Он окликнул ее «Под дожди!», заметив, как его возглас отразился от разнообразной архитектуры окружения, как зашептался на немыслимых расстояниях, а потом стремглав кинулся за ней. Он скакал по потрескавшимся сливовым слоям деревянной рамы, отчаянно испугавшись, что, достигнув их вершины, обнаружит, что Филлис пропала. Не пропала, но когда он выбрался из квадратной выемки и впервые оглядел без помех место, где очутился, сердце Майкла закололо от отчаяния так же, как если бы девочки не было.
Вокруг стелилась плоская прерия, хотя это слово не могло передать ни открывшийся простор, ни то, что вся она была целиком сделана из голого необработанного дерева. Или, если на то пошло, ее форму. Ошеломительно длинное, но сравнительно узкое, пространство скорее напоминало исполинский коридор, чем полынную степь, достигая, наверное, всего милю в ширину, но в длину позади и впереди убегая в невидимые даже его новому зрению дали. Для Майкла длина деревянной прерии была все равно что бесконечна. А вся ее умопомрачительная площадь накрывалась бескрайней старинной вокзальной крышей – ажурным кованым железом и призрачным стеклом в тысяче футов над головой. Казалось, в гигантских балках гнездились голуби – пылинки бледно-серого цвета на темно-зеленом фоне окрашенного металла. Еще выше, за пределами подводной прозрачности матового стекла, было… но Майкла совсем не тянуло туда смотреть.
Он, сраженный, покачивался в тапочках на грязном краю масляной лужи своей бывшей гостиной, где больше не гостил, и вынудил взгляд опуститься от умопомрачительных высот обратно к окружавшим его дощатым просторам. Они были вовсе не так безлики, как сперва показалось. Теперь он видел, что многоярусная рама, на кромке которой он балансировал, на самом деле лишь одна из множества почти идентичных деревянных прямоугольников с углублениями на дне, вроде места, где еще недавно пребывал сам Майкл. Они располагались обширной сетью, их разделяли широкие тротуары из светлого дерева, и все это по виду напоминало какой-то километровый отрез гринсбона. Он словно глядел на ряд окон, врезанных по какой-то невообразимой причине в пол, а не в стены. Поскольку этот ровный и аккуратный рисунок покрывал всю территорию между ним и незримым горизонтом, самые далекие ниши люков съеживались до размера экрана, тесно испещренного точками – как если поднести к носу картинки комиксов из Америки, которые собирала его сестра.
Майклу показалось, его одолеет мигрень, если он продолжит с усилием вглядываться в исчезающие дали нелепо большого пассажа. «Пассаж», решил Майкл, то слово, что лучше передавало атмосферу огромного застекленного холла, нежели чем «вокзал» – его первое впечатление. Вообще-то чем больше он об этом думал, тем яснее видел, что это место в точности напоминало старый крытый рынок «Эмпорий», что отходил от рыночной площади Нортгемптона, но выполненный в грандиозном, титаническом масштабе. Если посмотреть направо или налево, через поразительную ширь коридора, он видел, что стены были путаницей из кирпичных домов, наставленных друг поверх друга и соединенных шаткими маршами лестниц с балясинами и балконами. Среди них виднелось и что-то вроде украшенных, хотя и обветшавших витрин вроде тех, что глядели с двух сторон в вечных сумерках на склоне «Эмпория». Пятнистая деревянная балюстрада, ограничивающая балконы, казалась близняшкой той, что обегала верхний этаж земной аркады, но Майкл стоял слишком далеко даже от ближайшей стены гигантского коридора, чтобы убедиться в этом наверняка.
Пахло размером, пахло утром в церковном зале, где устроили благотворительную распродажу, когда воздух настоян на старых сырых пальто, обмакнутых в свежую розовизну домашнего кокосового мороженого, обчиханные страницы старых детских ежегодников и кислый металлический запах пыльных машинок «Динки».
Наведя глаза на одну из точек поближе и держа в уме, что даже самые далекие были проемами площадью в несколько сотен квадратных футов, Майкл увидел, что тут и там через несколько прямоугольных отверстий вдали прорастали во сто крат увеличенные деревья. Всего он насчитал три – возможно, четыре, но эти очертания были далеко-далеко по бесконечной штольне аркады, так далеко, что это могло оказаться как дерево, так и столб поднимающегося дыма. Пара пышных великанов с преувеличенными ветвями и сучьями почти царапали стеклянную крышу на головокружительной вышине. Он видел, как с места на место вдоль необъятных торчащих стволов порхают пепельные хлопушки голубей – очевидно, не увеличившихся в размере подобно кронам, так что казались они не птицами, а жемчужно-серыми божьими коровками. Так малы они были в сравнении с исполинскими представителями флоры, где вили гнезда, что некоторые вполне удобно примостились в трещинах коры. Их воркование, усиленное и разнесенное необычной акустикой стеклянной крыши пассажа, выгибавшейся над головой, слышалось даже несмотря на разверстые расстояния, в виде этакого пернатого журчащего фона за шорохами поражающего воображение пространства. Наличие деревьев вкупе с масштабом всего окружения привело к тому, что Майкл даже не мог понять, в помещении он находится или на улице.
Поскольку он и так стоял, задрав глаза к вершинам листьев-одеял неизмеримых гигантов, Майкл решил рискнуть и еще раз опасливо глянуть одним глазком на неправдоподобный небосвод, высившийся над завитушками металлических конструкций и бутылочных стекол «Кока-Колы» – балдахином великого пассажа.
Все оказалось не так плохо, как он ожидал, к тому же стоило взглянуть раз, как уже было очень трудно отвести глаза. Цвет неба – по крайней мере, цвет над гигантским участком, где он очутился, – был более глубоким и драгоценно-лазурным, чем он мог себе вообразить. А дальше по великому залу, на самом пределе зрения Майкла, казалось, будто королевский синий цвет вспыхнул и расплавился в доменных оттенках, красных и золотистых. Майкл бросил взгляд через плечо, чтобы увидеть другое направление изумительного коридора, и понял, что в самых отдаленных окончаниях безграничное небо, проглядывающее через стеклянные панели потолка пассажа, – в огне. Как и синева над головой, горячие краски, полыхающие вдали, казались почти флуоресцентными в своем блеске, как бывает иногда с нереальными оттенками в фильмах. Однако, хотя каленые цвета небес и сами по себе приковывали взгляд, внимание Майкла захватили неземные фигуры, ползущие по этой панораме. Именно благодаря им оторваться от изучения представших глазам видов было практически невозможно.
Это были не облака, хотя и так же отличались разными размерами и были такими же грациозными и неторопливыми в движении. Они больше напоминали, подумалось ему, чертежи облаков, сделанные чей-то опытной рукой. Во-первых, было видно только их бледно-серебристые графитовые линии, но не контуры. А во-вторых, все эти линии были прямыми. Словно какому-то гениальному геометру доверили задачу изобразить все складки и изгибы небесных странников, чтобы образ каждого облака состоял из миллиона миниатюрных граней. В результате они больше напоминали беспечно смятые клочки бумаги, хотя такой бумаги, сквозь которую виднелись все ребра и углы сложной внутренней структуры. Также это означало, что между изощренным и призрачным плетением плывущих схем брезжили жаркие краски небес на заднем плане.
Не считая их величественного дрейфа по-над километровой лентой небесной сини, представавшей его глазам над крышей пассажа, он заметил и то, что фигуры во время своего пути по небу медленно двигались и коверкались сами по себе, подобно настоящим облакам. Только вместо вальяжных и мягких языков пара движение здесь снова больше заимствовало от хрустящей кальки, постепенно разворачивающейся из тугого комка в плетеной корзине для бумаг. Граненые выступы переползали и потрескивали, пока громоздкие груды погодных чертежей лениво распаковывались, и было что-то зачаровывающее его взгляд в движении внутренних линий и углов, хоть он и с трудом мог сказать, что именно.
Это немного напоминало то, как если взять бумажный куб, но смотреть на него с торца, чтобы видеть не куб с гранями, а один только плоский квадрат. Затем, если слегка повернуть куб или сменить точку зрения, в глаза бросится его истинная глубина, и вот тогда понимаешь, что смотришь на объемную фигуру, а не просто вырезку.
Ощущение было тем же, но другого уровня. Геометрические узлы перемещались так, словно Майкл прямо смотрел на то, что принимал за куб, а потом оно вращалось или каким-то образом переменялось положение обзора, так что фигура оказывалась куда более сложной, такой же отличной от куба, как куб – от плоских бумажных квадратов. Для начала, фигура была куда кубичней, ее линии имели по меньшей мере на одно направление больше, чем существовало на свете. Майкл балансировал на краю рамы квадратного бассейна позади, запрокинув голову и вылупившись на разворачивающееся в небе зрелище, и пытался уложить его в голове.
Майкл не знал названий новых странных многогранников, расцветающих в зубчатых пределах схематичных облаков, но шестым чувством догадывался, как они сделаны. Продолжая вертеть в мыслях бумажный куб, который он представил ранее, Майкл понял, что если развернуть его, то получишь шесть плоских квадратов бумаги, соединенных в виде христианского распятия. Образования, что катились по бескрайней полосе лазури, однако же, скорее напоминали то, что, по мнению Майкла, получалось, если каким-то образом взять шесть или больше кубов и ловко свернуть в один суперкуб.
Сколько он уже стоял стоймя на окраине резервуара, выпучив глаза на клубящуюся математику? Вдруг встревожившись, он метнул взгляд на деревянное поле окон, раскинувшееся кругом, и жалким образом испытал облегчение, что Филлис Пейнтер все еще терпеливо дожидается в ярде-трех на выструганных досках, служивших полом пассажа, недалеко от очередной утопленной ниши. Она смотрела на него с укором, как и четыре дюжины мертвых и поблескивающих кроличьих глазок, пестревших на отвратительной горжетке, словно дробинки, застрявшие в бархате.
– Если кончил пялиться на большущие дома вокруг, будто впервые в город с Багбрука приехал, тогда, мож, двинем уже дальше. У мя н