айкл не мог не чувствовать утраты из-за безделушки, которую по неопытности принимал за роскошь. Он бросил прощальный взгляд на королевский ковер реки из малахитовой филиграни – волосы его матери, – затем поднял глаза к девочке. Та сидела и дрыгала ножками на обшарпанных сливочных ступенях, поднимающихся от залитой гостиной. Майкл начинал привыкать, что резное дерево вокруг него на самом деле карниз в гостиной, только раздутый и вывернутый то ли вверх ногами, то ли наизнанку. Девочка зорко смотрела на него, так что он почувствовал необходимость что-нибудь произнести:
– Так это и блесть край?
Его язык по-прежнему спотыкался о произношение, но Майклу показалось, что общаться мало-помалу становилось проще. Казалось, собака зарыта в том, чтобы говорить чисто и ровно то, что у тебя на уме, не оставляя пространства для двусмысленности. Похоже, здесь речь, стоит дать ей хоть полшанса, самопроизвольно расцветает значениями и загадками. Приходилось держать ухо востро. Но хотя бы в этот раз его посмертная подружка, отвечая, не хихикала из-за дефектов дикции.
– Да, ежли хотца. Или ад. Эт прост Наверху, не больше и не меньше. На деревянном холме, во Втором Боро, что зовется Душой. Мы среди углов и англов, и скор ты обвыкнешься. Те свезло, что мимо случилась я, раз тя семья не встречает.
Майкл задумался над этим последним брошенным вскользь замечанием. Если подумать, все это дело со смертью и отправкой в рай казалось из рук вон плохо организованным. Не то чтобы у него сложилось много ожиданий об ангелах, фанфарах, жемчужных вратах и тому подобном, но все же ему казалось, что не так уж сложно привести одного-двух скончавшихся родных, просто чтобы приветствовали в этой странной и безалаберной загробной жизни. Впрочем, если честно, все мертвые родственники Майкла умерли еще до того, как он родился, так что не были с ним знакомы и даже не знали бы, что и сказать. А что до членов семьи, с которыми он был близок, то тут Майкл все испортил, скончавшись раньше положенного. Он полагал, что в обычном порядке вещей – умирать согласно возрасту, а значит, первой должен прийти черед бабки Мэй, затем бабули Клары, потом папки, мамки, старшей сестры, его самого и, наконец, их волнистого попугайчика Джои. Если бы Майкл не умер вне очереди, то из жизни его бы поднимали все, за исключением попугайчика, и дружелюбно хлопнули бы по плечу и познакомили с Вечностью. Эта задача не досталась бы просто какой-то девчонке, случайной незнакомке, которая шла мимо по своим делам.
А теперь же, ко всему прочему, выходило, что ему придется самолично организовывать прием для своей устрашающей бабки. А что, если до следующей смерти после Мэй пройдут многие годы, пока по этим страшным скрипучим доскам будут бродить лишь они вдвоем? С отчаянными и забегавшими от нахлынувших мыслей глазами Майкл попытался передать хоть что-то из своих измышлений девочке. Как она там назвалась, не Филлис ли? Он говорил осторожно и медленно, чтобы удостовериться в назначении каждого слова прежде, чем оно покинет губы и подло предаст его, взорвавшись каламбурами и омонимами.
– Я умер, пока блесть маленький. Эльфты и блесть причина, почему меня никто не встречает?
Он определенно делал успехи. Предложение шло неплохо до отрывка, где он нечаянно назвал свою юную стриженую благодетельницу «эльфом». Впрочем, по трезвом размышлении это не казалось чем-то неуместным, да и сама она как будто не приняла ремарку близко к сердцу. Расселась себе на старинной краске, разглаживая синюю ткань юбки на грязных и драных коленях, праздно колупая хрупкие и пожелтевшие края шелушащегося блеска на ткани. Потому взглянула на Майкла почти что с жалостью и покачала головой.
– Это устроено не так. Все-все и так уже тут. Все-всемья всегда блесть тут. Эт прост внизу часы с минутами перепутаны. – Она кивнула на поблескивающую полость на месте бывшей гостиной Майкла у него за спиной. – Ток когда мы читаем книжку, в страницах виден порядок. А как книжку закроешь, все листы схлопываются в бумажную стопку, и нет в них ни начала, ни конца. Они просто блесть – и всё тут.
Он не имел ни малейшего понятия, о чем это она распространяется. Сказать начистоту, Майкл все еще боролся с нарастающей паникой при мысли о том, что ему придется стать спутником Мэй Уоррен в этом облезлом парадизе. Более того, постепенно мальчика неотвратимо охватывала проникнутая ужасом реакция на то положение дел, в котором он оказался. Пока в голове оседал кошмарный факт собственной смерти – хотя раньше ему уже казалось, будто он смирился, – Майкл заметил, что у него трясутся руки. Когда он заговорил, то обнаружил, что не отстает от них и голос.
– Я не жалею блесть мертвым. Это неправильно. Если бы блесть по-правильному, меня бы здесь ждал какой-нибудь призракомый.
«Блесть»? Майкл осознал, что говорил на манер девочки так, словно всегда понимал этот язык. Например, он понял, что в слове «блесть» внутри сложены «был», «есть» и «будет», словно в этих краях разделение на настоящее, прошлое и будущее считалось необязательным усложнением. От этого прозрения он только больше растерялся и растревожился, чем прежде. Ему казалось, что даже если он пробудет здесь до скончания времен, то так и не поймет, что тут творится. Его одолевало желание бежать без оглядки, и единственное, что удерживало на месте, – понимание, что в мире больше нет безопасного места, куда Майклу еще можно убежать.
Сидя на низких ступеньках и играя с прогнившим кроличьим украшением, теперь девочка оглядывала Майкла более неуверенным и опасливым взглядом, словно не доверяла его словам или словно ей в голову пришла какая-то неожиданная мысль. Она сощурила глаза – коричневые, как шоколадки Malteser, – пока те не скукожились в две пытливых щелочки, а веснушчатый лобик над носом-кнопкой в результате вдруг не пошел морщинами.
– А если пораскинуть мозгами, это и взаправду странство какое-то. Даже карапузов тут ждут дедули, и чтой-то сомневаюсь, что у тя блесть время так уж сильно нахулиганить. Скок там те блесть, шесть или семь?
Впервые с тех пор, как он выбрался на деревянный берег, Майкл опустил взгляд на себя. С удовлетворением обнаружил, что в местном новом свете даже его старая одежда для сна во всех своих складках и текстуре приковывала взгляд не меньше, чем облачение девочки. Тартан халата – такого насыщенно-красного цвета, что практически бордового, – так и брызгал трагическими историями гордых кланов, как засохшей кровью. Его полосатая, как шезлонг, пижама – ломтики облаков мороженого и июльского неба вперемежку – делала мысль о сне привлекательной, как приморский отдых. Также Майкл довольно подметил, что стал больше прежнего: все еще тощий, но вытянулся на добрый фут. Теперь у него было тело скорее восьмилетнего недоростка, нежели малыша, как всего мгновения ранее. Он попытался честно ответить на вопрос девчонки, несмотря на то что так она узнает, что он еще ребенок.
– По-моему, мне блесть три, но теперь я вынырос и мне как будто семь.
Девочка согласно кивнула:
– Эт понятно. Те, небось, неймется блесть семилетним, а? Тут мы выглядим так, как нам самим больше всего нраится. Многие переделываются моложе или довольны тем, какие уже блесть, но мертвеши вроде тебя, канеш, становятся того возраста, к которому всегда стремятся.
Приняв более серьезное выражение, она продолжала:
– Но как же так, что трехлетнего Наверху некому встретить? Ты не так уж прост, как кажешься, мой мальчишка-мертвечишка. Как тя звали, пока блесть куда звать?
От этой беседы его волнения нисколько не улеглись, но вряд ли он сделает хуже, если представится, так что Майкл отвечал, как мог:
– Я Майкл Уоррен. Вдруг здесь никого нет, потому что я еще не должен по-настоящему попасть в Смертбродшир? Вдруг это мнебольгляд.
Он хотел сказать «недогляд» и не знал, откуда взялся этот «Смертбродшир». Он как будто нахватался местного сленга прямо из воздуха – так иногда слова и фразы приходили ему в голову во сне. Так или иначе, девочка вроде бы понимала его без всяких затруднений, а это означало, что его владение посмертным эсперанто идет на лад. С озабоченным видом она покачала головой, так что ее светлая челка переливалась, как карликовый водопад.
– Тут мнебольглядов нет. Как эт я не смекнула, что неспроста скакала по Чердакам Дыхания, когда ты всплыл попой кверху. Я-т хотела срезать путь до Старых Домов от сбора безумных яблочек в больничках, но терь вижу, что у меня блесть плодоплека, про которую я и думать не думала. Как здесь говорится, персонаж с места не сойдет, пока автор страницу не черканет.
Она с бесконечной усталостью выдохнула, издав звук «хах-х», затем встала с решительным видом, по привычке расправив тяжелую ткань полуночно-синей юбки.
– Лучше ходи со мной, пока не разберемся, что все это значит. Слетаем на Стройку и поспрашаем зодчих. Побегли. Все равно тут торчать скучно, сплошь прошлое да тошное.
Она отвернулась и целеустремленно зашагала по низким ступеням крашеных планок, очевидно ожидая, что он последует за ней от обложенной амфитеатром ниши. Майкл не знал, что и делать. С одной стороны, Филлис… Пейнтер, да? Филлис Пейнтер была единственным человеком, кто мог составить ему компанию в этой гулкой и одинокой загробной жизни, даже если Майкл сомневался, стоит ли ей доверять. С другой стороны, пятнадцатиметровый кубик желе позади остался последней связью с его замечательной и безбедной жизнью. Эти кучерявые драконовские статуи в бриллиантовом лаке мгновения – его мамка, бабуля и сестрица. Даже если его новой знакомой это все казалось скучным зрелищем, Майклу было не по себе от мысли оставить их позади и уйти. Что, если он никогда не найдет дорогу назад, как никогда не мог найти дорогу назад в своих снах, о которых так сильно напоминал нынешний опыт? Что, если он в последний раз видит дом номер 17 по дороге Святого Андрея, свою бежевую гостиную, семью, жизнь? Майкл нерешительно оглянулся на зияющий провал, в котором плавал его последний миг, застывший и гальванизированный, словно детские туфельки. Затем посмотрел на плоские ступеньки, по которым его спасительница перевалила за край впадины и прочь из виду, так ни разу и не обернувшись.