Manchester Guardian, ревностным сторонником сионизма, который и сам с виду напоминал библейского пророка. «Итак, доктор Вейцман, — обратился к нему Скотт в 1914 году, — скажите же мне, что я могу сделать для вас».
В начале Мировой войны Вейцмана вызвал к себе первый лорд Адмиралтейства, «живой, располагающий к себе, обаятельный и энергичный» Уинстон Черчилль, сразу взявший быка за рога: «Доктор Вейцман, нам необходимы 30 тысяч тонн ацетона. Можете вы сделать столько?» Ацетон был необходим для изготовления кордита — бездымного артиллерийского пороха. Вейцман решил проблему, изобретя новую технологию получения ацетона.
По прошествии нескольких месяцев, в декабре 1914 года, Си-Пи Скотт пригласил Вейцмана на завтрак с Ллойд Джорджем, бывшим тогда канцлером казначейства, и его коллегой Гербертом Сэмюэлом. Вейцман подметил, что министры обсуждали войну с небрежным, но явно напускным юмором, скрывавшим их глубокую озабоченность. Но «я испытал ужасную робость и не мог преодолеть охватившее меня волнение», — вспоминал он. Вейцман был крайне удивлен, обнаружив, что политики сочувствуют сионистам. Ллойд Джордж позже записал: «Рассказывая о Палестине, доктор Вейцман сыпал библейскими названиями, куда более знакомыми мне, чем названия наших позиций на Западном фронте». Он изъявил готовность представить Вейцмана Бальфуру, не зная, что они уже встречались. Вейцман с настороженностью относился к Сэмюэлу — отпрыску англо-еврейской семьи финансистов, поддерживавшему отношения с Ротшильдами и Монтефиоре, первому еврею в британском правительстве. Но эта настороженность развеялась, когда тот рассказал, что готовит меморандум о возвращении евреев на историческую родину.
В январе 1915 года Сэмюэл представил свой меморандум премьер-министру Герберту Асквиту: «Брожением уже охвачены двенадцать миллионов евреев диаспоры, — писал Сэмюэл. — И повсюду идея возвращения евреев в свою землю находит сочувствие». Асквит, однако, высмеял ее: евреям «будет там тесно», «забавное общество» они бы собой представляли! А меморандум Сэмюэла звучал, по его мнению, как новая редакция «Танкреда» Дизраэли[255]. «Признаюсь, — писал он, — меня не привлекает это предложение, но оно любопытно как иллюстрация излюбленного афоризма Диззи (Дизраэли). „Раса — это все“; это всего лишь лирическое произведение высокоорганизованного и методичного мозга Г. С.». Асквита куда больше удивило другое: «Любопытно, что, кроме него, это предложение поддерживает один Ллойд Джордж, которому, боюсь, наплевать на евреев, но который считает, что было бы оскорбительно допустить переход святых мест — Вифлеема, Масличной горы, Иерусалима — во владение или под протекторат агностической и атеистической Франции». Асквит был прав: Ллойд Джордж желал, чтобы Иерусалим находился под протекторатом Великобритании; но он заблуждался касательно его отношения к евреям.
Ллойд Джордж, голубоглазый сын валлийского школьного учителя-баптиста и неисправимый дамский угодник, чьи длинные седые волосы делали его более похожим на художника, нежели на государственного мужа, искренне радел о евреях и десятью годами ранее даже выступал адвокатом сионистов. «Я обучался в школе, в которой мне рассказывали гораздо больше об истории иудеев, чем об истории моей собственной страны», — так объяснял свою симпатию к еврейскому народу этот красноречивый оратор и интуитивный шоумен, начинавший карьеру как радикальный реформатор, антиимпериалистический пацифист и противник герцогов. Но когда началась Мировая война, он перевоплотился в решительного, энергичного военного министра и романтического империалиста — возможно, под влиянием древнегреческой классики и Библии.
Ллойд Джордж снова свел Вейцмана с Бальфуром. «Господин Вейцман не нуждается в представлении, — проронил Бальфур. — Я не забыл нашей беседы в 1906 году». Он встретил сиониста словами: «Вы не сильно изменились, — а затем задумчиво добавил: — Когда пушки смолкнут, вы получите свой Иерусалим. Вы трудитесь ради великого дела. Вы можете приходить ко мне». С той поры они виделись регулярно и не раз до поздней ночи гуляли по Уайтхоллу, обсуждая создание еврейского государства ради исторической справедливости и в интересах британского могущества.
Наука и сионизм переплелись еще больше, поскольку Бальфур уже стал первым лордом Адмиралтейства, а Ллойд Джордж — главой вновь созданного министерства вооружения, и их обоих напрямую касались разработки взрывчатых веществ, которыми занимался Вейцман. Он вдруг оказался «связан сетью личных отношений» с самыми важными персонами Британской империи, о чем не без гордости вспоминал под старость: «Я, Хаим Вейцман, жид из Мотоля и всего лишь неполный профессор в провинциальном университете, начав с нуля, сумел привлечь к нашему делу цвет мирового еврейства». А тем важным персонам Вейцман виделся именно таким, каким в их представлении и должен был быть истинный еврей. «Совсем как ветхозаветный пророк», — заметил как-то Черчилль — и неважно, что этот «пророк» носил обычный сюртук и цилиндр. В своих мемуарах Ллойд Джордж утверждал, что личная признательность Вейцману за работу на военную мощь Британии побудила его поддерживать евреев. Но на самом деле поддержка Кабинета была получена гораздо раньше.
И снова Библия повлияла на судьбу Иерусалима через два тысячелетия после того, как была написана. «Британцы — народ, воспитанный на библейской традиции, — пояснял Вейцман. — Эти британские государственные мужи старой школы очень религиозны. Они воспринимают как реальность концепцию возвращения. Она взывает к их традиции и их вере». Наряду с Америкой «читавшая и размышлявшая над Библией Англия, — замечал один из помощников Ллойд Джорджа, — была страной, в которой желание евреев вернуться на свою древнюю родину» воспринималось как «естественное стремление, не считаться с коим нельзя».
В их отношении к евреям проглядывало и другое. Британские лидеры сочувственно относились к положению евреев в России, которое стало еще более тяжелым за время войны. Европейцев высших классов ослепляли сказочное богатство, влияние и роскошные дворцы еврейских плутократов, таких как Ротшильды. Но это же и смущало: они не могли для себя решить, кто же такие в действительности евреи — гонимые потомки библейских героев, каждый в своем роде царь Давид или Маккавей, либо зловещие члены тайной мистической организации, все поголовно с крючковатыми носами, наделенные почти сверхъестественными способностями.
В век, когда теории о расовом превосходстве свободно обсуждались, Бальфур был убежден, что евреи являются «самой одаренной человеческой расой со времен Греции пятого века до нашей эры». А Черчилль считал их «наиболее угрожающей расой из всех, когда-либо появлявшихся на земле». Хотя он же писал, что «эта мистическая и таинственная раса была избрана для величайших свершений, как божественных, так и дьявольских». Ллойд Джордж в частных беседах критиковал Герберта Сэмюэла за воплощение «худших качеств своего народа». Тем не менее все трое были искренними филосемитами. А Вейцман признавал, что грань между теорией еврейского заговора и христианским покровительством в отношении евреев очень тонка: «Нам одинаково претит антисемитизм и филосемитизм. И то, и другое оскорбительно».
В политике едва ли не все решает время. В декабре 1916 года правительство Асквита пало, и премьер-министром стал Ллойд Джордж, назначивший Бальфура министром иностранных дел. Ллойд Джорджа считали одним из величайших английских военных лидеров: они с Бальфуром были готовы на все, лишь бы выиграть войну. В этот решающий момент долгой и страшной борьбы против Германии события 1917 года сыграли на руку сионистам: Ллойд Джордж и Бальфур пришли к убеждению, что именно сионизм поможет Британии одержать победу.
Весной 1917 года в войну вступила Америка, а революция в России низвергла императора Николая II. Британии было важно не допустить выхода России из войны. «Конечно же, правительство Его Величества более всего озабочено тем, как удержать Россию в рядах союзников», — пояснял один из крупных британских чиновников. Что до Америки, «мы полагали, что на мнение американцев можно будет повлиять, если возвращение евреев в Палестину станет целью британской политики». Готовясь к визиту в Америку, Бальфур сказал своим коллегам: «Подавляющее большинство евреев в России и Америке теперь, похоже, симпатизируют сионизму». И если бы Великобритания приняла просионистскую декларацию, «мы смогли бы провести чрезвычайно полезную пропаганду, как в России, так и в Америке».
Даже если бы Россия и Америка не были столь важны сами по себе в настоящий момент, англичане прекрасно знали, что немцы как раз в это время готовят свою собственную сионистскую декларацию: в конце концов, сионизм возник на австрийско-германской культурной почве и до 1914 года его лидеры и структуры находились в Берлине. Когда Джемаль-паша, диктатор Иерусалима, посетил в августе 1917 года Берлин, он встречался там с немецкими сионистами, а османский великий визирь Талаат-паша с неохотой, но согласился на создание «еврейского национального очага». Между тем генерал Алленби тайно готовил наступательную операцию на границах Палестины.
Таковы были истинные обстоятельства, в которых Британия «раскрыла объятия» сионистам (хотя обаяние Вейцмана, разумеется, тоже сыграло свою роль). Теперь все решало время. «Я — сионист», — заявил Бальфур, и вполне возможно, что сионизм действительно был единственной подлинной страстью всей его карьеры. Ллойд Джордж и Черчилль, уже занявший пост министра вооружений, также объявили себя сионистами, а энергичный Марк Сайкс, теперь служивший в офисе премьер-министра, внезапно пришел к глубокому убеждению, что Британии просто необходима «дружба евреев всего мира», потому что «без поддержки Большого Еврейства невозможно достичь цели» (то есть победы в войне).
Впрочем, не все в правительстве были согласны с министрами-сионистами, и битвы велись довольно ожесточенные. «А что же будет с народом, который сегодня населяет эти земли?» — вопрошал лорд Керзон, бывший вице-король Индии. «Евреи, возможно, окажут нам более существенную поддержку, чем арабы», — парировал Ллойд Джордж. Министр по делам Индии Эдвин Монтегю, еврей и кузен Герберта Сэмюэла, яростно доказывал, что сионизм только подстегнет антисемитизм. С ним соглашались многие британские магнаты-евреи: Клод Голдсмит Монтефиоре, двоюродный внук сэра Мозеса, открыто повел кампанию против сионизма, и Вейцман выражал недовольство, что тот «рассматривал нерелигиозных евреев-националистов как обычных англичан».