Из-за пустой дороги один раз ударил колокол Святого Эдмунда, хотя Том и не понял, час сейчас или полвторого. Он прищурился на колокольню через клоки тумана и подумал, что не очень-то жалел, что так долго не бывал в церкви с самого случая с Лиз Бэйлисс. Том все еще верил в Бога, загробную жизнь и все такое прочее, но на войне пришел к мысли, что Бог и загробная жизнь – не такие, как рассказывают в церкви. В том, как там одеваются, говорят и вообще себя ведут, много заносчивости и зазнайства. А что Тому сразу понравилось в Библии еще в детстве – что Иисус был плотником, а значит, с большими руками в мозолях, пах опилками и если попадал молотком по пальцу, то говорил «чтоб тебя», как и все. Если Иисус – сын Бога, то кажется, что и папка вел себя примерно так же, когда приколачивал планеты и звезды. Работяга; самый трудолюбивый работяга из всех, который в любимейших притчах из Библии всегда отдавал предпочтение трудягам и беднякам. Тот же мужиковатый и рукастый Бог, о котором в стародавние времена проповедовал Филип Доддридж на Замковом Холме. Томми не слышал той же задорной неотесанности в набожных моралях викариев, не чувствовал того же свойского тепла на полированных скамьях. Сегодня, хотя вера Тома не поколебалась ни на дюйм, он предпочитал молиться в одиночестве и у алтаря погрубее – в своих мыслях. Он не ходил в церковь, не считая похорон, свадеб и – если сегодня все пройдет как положено – крестин. Когда молился, он не двигал губами.
Во многом из-за войны, конечно, как же без этого. Ушли на нее четыре брата, вернулись только три. Ему до сих пор было грустно вспоминать о Джеке, и в то время он не представлял, как семья Уорренов переживет потерю – хотя, конечно, ее переживают все. Как иначе. И с войной так же. Сперва для всех невообразимо, что может быть иной образ жизни, что они оправятся – от бомб, от убитых родственников. Никто не мог представить себе ничего, кроме новых страданий, только еще хуже. Тогда о будущем Томми и мыслить не смел, честно не ожидал, что когда-нибудь его увидит.
И вот спустя восемь лет он здесь – женатый человек в ожидании первенца. Что же до будущего – теперь Томми ни о чем другом и не думал. После войны жизнь изменилась. Ничто не похоже на прежние времена, и сама Англия стала другой страной. У них новая молодая королева – ее в газетах уже сравнивали с Доброй королевой Бесс, – и даже у обычного рабочего народа появились телевизоры, чтобы посмотреть коронацию. Они как в «Путешествие в космос» [50] попали – так бурно налетел на них современный мир, как будто конец войны убрал какое-то великое препятствие и наконец дал двадцатому веку наверстать самого себя. Первый ребенок Тома и Дорин – а они уже заговорили и о втором – станет одним из новых елизаветинцев, о которых теперь только и разговоров. Они увидят такую жизнь, о какой Том и не мечтал, столько всего к этому времени узнают и откроют ученые. Получат все возможности, каких не получил Том или был вынужден отвергнуть из-за обстоятельств.
В густеющей серости Безумная Мэри все еще слала ему серенады вроде «Мой старик сказал – вперед, солдаты-христиане» [51]; голосок ее пианино казался тоненьким и далеким, словно сломанная музыкальная шкатулка, что завелась сама собой в соседней комнате. Том снова вспомнил свою стипендию по математике, от которой отказался, чтобы взамен устроиться в пивоварню. Да он и вправду не обижался за то, что упустил образование ради помощи семье, но все же скучал по радости, которую ему доставляли цифры и сложение, когда он их только учил.
Это все его дедушка Снежок – вот в кого у него способности к счету. Хотя старик скончался в 1926 году, когда Тому было девять (сойдя с ума и объевшись цветами из вазы, если верить маме Томми), они вдвоем хорошо ладили, и в последние два года жизни дедушки Том проводил почти каждую субботу у него дома в мрачной узкой расщелине улицы Форта. Пока бабушка Лу стряпала на темной кухне, Снежок и юный Том скандировали на все лады таблицу умножения, сидя в гостиной. Геометрия – вот еще в чем дедушка наставлял Томми: грубые круги, обведенные вокруг донышка молочных бутылок крошечным огрызком карандаша, листы оберточной бумаги, накрывающие чайный столик так, что не видно даже бордовой скатерти. Снежок рассказывал внуку, что свои знания почерпнул от собственного отца, прадедушки Тома Эрнеста Верналла, который когда-то в викторианские времена восстанавливал фрески в соборе Святого Павла. Снежок говорил, что он со своей сестрой – двоюродной бабкой Томми, Турсой – слушали уроки папы, пока тот лежал в санатории. Только несколько лет спустя, доняв маму вконец, Томми узнал, что санаторием тем был Бедлам – когда его еще не перенесли из Ламбета.
Сейчас, шаря в кармане плаща в поисках пачки «Кенситас», он вспомнил вечер, когда они разучивали умножение на восемь и девять. Дедушка обратил внимание, что все результаты умножения на девять, если сложить их цифры, всегда равнялись девяти: один плюс восемь, два плюс семь, три плюс шесть и так далее, до самого конца. Воспоминание пахло фруктовым кексом, отчего Том решил, что бабка в тот день пекла на кухне. Тогда его это привело в восторг – открытие про девятку, – и шутки ради он сложил цифры в ответах при умножении на восемь. Сперва, очевидно, шла просто восьмерка, но следующий ответ – шестнадцать – был единица плюс шестерка, а значит, равнялся семи. Дальше – двадцать четыре, два плюс четыре равно шести, тогда как тридцать два таким же образом превращалось в пять. Томми осознавал с растущим интересом, что его колонка сложений пойдет от восьми к единице (восьмью восемь – шестьдесят четыре, где шесть и четыре складывались в десять, а единица и ноль давали в сумме просто единицу), а потом начал отсчет заново, на этот раз начиная с цифры девять (девятью восемь – семьдесят два, семь и два давали девять). Эта цифровая последовательность, от одного до девяти, повторялась снова и снова – предположительно, до бесконечности. Тут-то дедушка Тома и обратил внимание, что та же последовательность встречается в случае умножения на один, только в обратном направлении, и тогда они оба призадумались.
Достав короткую сигарету без фильтра из пачки красного, черного и белого цветов с лощеным и прилизанным символом-дворецким, Том закурил ее с помощью «Капитана Уэбба» и выкинул прогоревшую спичку в приблизительном направлении невидимой канавы, где она и скрылась в холодном паре, ползающем у ног. Сигаретная пачка с дворецким и коробок с отважным усатым каботажником вернулись в карман дождевика. Там их поджидала шоколадка «Пять мальчишек Фрая» с квинтетом ребят на фантике, застывших в разных эмоциональных выражениях. Из-за современной рекламы и этих упаковок выходило, что он носил в кармане семь маленьких человечков – только чтобы закурить и позже перекусить квадратиком шоколада, если захочется заморить червячка.
В тот памятный день под тридцать лет назад Том с дедушкой принялись споро складывать цифры в ответах ко всей таблице умножения. Он помнил свое возбуждение – на него со сдобным духом гвоздики, засахаренных апельсиновых корок и лечебной мази для растирания Снежка пахнуло будоражащей, чистой радостью открытия. Как выяснилось, таблица умножения на два, если сложить все элементы результатов, давала результат в виде закономерности, когда сперва получаешь все четные цифры – два, четыре, шесть, восемь, – затем – все нечетные: один (один плюс ноль), три (один плюс два), пять и так далее до девяти (восемнадцать, или один плюс восемь). Памятуя, что умножение на единицу и восьмерку дало цифровые последовательности, которые были зеркальными отражениями друг друга, Снежок и юный Том перешли к умножению на семь, где и выяснили, что сперва все суммированные ответы проходили через нечетные цифры – семь, пять (один плюс четыре), три (два плюс один), один (два плюс восемь, то есть десятка, цифры которой равнялись единице), – а затем пробегали через все четные. Восемь (три плюс пять), шесть (четыре плюс два) и так далее, пока снова не начинался отсчет нечетных цифр. Семерка работала в точности как двойка, только порядок был вывернут наизнанку.
Цифра три – которая, если складывать перемноженный результат, просто бесконечно давала три, шесть, девять, три, шесть, девять, – побраталась с цифрой шесть, которая давала шесть, три, девять, шесть, три, девять. Цифра четыре показала последовательность, которая сперва виделась сложной тем, что вела параллельный счет между четными и нечетными вперемежку. Таким образом получаешь четыре, затем восемь, затем три (или один плюс два), затем семь (один плюс шесть), затем два (два плюс ноль), шесть (два плюс четыре), один (два плюс восемь, что складывалось в десять, или один плюс ноль), пять (тридцать два, или три плюс два) и так далее и тому подобное. Таблица умножения на пять – теперь уже без сюрпризов – делала то же самое в обратном порядке. Она точно так же чередовала два ряда, в этот раз от меньшего к большему, а не наоборот, так что последовательность в данном случае была пять, один, шесть, два, семь (два плюс пять), три (три плюс ноль), восемь (три плюс пять) и далее в том же духе. Томми с дедушкой переглянулись и расхохотались, так что даже бабушка Луиза вышла с кухни посмотреть, что такого случилось.
А случилось то, что в цифрах ответов на таблицы умножения от одного до восьми скрывались закономерности. Все они были симметричны: единица отражала восьмерку, двойка отражала семерку, тройка работала точно так же, как шестерка, четверка – как пятерка. Только та, что разожгла интерес исследователей, девятка, оставалась как будто единственной цифрой без близнеца, цифрой, которая, сколько ни перемножай, давала один и тот же неизменный результат.
Восьмилетний Том попытался объяснить все это ничего не понимающей бабке, когда ни с того ни с сего дедушка издал ликующий возглас, схватил карандаш-коротышку и начертал слепыми линиями на тонкой и блестящей оберточной бумаге, захламляющей стол, два круга – один внутри другого. Желтым от табака «Кабестан» указательным пальцем Снежок многозначительно ткнул в рисунок, глядя на Томми из-под зимних кустов бровей, чтобы удостовериться, понял его внук или нет. Глаза старика горели так, что напомнили Томми во фруктовой духоте печки и панибратстве математической игры, которую они разгадывали, что его дедушка, по словам многих, включая мамку Томми, безумен. А если подумать, то не многих, а всех. Его дедушка только улыбался и еще раз с силой ткнул в загадочный чертеж. Но на изображении Снежка были только два концентрических круга, как автомобильная покрышка или нимб ангела сверху. Томми, прищурившись, рассматривал простую фигуру несколько минут, или ему так показалось, прежде чем осознал, что перед его глазами цифра ноль.