[260]. Американская колонистка Берта Спаффорд поцеловала генеральское стремя. Ши принял сдачу от имени генерала Алленби, который узнал о новостях в своем лагере под Яффо; в этот момент он как раз беседовал с Лоуренсом Аравийским. Но лично ему мэр Хусейни город пока еще не сдал.
Гул орудий все еще был слышен, когда генерал Эдмунд Алленби подъезжал к Яффским воротам. В его седельной сумке лежала книга Джорджа Адама Смита «Историческая география Святой земли» — подарок Ллойд Джорджа. Премьер-министр в Лондоне был полон энтузиазма. «Взятие Иерусалима произвело глубочайшее впечатление на весь цивилизованный мир, — говорил он в патетической речи через несколько дней. — Самый прославленный город в мире после столетий раздоров и тщетной борьбы наконец находится в руках британской армии и никогда не будет возвращен тем, кто так успешно удерживал его перед воинством христианского мира. Название каждого холма здесь таит в себе священные воспоминания».
Министерство иностранных дел направило Алленби телеграмму, в которой настоятельно рекомендовало избегать какой-либо помпезности «в духе кайзера» или, тем более, театрализованного уподобления въезду в город Христа: «Мы самым настоятельным образом рекомендуем Вам спешиться!» — и генерал прошел под городскими воротами пешком, в сопровождении пешего строя американских, французских и итальянских солдат, под взглядами всех патриархов, раввинов, муфтиев и консулов. Мэр Иерусалима в седьмой и в последний раз торжественно сдал город под «радостные крики толпы». «Иностранцы приветствовали и поздравляли друг друга».
Алленби сопровождал Лоуренс Аравийский, недавно переживший самое большое потрясение в своей жизни. В конце ноября в Сирии он, переодетый арабом, отправился на разведку в тыл вражеских позиций. У местечка Дераа он был схвачен солдатами свирепого османского полевого командира Хаким-бея, и тот со своими боевиками подверг «по-мальчишески моложавого» пленника сексуальному насилию. Лоуренсу в конце концов удалось бежать из плена, и хотя физически он оправился, психическая травма оказалась очень глубокой. После войны он описал свое состояние: «Я чувствовал себя… искалеченным, несовершенным, половиной прежнего… Вероятно, это была ломка духа той неистовой, сокрушающей нервы болью, которая низвела меня до уровня животного, заставив унижаться и так и сяк, и которая сопровождает меня с тех пор; очарование, и ужас, и болезненное желание, похотливое и порочное». Когда Лоуренс после бегства из плена добрался до Акабы, Алленби вызвал его в свою штаб-квартиру под Газой, и, пока он находился у генерала, как раз пришло сообщение о падении Иерусалима. «Алленби стал готовиться к официальному вступлению в этот город в духе католического воображения Марка Сайкса».
По такому поводу и Лоуренс предпочел сменить бедуинскую одежду на мундир майора британской армии. «Пышная церемония у Яффских ворот оказалась для меня кульминацией всей войны», — писал он позднее в «Семи столпах мудрости». Лоуренс все еще считал Иерусалим «убогим, заброшенным» городом «трактирщиков», но теперь он оценил «правящий здесь гений места». И конечно же, за всем происходившим тогда в Иерусалиме наблюдал из толпы Вазиф, не забывавший о своем дневнике.
За свою недюжинную физическую мощь, сквозившее во всех словах и движениях чувство собственного достоинства и величавую осанку Алленби получил прозвище Кровавый бык — этот «последний из паладинов» восхищал своей «живостью, осмотрительностью и умом» даже Джемаль-пашу. Натуралист-любитель, он знал «все, что можно было знать о птицах и животных, читал все на свете и мог продекламировать наизусть за обедом какой-нибудь из наименее известных сонетов Руперта Брука». Генерал обладал также своеобразным чувством юмора: и своему коню, и скорпиону, которого он держал дома, он дал кличку Гинденбург — по имени германского генерал-фельдмаршала. Даже утонченный и привередливый Лоуренс уважал «громадного рыжего оживленного» генерала, который был «человеком столь значительным, что с трудом мог представить себе наши куда более скромные масштабы и потребности».
Алленби взошел по ступеням на платформу у Башни Давида и зачитал декларацию о «благословенном Иерусалиме», которая затем была повторена на французском, арабском, еврейском, греческом, русском и итальянском языках. Составители этого документа тщательно избегали слов, бывших на уме у всех и каждого из слушателей: «Крестовый поход». Однако когда мэр Хусейни наконец вручил ему ключи от города, Алленби, как утверждали некоторые очевидцы, все-таки пробормотал: «Крестовые походы окончены». Мэр и муфтий — оба Хусейниды — переглянулись в явном раздражении. Совершенно по-другому отреагировали американские колонисты-милленаристы. «Нам мнилось, что мы лицезреем триумф последнего крестового похода, — призналась Берта Спаффорд. — Христианская держава завоевала Палестину!» И совсем об ином думал в этот момент Лоуренс: «Было странным стоять перед Башней, слушать декларацию командующего и вспоминать, как несколько дней назад ты стоял перед насильником Хакимом».
Приняв ключи, Алленби вышел из Яффских ворот и сел на своего Гинденбурга[261]. «Иерусалим приветствовал нас бурно. Это было впечатляюще», — вспоминал Лоуренс. Под «аккомпанемент пулеметного салюта и шум аэропланов, постоянно круживших над нами» ему невольно подумалось о том, что «Иерусалим очень долго никто не захватывал, и город никогда прежде не сдавался так кротко». Впрочем, сам он «стыдился триумфа».
После официальной части в штаб-квартире генерала Ши был дан обед, на котором настроение гостям подпортил французский дипломатический представитель Пико. Напомнив о правах Франции на раздел Иерусалима, он «пронзительным, как звук флейты, голосом заявил: „А завтра, мой дорогой генерал, я предприму необходимые шаги для того, чтобы учредить в этом городе гражданское управление“.
Последовало молчание. Салат, цыпленок под майонезом и сэндвичи с паштетом из гусиной печенки замерли в наших ртах неразжеванными, и мы повернулись к Алленби. Даже он на какой-то момент казался растерянным… Но лицо его уже наливалось краской. Он сглотнул, выпятив подбородок (его любимый жест), и жестко проговорил: „В зоне военных действий единственной властью является главнокомандующий, то есть я“».
А затем Лоуренс вновь присоединился к Фейсалу и «верблюжьему корпусу» шерифа. Французам и итальянцам было разрешено нести вместе с англичанами охрану Гроба Господня. Но саму церковь, как всегда, продолжал запирать и отпирать наследный привратник и хранитель ключей Нусейбе[262]. Индийским мусульманским частям Алленби поручил охрану Храмовой горы.
Между тем в Лондоне Вейцман удостоился аудиенции короля Георга V. После этого он отправился в Святой город, сопровождаемый своей сионистской комиссией и помощником Владимиром Жаботинским, бескомпромиссным сионистом и утонченным интеллектуалом-журналистом родом из Одессы, где он в свое время организовал для отпора погромщикам еврейскую милицию. Наступление Алленби тем временем застопорилось чуть севернее Иерусалима. Взятие города еще не означало конца османского сопротивления, и Алленби потребовался почти год, чтобы собрать силы для новой наступательной операции. Иерусалим фактически оставался на линии фронта, наводненный британскими и колониальными войсками, готовившимися к массированному наступлению. Жаботинский и майор Джеймс Ротшильд выдвинули идею сформировать Еврейский легион, тогда как шерифы под началом Лоуренса и эмира Фейсала ждали удобного момента, чтобы захватить Дамаск и заодно поубавить амбиции французов.
Несмотря на оживление, царившее теперь в городе, Иерусалим производил тягостное впечатление: его население сократилось за годы войны на 30 тыс. человек и теперь составляло около 55 тыс. Многие иерусалимляне продолжали голодать, множество жертв уносила малярия, в городе свирепствовали венерические болезни (на улицах города «работали» не менее 500 еврейских проституток — совсем девочек); еврейских сирот в Иерусалиме было без малого 3 тыс. Вейцмана, как и Лоуренса, поражали убожество и запустение, в которых находился Святой город: «Сделано все, чтобы осквернить и замарать самое святое. Невозможно себе даже представить такое извращенное святотатство». Как в свое время Монтефиоре и Ротшильд, Вейцман дважды пытался выкупить у муфтия Западную стену за 70 тыс. фунтов. Эти деньги предполагалось потратить на строительство нового жилья и переселение обитателей Магрибского квартала, дома которых подступали вплотную к Стене. Сами магрибинцы проявили к идее интерес, но семейство Хусейни блокировало все соглашения по этому вопросу.
Помощником иерусалимского шефа полиции и заместителем начальника военной полиции Алленби назначил двоюродного внука Мозеса Монтефиоре, который — не будь он евреем — мог бы рассчитывать и на пост начальника полиции. «В зоне Иерусалима широко распространены венерические болезни», — рапортовал майор Джеффри Себаг Монтефиоре, выставивший караулы у всех святых мест. Он регулярно производил облавы в публичных домах, как правило, битком набитых австралийской солдатней, и вынужден был тратить большую часть своего времени на расследование дел о связях солдат с несовершеннолетними девицами. «Бордели в Иерусалиме все еще доставляют множество неприятностей» — сообщал он Алленби в июне 1918 года. Помощник иерусалимского шефа полиции перенес все злачные места в своего рода гетто, которое прозвали Вазза[263], и организовал усиленный полицейский контроль на его границах. В октябре он докладывал: «Было нелегко вышибить австралийцев из их борделей. Но теперь Ваззу патрулирует целый эскадрон». Стандартный рапорт майора гласил: «Венерические заболевания продолжают процветать. Больше ничего в городе не произошло».
В кафе у Яффских ворот арабы и евреи обсуждали будущее Палестины: мнений у представителей обеих сторон было множество. Одни евреи выражали ультраортодоксальные взгляды, презирая кощунственный светский сионизм. Другие допускали создание и полную интеграцию еврейских колоний по всему Ближнему Востоку под управлением арабов. А крайние националисты мечтали о сильном еврейском государстве, в котором арабскому меньшинству отводилось бы подчиненное положение. Не было единства и у арабов: националисты и исламские фундаменталисты настаивали на высылке еврейских иммигрантов, демократические либералы приветствовали помощь евреев в строительстве арабского государства. Арабские интеллектуалы обсуждали, быть ли Палестине частью Сирии или Египта. Во время войны молодой иерусалимлянин Ихсан Турджман написал, что «египетский хедив должен быть королем Палестины и Хиджаза». А Халиль Сакакини заметил, что «идея присоединения Палестины к Сирии быстро завоевывает популярность». За