[63]с хламидиями», – вот один из ее уничижительных отзывов. Если Мик правильно понял суть претензий Альмы, главным образом ей не понравилось изображение рабочего класса как людей с неистощимыми запасами сил и чувства юмора при любой напасти, которые могут со смехом отмахнуться от самых страшных превратностей своих действительно незавидных обстоятельств. «Да такие семьи… – говорила она, имея в виду клан сериала, Галлахеров. – В реальной жизни старик был бы не таким очаровательным отвратительным алкашом, а неприятности, в которые он втравливает семью, не кончались бы тем, что все весело смеются. Эту тринадцатилетку со сверхъестественной смекалкой уже бы перетрахало за бутылку полмикрорайона местных женатиков. Просто люди смотрят такой сериал – и он хорошо снят, хорошо написан, там хорошо и смешно играют, кто же спорит, – но он с юмором примиряет с тем, с чем нельзя примиряться. Это же ненормально, что люди вынуждены жить вот так. Ненормально, что у нас вообще в языке есть выражение «неблагополучный район». А эта дерзкая и неунывающая жизнестойкость низших классов – ну это же миф. В который хотят поверить сами низшие классы, чтобы не переживать из-за своих условий, и в который хочет поверить средний класс – ровно по той же самой причине». Как теперь вспомнил Мик, в том случае филиппика Альмы (которую, следует напомнить, она оглашала для пятнадцатилетнего племянника) сошла на нет, когда Джек привел простой контраргумент: «Господи, теть Уорри, ты чего. Это же всего лишь марионетки».
Сам Мик был более-менее на стороне Джека. В «Бесстыдниках» хотя бы честно показывали существование на окраине общества, в отличие от «Хлеба» – с хламидиями или без. И неужели Альма всерьез рассчитывала, что комедия положений воспроизведет ее собственный мрачный и исполненный праведного гнева взгляд на общество? Да это как если бы Достоевский написал серию «Спасибо за покупку» [64]. «Мистер Хамфрис, вы свободны?» – «Никто из нас не свободен, дорогая миссис Слокам, если только не при совершении убийства».
Нет, единственный минус сериала для Мика был в том, что чем дольше тот шел, тем больше напоминал о странной тревоге, которую Мик пытался забыть во время просмотра. Эта самая маленькая фигурка, что звала из верхнего угла гостиной в доме 17 по дороге Святого Андрея, – что это может значить, как не то, что он умер и его забрал в некую загробную жизнь – кто, какой-то ангел?
Ну, еще это может значить, что у него ум за разум зашел. Крыша поехала. В клане Верналлов и его ответвлениях, вроде Уорренов, об этом забывать не стоит. Разве не сошел с ума дедушка отца, а потом и Одри, кузина отца? Все говорили, что это семейное, и если подойти к вопросу рационально, это и есть более вероятная причина необычных воспоминаний и ощущений Мика, чем то, что его вознес в рай ангел. К тому же, чем дольше он думал о человечке, сидевшем в углу, тем меньше тот напоминал ангела. Слишком маленький, в простой одежде – розовом кардигане, голубой юбке и коротких носочках. Девочка. Теперь Мик вспомнил, что увиденный гомункул был маленькой девочкой со светлыми волосами с челкой. На вид он не дал бы ей больше десяти и уж точно не принял бы за ангела. Ни крыльев, ни нимба – хотя что-то странное все-таки было, что-то на шее – длинный шарф? Меховой шарф, точно. Весь в крови. С маленькими отрубленными головами. Твою мать.
Ему не хотелось сходить с ума, не хотелось, чтобы семья, дети и друзья видели его в таком состоянии, переживали из-за того, что все реже посещают то заведение, куда его отправят. Если ты Альма или работаешь в профессии, в которой безумие – желательный аксессуар, что-то вроде психо-ювелирки, то и с этим можно жить. Но на Дворе Мартина с ним не протянешь. В ремонтном бизнесе не было места для притягивающей взгляды эксцентричности. Тут же станешь клиентом фармацевтической лоботомии Нацздрава, после чего твоя талия расширится, а способности думать, говорить и реагировать на раздражители пропорционально сократятся. Эта идея не казалась Мику перспективной или вообще выносимой, но в тот момент он рассматривал ее как серьезную вероятность. Чувствовал, как из-под половиц памяти напирают тысячи неправдоподобных подробностей, не менее тревожных и невообразимых, чем окровавленный меховой шарф девочки, как они так и ждут, чтобы проломиться и захлестнуть его счастливую обывательскую жизнь. Подобные идеи не вместятся в мир Мика. Они его разломают, уничтожат. Мик с новой решимостью вернулся к серии «Бесстыдников». Что угодно, лишь бы не видеть упрямый образ маленькой девочки с меховыми бусами смерти.
Часовой эпизод почти кончался, все Галлахеры собрались в общей гостиной и пытались усыпить малышей близнецов, за которыми им поручили присматривать. Мать младенцев, жертва Сероксата с эмоциональными проблемами, оставила инструкции, что близнецов можно укачать, если петь им гимны, а самый подходящий – почти повсеместно чтимый «Иерусалим» Блейка и Перри. Семья в очередной раз коверкает всеми любимый стандарт без всякого заметного эффекта на воющих малышей, когда наконец возвращается домой мать. Несмотря на очки-консервы сварщика и ОКР, она тут же отправляет близнецов ко сну удивительно духоподъемной вариацией «Иерусалима», исполненной неожиданно тренированным и чудесным сопрано. «По травам Англии моей…» [65]
Вдруг откуда ни возьмись на глаза Мика навернулись слезы, так что пришлось проморгаться, пока дети не заметили. Он понятия не имел, что с ним происходит. Просто эта мелодия – то, как безыскусно шли строем ее ноты, – вдруг задела за живое. Хуже того, гимн вдруг очень уместно прозвучал в этой серии «Бесстыдников» – луч света среди продавленных диванов, синдрома Туретта и колец от чайных чашек, а его чистота и убежденность просияли только ярче и ослепительней в безнадеге окружения. Незамутненная, блистательная святость средь убожества – вот что тронуло Мика. И это почти идеально гармонировало со страшными воспоминаниями из детства, которые он пытался подавить, – кристально ясное видение прорвалось между адскими жерновами, подошло, словно ключ, ко всем внутренним замкам Мика. Подвальная дверь подсознания распахнулась изнутри, и хлынул пузырящийся поток сверхъестественного – куда полноводней, чем он представлял, – и наполнил его образами, словами и голосами, языком чужеродного опыта.
Деструктор, Бедламские Дженни, длина-ширина-когдата-долгота, Портимот ди Норан, глюки и лестница Иакова. «Это старая консерва, но каждый пузырь, что ты выпустил за жизнь, все еще внутри». Маета, Душа и Мертвецки Мертвая Банда. Деструктор. Игра зодчих правильно называется трильярд. Следи за дымоходами и средними углами. Некоторые называют это «Двадцать пять тысяч ночей». Призрачная стежка. Деструктор. Если пришельцы – значит, не созрели. Святая в двадцать пятом, где поднимается уровень воды. Англы с небес. «Вы все складываетесь в нас, а мы складываемся в него». Над петляющей дорогой висят весы. Пустая Душа – ее видно в их яростных глазах. Голые девчонки танцуют на бочонках с танином – какой чудесный день. «Пойдем обдирать яблочки в дурдоме» и Деструктор, и Деструктор, и Деструктор. Все и вся, что он любил, – все всосало, все сгинуло. Руд разбит – вот почему центр расползается. Он насилует ее на парковке, где раньше были Банные сады, и мы бежим искать привидений, над которыми измывались. Доски и нарисованные звезды на лестничных площадках, из трещин растут Шляпки Пака…
Мик резко поднялся и извинился, притворившись, что торопится в туалет. Джо спросил, не поставить ли паузу, но отец отвечал уже с лестницы, что необязательно. Заперевшись в ванной, он просидел на унитазе с опущенной крышкой добрых пять минут, прежде чем смог унять дрожь. Бесполезно. В себе это не сдержать. Надо кому-то рассказать.
Он встал и поднял крышку, символически пописал перед возвращением, по привычке помыл руки в маленькой раковине. Поднял взгляд на зеркало шкафчика и подскочил при виде обезображенного и шелушащегося лица, уже совсем забыв про несчастный случай на работе. Лицо больше походило на неубедительный грим из ужастика, и при мечущихся в голове потусторонних явлениях Мик не мог не рассмеяться от этой мысли. Но смех его, скорее, напугал, так что он осекся и спустился к семье.
Он умудрился продержаться весь вечер, вел себя нормально, ничем не выдавая чувств, хотя Джек и Кэти заметили вслух, что он ведет себя тише обычного. Только когда Мик с Кэти легли, его словно прорвало, и он рассказал все, так сбивчиво и исковеркано, что даже сам ничего не понял, куда уж было понять жене. Она спокойно выслушала его признание, как он боится, что сходит с ума, затем разумно предложила позвонить старшей сестре и выбраться с ней выпить, узнать, что обо всем этом думает Альма. Во всем, что касалось реального мира, Кэти не доверилась бы мнению золовки ни на секунду, но в случае вопросов прямиком из сумеречной зоны, которые мучали Мика, она ничье мнение не ценила выше. Рыбак рыбака. Клин клином вышибают. Кошмар кошмаром прогоняют.
Мик так и поступил. Может, он и сумасшедший, но не дурак. Он назначил встречу с сестрой в «Золотом льве» на ближайшую субботу, хотя сам не понимал, почему выбрал именно это заведение – загнивающий и неказистый кабак в самом мертвом сердце Боро на Замковой улице. Просто казалось, что это подходящее место, вот и все: подходящая нелепая дичь, чтобы поведать старшей сестре свою дикую нелепицу: о маленьком мальчике, который в три года подавился и умер – по-настоящему.
О девочке в розовом кардигане и вонючем кровавом шарфике, которая потянулась к нему из угла жаркими и липкими ручками и сказала: «Поднимайся. Поднимайся».
И забрала его наверх.
Книга втораяДуша
Я трепещу, когда горит закат
На старой ферме под крутым холмом
И оживляет древность из времен
Реальней тех, что нам принадлежат.