала, ей больно. Она сказала, что я делаю ей больно, и что она не хочет, она не хочет, ей больно, но я сказал. Я сказал. Я сказал, что все правильно. Я сказал, что мы женаты. Все правильно. Что ей. Что ей скоро понравится и что ей не надо. Что ей не надо. Что ей не надо плакать. Не надо плакать. Не надо плакать. И я. И я продолжал. А она скоро перестала. Плакать. А когда я закончил, мы утерлись моею рубашкою, и я сказал. Я сказал, что она моя первая жена, и всегда будет моей первой женой, и никому, никому, никому не должна об этом рассказывать. О том, что мы, мы, я сделал. Под кустом боярышника. Под кустом боярышника. Когда мне было четырнадцать. Мне было четырнадцать. Ей было десять. Больше я ее никогда не видел, не считая своих лучших иллюзий. [К этому времени он в слезах. Погружается в молчание.]
ЖЕНЩИНА: [После долгой паузы.] Уверен, что не хочешь, чтобы я села к тебе?
ДЖОН КЛЭР: [Поднимает голову с измученным видом.] Ты сядешь? Сядешь? Иначе я останусь совсем один. [ЖЕНЩИНА-МЕТИСКА поднимается из алькова и подходит туда, где сидит ДЖОН КЛЭР. Садится с ним рядом с сочувственным видом и кладет руку на плечи.]
ЖЕНЩИНА: [Поглаживая его волосы.] Тебе было четырнадцать. Ты жил в деревне. Год шел тыща восемьсот какой-то. Всякое бывает, милый ты мой. Вы оба были еще дети, дурачились. Если ты потом называл ее первой женой из чувства вины, если это напрямую связано с тем, что ты провел столько времени в Святом Андрее, то ты уже себя наказал, хотя на самом деле всего лишь полюбил не в то время. Есть преступления и похуже, дорогой. Есть преступления и похуже. Ну, тише. Тише.
ЖЕНА: Можно ее упрятать.
МУЖ: Что это значит?
ЖЕНА: В Берри-Вуде. За поворотом, в больницу Криспина. Можно ее туда упрятать.
МУЖ: Дом умалишенных?
ЖЕНА: В Берри-Вуде. Скажем, что она уже давно чудит.
ДЖОН КЛЭР: О нет. О, как ясно я вижу, к чему все идет.
ЖЕНЩИНА: Ну, тише. Просто однажды в мире такое случилось. Все хорошо.
МУЖ: Ну, наверное, из-за музыки она всегда была какой-то взвинченной. Сама знаешь, артистический темперамент. А уж сегодняшнее дело – ну, лишнее доказательство.
ДЖОН КЛЭР: Снова! Снова то самое, что постигло знакомую другого мистера Беккетта!
ЖЕНА: Да, что ж, дело известное. Если у тебя припадки из-за безумия, то чего только не наговоришь. Бросайся обвинениями сколько влезет, никто и бровью не поведет.
МУЖ: [Неуверенно и неловко.] Но, Селия, послушай. Наша Одри в дурдоме. Не нравится мне это представлять.
ЖЕНА: Это ненадолго. Пусть только позабудет свои фантазии, как мы их назовем, и перестанет городить бессмыслицу.
МУЖ: Но, послушай, на самом деле это же не фантазии?
ЖЕНА: Джонни, слушай внимательно: да, фантазии. Это все фантазии. В конце концов, ты сам знаешь, это семейное. Ты не виноват, семью не выбирают, и уже был твой папа. И дед. И двоюродная бабка Турса. Ничего удивительного, что и Одри свернула туда же. Уже утром мы все устроим.
МУЖ: Устроим?
ЖЕНА: С больницей, чтобы ее упрятать.
МУЖ: А. А, да. Устроим. Наверное, не получится же прямо…