– А как так получается, что наша спальня и первый этаж здесь стоят наравне?
Он был прав. Очевидно, вопрос оказался дурацким. Филлис закатила глаза и поцокала языком, при ответе едва ли утруждаясь скрыть утомление и раздражение в голосе:
– Ну а сам как думаешь? Если у тя на чертеже подпол нарисован на той же бумаге, что и чердак, ты тож думаешь, что раз они на одной странице, то, знач, и на одном этаже? Нет канеш. Шевели извилинами-то.
Поставленный на место, но не поумневший, дальше Майкл шаркал подле девочки, что была постарше и повыше, в тишине, время от времени пробегая пару шагов, чтобы покрыть разницу в скорости. Взгляд на впадину с деревянными краями по правую руку открыл вид на незнакомую жилую комнату с мебелью, непохожей на обстановку дома 17, и с дверями и окнами в другом порядке, как в отражении в зеркале. Через глубины расширенной комнаты тянулись новые горгоновые щупальца из стекла с огоньками внутри, но других цветов – темно-красных и тепло-коричневых, – очевидно, совсем из другой палитры, нежели семья Майкла. Возможно, тут проживали Мэи или, возможно, Гудманы, дальше по улице?
Он шел с Филлис Пейнтер, ненадолго допустив не самую противную мысль, что если бы кто-то увидел, как они прогуливаются вместе, то Филлис наверняка приняли бы за его подружку. Майкл ни разу за трехлетнюю жизнь не побывал в этом завидном положении, и на какое-то время шаг, благодаря такой мысли, сделался куда увереннее, пока он не вспомнил, что разодет в мешковатую сорочку, пижаму и тапочки. У штанов, вдруг пришло ему в голову, на ширинке вполне может быть маленькое желтое пятнышко, хотя он не собирался проверять и привлекать внимание. Со стороны Филлис скорее приняли бы за его няньку, чем за подружку. Так или иначе, оба они мертвы, а от этого мысль о подружке теряла флер и привлекательность.
Впереди же пестрая груда стен, лестниц, балконов и окон стала намного ближе и больше, чем когда он смотрел в последний раз. Он видел, как на верхних пожарных лестницах и переходах ходят люди, хотя они с Филлис находились еще слишком далеко, чтобы разобрать их в подробностях. Наверняка это к лучшему, подумал он, ведь некоторые из фигур на обозрении казались не вполне нормальными – либо не того размера, либо не той формы. Его вдруг осенило, что место, где он оказался, не похоже ни на что, чего он ожидал после кончины. Не похоже на рай, который когда-то в общих чертах описали родители, – где только мраморные ступени и высокие белые колонны, как в рекламе Pearl & Dean в кино. Не похоже на ад, от которого его остерегали, – хотя Майкл и не думал, что его бы сослали в ад. Мамка рассказывала, что в ад попадают только за что-нибудь очень плохое, например убийство, и это казалось ему приемлемым условием, если он, конечно, сможет прожить жизнь и никого не убить. К счастью, он умер в три года, так что не смог подвергнуть испытанию этот тезис. Ведь подрасти он чуток и наберись сил, утешал себя Майкл, он бы наверняка прикончил Альму. А потом бы горел в особом костре, который, судя по туманным описаниям мамки, будто бы тебя не убивает и не плавит, но жарче, чем всё, что только можно себе представить.
В общем он был рад, что не попал в ад, хоть это и не помогало прояснить, где же он тогда. Майкл подумал, что с последнего нерешительного вопроса минуло достаточно времени, чтобы попытать удачу еще раз.
– А в этом Наверху блесть регулигия? Блесть врата Pearl & Dean или тогобоги с шахматами и волшебными озирцами, как в кино?
Ее глаза не загорелись из-за продолжения допроса, но хотя бы эта последняя реплика не вызвала еще больше раздражения.
– Все регулигии в чем-то правы, а значит, не права ни одна, пушто все мнят, будто ток они разумеют, что к чему. Но неважно, во что веришь внизу – хотя уж лучше во что-нить да верить. Прост здесь эт никому не интересно. Никто не станет требовать паролей и никто тя не выгонит, если внизу не вступил в правильную банду. Важно, блесть ты там счастлив иль нет.
Майкл задумался над этим, меряя шагами пол вдоль ряда люков. Если девочка права и в жизни важно только счастье, тогда он справился сравнительно неплохо, наслаждался отведенными тремя годами, во время которых только и делал, что хихикал. Но что, если людям приносит счастье что-нибудь неприятное, даже ужасное? В мире бывают и такие люди, он это знал, и спросил себя, относится ли к ним тот же критерий. А как насчет тех, кто вел непрестанно несчастную жизнь не по своей вине? Повернется ли это против них, будто они и так уже не хлебнули горя? Майкл подумал, что это нечестно, и хотел уже рискнуть здоровьем и попросить Филлис объясняться подробнее, когда его взгляд привлекло движение на одном из высоких балконов.
Парочка почти достигла ближайшей стороны пещерообразного пассажа и потому оказалась достаточно близко, чтобы Майкл детальнее разглядел множество людей, снующих туда-сюда по разным уровням. На платформе, притянувшей его внимание, – галерее с перилами в двух-трех этажах над ним, – разговаривали двое взрослых мужчин. Оба показались Майклу очень высокими и довольно старыми – лет тридцати, а то и сорока. У одного были усики, а у другого – белые волосы, хотя лучше он разглядеть не мог.
Беловолосый и чисто выбритый мужчина был одет в длинную сорочку и выглядел так, словно только что побывал в драке. Один глаз заплыл и почернел, а кровь из рассеченной губы замарала безупречную робу. Смотрел он страшно сердито и одной рукой вцепился в деревянные перила – в другой держал длинный посох, – словно вышел на балкон, чтобы охолонуться, хотя сомнительно, чтобы усатый собеседник рядом с ним сколько-нибудь помогал в этих усилиях. Второй, одетый в пышный куст темно-зеленых лохмотьев, казалось, скорее заходился в хохоте из-за беды первого. Он, с раздвоенной бородкой и копной каштановых кудрей под широкополой кожаной шляпой, словно подталкивал мужчину в белом под ребра и хлопал по спине, ничем из этого, похоже, не смягчая пасмурного настроя товарища с подбитым глазом.
Наверное, тут как раз по галерее пронесся сквозняк, потому как в итоге ворох зеленых тряпок-вымпелов бородача дико затрепетал. Майкл с удивлением обнаружил, что каждый лоскут с изнанки был подшит шелком сиятельно-алого цвета. Когда ветер потревожил рванье весельчака, лоскуты всплеснулись вверх, безвольно заиграв, словно спонтанно и внезапно вспыхнул лиственный куст. Чудо, думал Майкл, что при том не унесло и кожаную шляпу. Наверное, ее удерживал на месте ремешок под небритым подбородком, как у головных уборов испанских священников, которые шляпа и напоминала.
Майкл осознал, что рискует снова увлечься деталями окружения, и опустил взгляд от вороньего гнезда насестов обратно к Филлис Пейнтер. Она уже прилично оторвалась от него, и Майкл, испытав прилив паники, помчался ее нагонять. Он знал, что если потеряет девочку из виду, то все будет как во снах, где он никогда не мог найти тех, с кем обещал встретиться.
Он догнал ее как раз тогда, когда она подходила к краю длинного тротуара, где по бокам от нее разбегалась последняя цепочка врезанных впадин. Быстрый взгляд в одну из них открыл очередной вид с высоты на чей-то чужой – несмотря на поверхностные сходства – задний двор. Раз они были ровно в конце километрового ряда, не сад ли это дома на углу, где дорога Андрея проходит мимо начала улицы Алого Колодца. У Майкла не было времени развить эту мысль, потому как Филлис Пейнтер уже выбралась за бесконечную сетку отверстий туда, где деревянные половицы кончались – довольно резко – у приподнятого бордюра из стертого серого кирпича и широкой полосы неровных и растрескавшихся плит, прямо тротуар как вдоль дороги Святого Андрея.
За этой мостовой Майкла и девочку с кроликами встречал нижний уровень стены чудовищного пассажа – продолжительный ряд разношерстных домов из кирпича, которые явно не шли один к другому. Два или три из них напоминали дома с его улицы, но измененные, словно их превратно запомнили: у одного входная дверь торчала посреди стены второго этажа и к ней вели почти целых двадцать каменных ступенек вместо обычных трех, у другого вход был на месте кирпичной ниши со скребком для башмаков, сбоку от порога и на уровне мощеного тротуара, весь поросший крапивой и земляной, словно кроличья нора. Среди этих призрачно знакомых и все же искаженных фасадов попадались другие почти узнаваемые постройки, хотя места, о которых они напоминали Майклу, стояли не на дороге Андрея. Одна из них обладала сильной схожестью с флигелем школьного смотрителя в северном конце Ручейного переулка, где окно первого этажа отстояло всего на фут от тротуара, за черным железным забором. Рядом торчал кусок школьной стены с вечно запертой калиткой под аркой, что вела на детскую площадку для младшеклассников.
Между этим странным разбросом мест, хотя бы принадлежавших к одному району, стояла наполовину стеклянная дверь рядом с витриной, которой, на взгляд Майкла, место в городском центре. А вернее, она была из настоящего пассажа «Эмпорий» – сумеречного уклона, поднимающегося от завитушек кованых ворот на Рыночной площади. Лавка перед ним, неуместно вклинившаяся посреди заблудившихся домов, была почти идеальным дубликатом «Шуток у Чистерлейна» – магазина игрушек и безделушек на полпути вверх по откосу крытого рынка, по правой стороне. Как теперь видел Майкл, широкое окно с названием, набранным старинным золотым шрифтом, было куда больше, чем ему полагалось, а слова на вывеске как будто переползали в разном порядке прямо на глазах, но это точно было «У Чистерлейна» или по крайней мере приблизительный его образ. На данный момент, похоже, лавка называлась «Учен и реалист», хотя, когда он оглянулся, читалось не то «Не серчайти Лу», не то «Интересуй луч». А когда это он вообще научился читать? Так или иначе, Майкла настолько застиг врасплох знакомый магазин в незнакомом окружении, что он решил потревожить девочку вопросом, когда они переходили последние ярды досок до границы гигантского туннеля.
– Мы в пассаже «Эйфорий», как на рынке? Это место похоже на «Лавку удушек и бездушек».