Монтегю и Монтефиоре пытались оттянуть принятие сионистской декларации, однако Вейцман наносил все новые ответные удары. Он активизировал свои усилия, включая на полную мощь свое обаяние в салонах английских аристократов и гостиных еврейской знати, как до этого — в кабинетах чиновников Уайтхолла. Он добился поддержки от 20-летней Долли Ротшильд, которая ввела его в круг богатейших англо-американских семейств — Асторов и Сесилей. На одном из званых обедов слышали, как маркиза Кру воскликнула: «Мы все здесь в этом доме вейцманисты»! Поддержка Уолтера, лорда Ротшильда, некоронованного короля британских евреев, помогла Вейцману одержать верх над его еврейскими оппонентами. Настояли на своем и Ллойд Джордж с Бальфуром. «Я попросил лорда Ротшильда и профессора Вейцмана представить на рассмотрение их формулировки», — торопился Бальфур, назначивший ответственным за переговоры Сайкса.
Одобрение французов, а затем американцев сделало возможным принятие решения в конце октября: в тот самый день, когда генерал Алленби взял Беэр-Шеву, Сайкс, вышедший из зала заседаний, увидел Вейцмана, с волнением ожидавшего решения в приемной. «Доктор Вейцман, — крикнул ему Сайкс, — у нас мальчик!»
9 ноября Бальфур опубликовал свою Декларацию. В ней говорилось:
«Правительство Его Величества с одобрением рассматривает вопрос о создании в Палестине национального очага для еврейского народа… при этом ясно подразумевается, что не должно производиться никаких действий, которые могли бы нарушить гражданские и религиозные права существующих нееврейских общин».
Позднее арабы обвинили Великобританию в циничном предательстве: британцы, дескать, одновременно обещали Палестину шерифу Мекки, сионистам и французам, и этот миф о вероломстве стал частью мифологии Великого Арабского восстания. Декларация Бальфура, безусловно, цинична. Но обещания, данные арабам и евреям, стали следствием не сознательного вероломства, а плохо продуманных поспешных решений, продиктованных безотлагательной необходимостью и желанием получить тактический выигрыш в военное время; эти обещания едва ли прозвучали бы при иных обстоятельствах. Сайкс настаивал: «Мы взяли на себя обязательства по поддержке сионизма, армянского освободительного движения и арабской независимости», хотя в этих обязательствах и были серьезные противоречия. Да, Сирия и в самом деле была обещана одновременно и арабам, и французам. Но, как мы видели, Палестина и Иерусалим не упоминались в посланиях шерифу, и евреям город также никто не обещал. Договор Сайкса — Пико подразумевал международный протекторат над Иерусалимом, и сионисты с этим согласились: «Мы — за интернационализацию святых мест», — писал Вейцман[256].
По сути, Декларации следовало бы дать имя не Бальфура, а Ллойд Джорджа. Именно последний к тому моменту решил, что Палестиной должна владеть Великобритания: «Мы должны прибрать ее к рукам!» И именно эта его позиция явилась импульсом к принятию решения о «национальном еврейском очаге». Ллойд Джордж не намеревался делить Палестину с Францией или кем-либо еще, Иерусалим был для него конечной целью. Пока Алленби продвигался по Палестине, премьер-министр потребовал захватить Иерусалим в качестве «рождественского подарка для британского народа».
46. Рождественский подарок1917–1919 гг.
7 ноября 1917 года Алленби захватил Газу. Яффо пал 16 ноября. Успехи британцев обернулись репрессиями в Иерусалиме. Кровавый Джемаль, управлявший своими провинциями из Дамаска, пригрозил устроить в Иерусалиме кровавую баню. Сначала он приказал депортировать из города всех христианских священников. Некоторые принадлежавшие христианам постройки, включая монастырь Спасителя, были взорваны. Патриархов выслали в Дамаск, но полковник фон Папен, практикующий католик, сумел освободить католического патриарха и увез его в Назарет. Тем временем в Дамаске Джемаль повесил двух еврейских шпионов, а затем объявил о депортации всех иерусалимских евреев: к приходу британцев в городе не должно остаться ни одного еврея. «Мы переживаем время антисемитской мании», — записал в дневнике граф Байобар, перед тем как отправиться выказать свое недовольство фельдмаршалу фон Фалькенхайну. Немцев, под чьим контролем еще оставался Иерусалим, охватил ужас. Антисемитские угрозы Джемаля «безрассудны», полагал генерал Кресс, пытавшийся спасти евреев на самом высоком уровне. Но это было последнее вмешательство Джемаля в жизнь Иерусалима[257].
25 ноября Алленби захватил Наби Самуэль, подойдя совсем близко к Святому городу. Немцы не знали, что предпринять. «Я умолял Фалькенхайна эвакуировать Иерусалим, ведь город не представлял собой никакого стратегического значения, — вспоминал впоследствии Папен, — до того, как он подвергнется прямой атаке, вину за последствия которой непременно возложили бы на нас». Он явственно представлял себе заголовки газетных передовиц: «Пушки разрушили Святой город!». «Я потерял Верден, — восклицал Фалькенхайн, — а теперь вы просите меня эвакуировать город, приковывающий внимание всего мира. Это невозможно!» Папен позвонил своему послу в Константинополе, и тот обещал переговорить с Энвером.
Британские самолеты провели бомбардировку германского штаба в комплексе «Августа Виктория», а шеф разведки Алленби приказал разбросать сигареты с опиумом в расположении османских войск в надежде на то, что, одурманенные наркотиком, те будут не способны защищать Иерусалим. Из города лились потоки беженцев. Сняв со стены часовни в «Августе Виктории» портрет кайзера, Фалькенхайн наконец покинул город и перенес свою штаб-квартиру в Наблус. Британские и германские самолеты ввязывались в мимолетные воздушные стычки в небе над Иерусалимом, гаубицы обстреливали вражеские позиции; османы трижды пытались отбить Наби Самуэль, ожесточенные бои продолжались четыре дня. «Сражение было совершенно беспощадным, — записал Халиль Сакакини, — везде свистели осколки, стоял кромешный ад, перебежками передвигались солдаты, и всем правил страх»[258]. 4 декабря британские самолеты сбросили бомбы на османский штаб, расположившийся в Русском подворье. В отеле «Фаст» немецкие офицеры допивали остатки шнапса и посмеивались в усы до тех пор, пока османские генералы не повели окончательный разговор о сдаче. В одном из своих особняков созвали тайное совещание члены клана Хусейни. Наконец турки начали покидать город. По улицам потянулись повозки с ранеными солдатами, телеги с изувеченными трупами грохотали по камням мостовой.
Вечером 7 декабря первые британские солдаты увидели Иерусалим. Над городом висел тяжелый туман; проливной дождь скрывал окрестные холмы. На следующее утро губернатор Иззат-бей собственноручно разбил молотком все телеграфное оборудование в своей канцелярии, передал мэру предписание о сдаче, позаимствовал в Американской колонии экипаж, запряженный парой лошадей, который он поклялся вернуть[259], и укатил в сторону Иерихона. Всю ночь тысячи измученных османских солдат уходили из города и из истории. 9 декабря в три часа ночи Иерусалим оставили и немецкие части. Последние турки прошли под воротами Св. Стефана в семь утра, когда забрезжил день «красоты необыкновенной», как описал его граф Байобар. По случайному совпадению это оказался и первый день еврейской Хануки — праздника, увековечившего освобождение Иерусалима от чужеземных завоевателей много веков назад. В лавках и магазинах на Яффской дороге орудовали мародеры.
В 08:45 первые британские солдаты подошли к Сионским воротам. Мэр Иерусалима Хусейн Хусейни, покровитель Вазифа-лютниста, бросился с хорошими вестями в Американскую колонию, где оверкомеры уже распевали «Аллилуйя». Хусейни искал, из чего бы ему смастерить белый флаг. Одна колонистка предложила ему свою белую блузку, но Хусейни счел это в данном случае неуместным. В конечном итоге он разжился в колонии простыней, которую привязал к черенку метлы. Собрав делегацию из нескольких представителей своего клана, он сел в седло и, размахивая своим белым флагом, поскакал в Старый город через Яффские ворота, чтобы сдать Иерусалим.
Как ни удивительно, сделать это оказалось не так-то просто. Сначала мэр со своей белой простыней наткнулся близ арабской деревни Лифта на двух нерях-англичан из какой-то хозяйственной части, искавших в курятнике яйца. Хусейни предложил им принять сдачу Священного города. Но те отказались: глядя на черенок метлы с простыней, они заподозрили, что здесь какая-то восточная хитрость; к тому же их майор уже давно заждался своего омлета. И солдаты поспешили убраться восвояси.
Затем мэр встретил подростка по имени Менаше Эльяшар — члена весьма уважаемой в городе еврейской семьи. «Ты тоже можешь стать свидетелем исторического события, которое никогда не забудешь!» — воскликнул мэр, и, словно в эпизоде из «Мудреца из страны Оз», Эльяшар присоединился к отряду, в котором теперь были не только мусульмане и христиане, но и еврей. Но тут из-за угла с грозными криками «Стой!» и винтовками наперевес выскочили два британских сержанта — Джеймс Седжвик и Фред Харкомб. Мэр отчаянно замахал своей простыней, но сержанты тоже отказались принимать сдачу. «Неужели никто из ваших ребят не говорит по-английски?» — только и воскликнули они. На самом деле мэр говорил по-английски бегло, но он предпочел бы продемонстрировать это свое умение перед более высокопоставленными чинами противника. Однако сержанты согласились сфотографироваться с мэром и его отрядом (в качестве фотографа выступил швед из Американской колонии) и приняли в подарок пару пачек сигарет.
Затем делегация наткнулась на двух британских артиллерийских офицеров, но те также отказались от предложенной чести, зато пообещали сообщить о иерусалимских делегатах в штаб. Подполковник Бейли передал предложение Хусейни бригадному генералу К. Ф. Уотсону, командиру 180-й бригады. Тот, в свою очередь, вызвал генерал-майора Джона Ши, командира 160-й дивизии. «Они идут!» — вскричали делегаты мэра, поджидавшие англичан на ступенях у Башни Давида