Лоуренс рассказал Фейсалу о тайном договоре Сайкса — Пико и поделился с принцем своим планом противостояния. Если они не хотят допустить утверждения в Сирии французов, им следует освободить ее самим и для начала поднять боевой дух арабов, который обеспечил бы захват Сирии. И Лоуренс повел войска Фейсала в 300-мильный переход через суровую иорданскую пустыню, чтобы сделать невозможное — захватить порт Акаба.
После провала третьего наступления Джемаля на Египет британцы предприняли контрнаступление на Синайском полуострове. Весной 1917 года они дважды пытались прорвать неприятельский фронт под Газой и дважды терпели поражение от 16-тысячной германской армии, поддержанной австро-венгерской артиллерией. Но Джемаль понимал, что противник будет атаковать и в дальнейшем. Палестину захлестнули антиосманские интриги. Тайная полиция паши раскрыла пробританскую еврейскую шпионскую сеть — NILI. Членов этой группы пытали: сначала им вырывали ногти, затем тисками сдавливали черепа, пока они не трескались, и только затем вешали.
В Иерусалиме полиция Джемаля выследила еще одного еврейского шпиона — Алтера Левина, родившегося в России поэта, предпринимателя и посредника. Его обвинили в создании сети борделей — а на самом деле, шпионской сети. Левин нашел прибежище в доме своего друга Халиля Сакакини, развеселого прожигателя жизни и одновременно уважаемого в Иерусалиме учителя. Сионистские шпионские организации Кровавый мясник считал личным для себя оскорблением. В апреле он созвал иностранных консулов на серьезный разговор в комплексе «Августа Виктория»: паша пригрозил депортировать все население Иерусалима — а после кровавых армянских «депортаций» никто даже не усомнился, что эта угроза, будь она осуществлена Джемалем, обернется смертью тысяч людей.
«Мы вынуждены бороться за Иерусалим», — сказал Джемаль Энверу. Они пригласили в город фельдмаршала Эрика фон Фалькенхайна, бывшего начальника штаба германской армии, командовавшего «Верденской мясорубкой». Именно он должен был стать советником по вопросу разгрома англичан. Но Энвер самовольно, без ведома и согласия Джемаля, назначил немца верховным командующим. «То, что устроил Фалькенхайн под Верденом, стало катастрофой для Германии[252], — убеждал Джемаль Энвера, — а его палестинское наступление будет катастрофой для нас».
В июне 1917 года упавший духом, приунывший Джемаль встретил Фалькенхайна на иерусалимском вокзале, и они в неловких позах дали фотографам запечатлеть себя на ступенях Купола Скалы. Фалькенхайн сделал своей штаб-квартирой кайзеровскую «Августу Викторию». Городские кафе заполонили солдаты немецкого Азиатского корпуса, а их офицеры заняли отель «Фаст». «Мы прибыли на библейскую землю, — писал простой немецкий солдат Рудольф Хёсс[253]. — Сокровенные имена из Священного Писания и легенд оказались совсем рядом. Насколько же все это отличалось от того, что возникало в детских фантазиях благодаря картинам и книгам!» Австрийские войска маршировали по городу, австрийские солдаты-евреи молились у Западной стены. Джемаль-паша покинул город и управлял своими провинциями из Дамаска. Кайзер наконец таки взял Иерусалим под свое покровительство — но было слишком поздно.
28 июня в Каир прибыл новый британский командующий Египетским экспедиционным корпусом Эдмунд Алленби. Прошла еще неделя, и Лоуренс с войсками шерифа захватил Акабу. Ему потребовалось всего четыре дня, чтобы на верблюде, поезде и корабле добраться до Каира и рапортовать о своем успехе Алленби — грубовато-добродушному кавалеристу, не сумевшему скрыть впечатления, которое произвел на него сухопарый англичанин в одежде бедуина. Алленби приказал Лоуренсу и его арабскому верблюжьему корпусу стать мобильным, «блуждающим» правым флангом британо-египетской армии.
В Иерусалиме британские аэропланы бомбили Масличную гору. Адъютант Фалькенхайна полковник Франц фон Папен организовал оборону города и планировал контратаку. Но немцы недооценили Алленби и были застигнуты врасплох, когда он 31 октября 1917 года объявил наступление на Иерусалим.
Пока Алленби сосредотачивал свои военные ресурсы — 75 тыс. пехотинцев, 17 тыс. кавалеристов и несколько новых танков, — министр иностранных дел Великобритании Артур Бальфур обсуждал новую политику с родившимся и выросшим в России ученым по имени Хаим Вейцман. Его история весьма примечательна. Еврейский иммигрант, свободно чувствовавший себя в коридорах Уайтхолла и запросто заглядывавший в кабинеты самых влиятельных государственных деятелей мира ради романтических бесед о древнем Израиле и Библии, Вейцман сумел добиться того, чтобы Британская империя начала вести политику, которой суждено было не только изменить Иерусалим столь же радикально, как меняли его в былые времена волевые решения Константина или Саладина, но и на многие десятки лет — вплоть до наших дней — предопределить судьбу всего Ближнего Востока.
Впервые Вейцман и Бальфур встретились еще десять лет назад, но тогда было не очень похоже, что их контакты продолжатся. За розовые щеки и ухоженные руки Бальфура за глаза называли Милашка Фанни. Правда, став министром по делам Ирландии, он быстро стяжал себе новое прозвище — Кровавый Бальфур. Бальфур был одновременно и отпрыском английских аристократов, и наследником состоятельных шотландских коммерсантов. Его мать была сестрой одного из викторианских министров — Роберта Сесиля, маркиза Солсбери. В 1878 году Бальфур и его дядя, в ту пору министр иностранных дел, сопровождали Бенджамена Дизраэли на Берлинском конгрессе. А когда в 1902 году он унаследовал титул Солсбери, остряки пустили выражение, быстро ставшее нарицательным: Bob’s your uncle![254] Философ, рифмоплет и заядлый игрок в теннис, он сочетал фатовство и некоторую романтичность, так никогда и не женился и любил повторять: «Ничто не имеет большого значения, и мало что вообще имеет значение!» Дэвид Ллойд Джордж едко заметил однажды, что история запомнит Бальфура «по аромату его надушенного носового платка». Разумеется, запомнился он совершенно другим: Декларацией, которая носит его имя, и своими отношениями с Вейцманом.
Эти двое происходили из совершенно чуждых друг другу миров. Вейцман был сыном торговца лесом из крошечного еврейского штетла под Пинском. Уже в детстве он увлекся идеями сионизма. Уехав из России, Вейцман продолжил учебу и научные занятия в Германии и Швейцарии. А в 30 лет он переехал в Англию и стал преподавать химию в университете Манчестера. Вейцман был одновременно «богемным и аристократичным, патриархальным и сардоническим, полным язвительного остроумия и самоиронии подлинного российского интеллигента». Он был «аристократом от природы, державшимся на равных с королями и премьер-министрами», он сумел завоевать уважение столь разных людей, как Черчилль, полковник Лоуренс и — спустя годы — президент США Гэри Трумэн. Жена Вейцмана Вера, дочь одного из немногих офицеров-евреев в армии Российской империи, считала большинство евреев России плебеями, предпочитала им общество английских дворян и настаивала, чтобы ее «Хаимчик» тоже одевался как эдвардианский джентльмен.
Вейцман, этот ревностный сионист, всем сердцем ненавидевший царскую Россию и презиравший евреев-антисионистов, внешностью напоминал «ухоженного Ленина», и иногда его даже по ошибке принимали за вождя мирового пролетариата. «Блестящий собеседник», он в совершенстве владел английским, хотя и приправленным солью русского акцента, а его «почти женственное обаяние сочеталось с присущей большим кошкам готовностью напасть в любой момент. Добавьте к этому заразительный энтузиазм и прозорливость подлинного пророка!»
Впервые воспитанник Итона и ученик пинского хедера встретились в 1906 году. Беседа Бальфура и Вейцмана была краткой, но незабываемой. «Мне помнится, Бальфур сидел в своей обычной позе, с вытянутыми ногами и с невозмутимым выражением лица». Это был тот самый Бальфур, который в бытность свою премьер-министром в 1903 году предложил сионистам Уганду. Но теперь он уже не был премьером. Вейцман опасался, что вежливый интерес на лице Бальфура был всего лишь маской, и попытался объяснить, почему сионисты не смогли в свое время принять угандийский проект, предложенный Бальфуром: если бы Моисей узнал об этом, сказал Вейцман, «он наверняка еще раз разбил бы Скрижали». Но Бальфур не оценил шутку.
— Господин Бальфур, если бы я предложил вам Париж вместо Лондона, вы согласились бы? — продолжал Вейцман.
— Ну, доктор Вейцман, Лондон-то у нас уже есть, — ответил, помолчав, Бальфур.
— Верно, — возразил Вейцман, — а у нас был Иерусалим! Причем тогда, когда на месте Лондона еще стояли болота.
Бальфур подался вперед:
— И много евреев думают так, как вы?
— Полагаю, что выражаю мнение миллионов евреев, — ответил Вейцман.
Бальфур снова откинулся в кресле:
— Странно: евреи, которых вижу я, говорят совсем другое.
— Господин Бальфур, — сказал Вейцман, знавший, что большинство представителей англо-еврейской элиты презирали сионизм, — это потому, что вы видите неправильных евреев.
Тот разговор тоже ни к чему особенному не привел, но для Вейцмана это была первая встреча с высшим имперским государственным деятелем. Бальфур проиграл на выборах и на время оказался отстранен от высшей власти. А Вейцман начал кампанию за строительство Еврейского университета в Иерусалиме, куда он приехал, правда ненадолго, вскоре после встречи с Бальфуром. Действующие еврейские фермы в Палестине глубоко взволновали его, но сам Иерусалим ужаснул: «Город живет на подаяния, жалкое гетто», где «у нас нет ни одного приличного здания; весь мир оставил свой след в Иерусалиме, кроме евреев. Это повергло меня в уныние, и я покинул город до наступления ночи». Вернувшись в Манчестер, Вейцман скоро прославился как блестящий химик и подружился с Чарльзом Прествичем «Си-Пи» Скоттом, редактором и владельцем