На следующий день преемник Сторрза на посту губернатора Эдвард Кит-Роуч, любивший величать себя пашой Иерусалимским, приказал полиции произвести облаву у Стены прямо во время молитвы Судного дня — самого священного в иудейском календаре. Полицейские избивали евреев и вырывали стулья из-под стариков. Это явно не был «звездный час» Британии. Муфтий торжествовал, при каждом удобном случае напоминая, что конечная «цель евреев — завладеть мечетью аль-Акса». В результате он успешно спровоцировал новые нападения на евреев, которых забрасывали камнями, избивали и изводили громкой музыкой, звучащей со Стены. Члены молодежного «Бейтара» Жаботинского провели демонстрацию за свободный доступ евреев к Стене.
Обе стороны нарушали османский статус-кво, который уже давно не отражал реальности. Репатриация евреев и скупка арабских земель, вполне естественно, вызывали недовольство арабов. Только с момента принятия Декларации Бальфура в Палестину прибыло около 90 тыс. еврейских иммигрантов. В одном лишь 1925 году евреи приобрели в собственность у различных арабских семей и кланов почти 18 тыс. га земли. Но о Третьем Храме мечтало лишь незначительное меньшинство ультрарелигиозных евреев. Подавляющее большинство верующих просто хотело иметь возможность молиться у своей святыни. Новый Верховный комиссар Джон Ченслер, похожий, как говорили, на «красивого шекспировского актера», обратился к муфтию с просьбой продать Стену, чтобы иудеи могли отгородить у ее подножия хотя бы небольшой дворик. Муфтий отказался. Для евреев Стена была символом их религиозной свободы и права на существование на родной земле. А для арабов символом сопротивления и национальной государственности стал аль-Бурак — волшебное летающее существо с человеческой головой.
Дурные предчувствия и клаустрофобия захлестнули город. «Иерусалимское уныние» испытал и Артур Кёстлер, молодой венгерский сионист, живший тогда в Иерусалиме и писавший для газеты Жаботинского. Иерусалим «прекрасен надменной и одинокой красотой горной крепости, высящейся в пустыне[274]», — подметил он; город «трагичен без катарсиса». Эта «трагическая красота» и «бесчувственная атмосфера» рождали печаль и тоску. Кёстлер стремился вырваться в вульгарный Тель-Авив. В Иерусалиме ему постоянно мерещилось, будто «гневный лик Яхве нависает над горячими скалами».
Летом 1920 года муфтий распорядился расширить переулок под Западной Стеной, что превратило подножие святыни в оживленную арабскую улицу, наводненную ослами и пешеходами. А еврейская молитва стала вовсе не слышна на фоне призывов муэдзина и суфийских гимнов. В любом из соседних переулков любой еврей мог подвергнуться нападению. По всей Палестине прокатились демонстрации протеста, на которых тысячи евреев скандировали лозунг «Стена — наша!». Ченслера не было в городе, когда 15 августа к Стене в полном молчании под охраной британских полицейских прошли маршем 300 сионистов и членов «Бейтара» во главе с историком Иосефом Клаузнером (дядей знаменитого израильского писателя Амоса Оза). У Стены демонстранты с пением развернули сионистский флаг. На следующий день после пятничной молитвы две тысячи спустившихся от аль-Аксы арабов атаковали евреев, пытаясь отогнать их от Стены и избивая всякого, кто пробовал оказать сопротивление. 17 августа еврейский мальчик случайно забросил футбольный мяч в арабский сад. Он хотел достать мяч, но был убит. Во время его похорон еврейская молодежь попыталась атаковать Мусульманский квартал.
После пятничной молитвы 23 августа тысячи мусульман, подстрекаемые муфтием, снова вырвались из аль-Аксы и напали на евреев. Соперники муфтия, семейство Нашашиби, начали урезонивать толпу. Некоторые мужественные и авторитетные горожане-арабы даже пытались преградить путь разъяренным погромщикам — но тщетно. Арабы ворвались в Еврейский квартал, в соседний квартал Монтефиоре и на окрестные улочки: в результате было убито больше 30 евреев. Только в одном из иерусалимских домов арабы расправились с целой семьей из пяти человек. В Хевроне жертвами бойни стали 59 евреев. Арабам пытались дать отпор члены «Хаганы» — сионистской вооруженной милиции, основанной еще в 1920 году. Во всей Палестине в этот момент было всего 292 британских полицейских. Поэтому для наведения порядка пришлось срочно перебрасывать войска из Каира. В итоге кровопролития 131 еврей пал от руки арабов, в то время как большинство из 116 погибших арабов были застрелены британскими солдатами.
Беспорядки, которые у арабов получили название «Восстание аль-Бурак», привели британцев в замешательство. «Я не знаю никого, кто мог бы быть хорошим Верховным комиссаром Палестины, — разве что сам Господь», — признался Ченслер сыну. Политика Бальфура явно больше не действовала. Опубликованный в октябре 1930 года меморандум министра по делам колоний лорда Пассфилда — так называемая «Белая книга Пассфилда[275]» — предлагал ограничение иммиграции евреев в Палестину и отказ от идеи еврейского национального очага. Сионисты негодовали. «Восстание аль-Бурак» подогрело экстремизм обеих сторон. Растущее насилие и Белая книга Пассфилда дискредитировали Вейцмана с его англофильством: сионисты не желали больше зависеть от Британии; многим из них жесткий национализм Жаботинского казался теперь гораздо более действенным.
На 17-м Сионистском конгрессе (Базель, 30 июня — 15 июля 1931 года) Жаботинский атаковал Вейцмана, который как раз в это время пытался убедить британского премьер-министра Рамсея Макдональда отменить Белую книгу. В результате Макдональд написал Вейцману письмо (и оно было зачитано в парламенте), в котором подтвердил, что Декларация Бальфура действует, отменил ограничения на еврейскую иммиграцию и сделал еще несколько уступок сионистам. Арабы назвали этот документ «Черным письмом». Тем не менее разочарованный Вейцман покинул пост председателя Сионистской организации и на время вернулся к науке.
«Хагана», которая до сих пор занималась в основном защитой еврейских поселений от набегов бедуинов, продолжала расширяться, вооружаться и постепенно превращалась в организацию армейского типа. Однако крайние националисты, сторонники Жаботинского, желавшие дать более решительный отпор арабам, основали собственную военную структуру — Национальную военную организацию («Иргун Цваи Леуми»), сначала очень немногочисленную. Сам Жаботинский за призывы к вооруженному сопротивлению был выслан британскими властями из Палестины, однако оставался чрезвычайно популярен среди еврейской молодежи и в Палестине, и в Восточной Европе. Но не он, а Давид Бен-Гурион сменил Вейцмана в качестве лидера еврейского общества Палестины в те же самые годы, когда муфтий Хусейни стал наиболее авторитетным лидером палестинских арабов.
В декабре 1931 года муфтий вышел на мировую политическую арену: как один из авторитетных исламских лидеров и бесспорный национальный лидер арабской Палестины он председательствовал на состоявшемся в Иерусалиме Всемирном Исламском конгрессе. В конгрессе участвовали 130 делегатов из 22 мусульманских стран, и хотя Хусейни не удалось добиться от конгресса поддержки всех своих идей, это, несомненно, был его звездный час, и успех вскружил ему голову. Муфтий остался непримиримым противником любых сионистских колоний в Палестине, хотя его соперники и оппоненты — семейство Нашашиби во главе с мэром Иерусалима, кланы Даджани и Халиди — считали, что и для арабов, и для евреев было лучше делать шаги к примирению и улаживать все разногласия путем переговоров. Муфтий, не терпевший никаких возражений, заклеймил соперников «просионистскими предателями», а семью Нашашиби даже обвинил в том, что в их жилах якобы течет еврейская кровь, каковой факт они тщательно скрывают. Нашашиби попытались сместить Хусейни с поста председателя Всемирного Исламского конгресса, но потерпели неудачу. Муфтий в ответ исключил своих противников из всех исламских организаций, которые он контролировал. Британцы, слабые и нерешительные, склонялись скорее к поддержке радикалов, а не умеренных арабских лидеров: в 1934 году новый верховный комиссар генерал Артур Вокхоп отказал в покровительстве мэру Нашашиби. Однако он же поддержал кандидатуру на пост градоначальника представителя семейства Халиди. Соперничество между кланами Хусейни и Нашашиби стало лишь еще более ожесточенным.
Мир погружался во тьму, ставки росли. На фоне усиления фашизма любой компромисс рассматривался как проявление слабости, а насилие теперь казалось не только допустимым, но и весьма привлекательным политическим инструментом. 30 января 1933 года Гитлер стал канцлером Германии. Всего через два месяца, 31 марта, муфтий тайно посетил Генриха Вольфа, германского консула в Иерусалиме, чтобы заявить: «Мусульмане Палестины приветствуют новый режим, надеются на расширение фашистского антидемократического руководства». И добавил: «Мусульмане надеются на бойкот евреев в Германии».
Приход к власти Гитлера встревожил многих европейских (прежде всего германских) евреев. Затихшая было иммиграция вновь оживилась, навсегда изменив демографический баланс Палестины. В 1933 году в Палестину переселилось 37 тыс. евреев, в 1934 году — еще 45 тыс. В 1936 году в Иерусалиме жило уже 100 тыс. евреев, тогда как христиан и арабов-мусульман насчитывалось всего 60 тыс. По мере того как в Европе набирали силу нацисты и нарастал антисемитизм, все более напряженной становилась и обстановка в Палестине[276]. Генерал Артур Вокхоп теперь управлял совершенно иным, новым Иерусалимом — столицей скоротечного «золотого века» Британского мандата.
Генерал Вокхоп, богатый холостяк, любил развлечения. Всегда в сопровождении двух телохранителей-кавасов, облаченных в алые мундиры и с золочеными жезлами, генерал в шлеме с плюмажем принимал гостей в новой Правительственной резиденции на холме Злого Совета (Абу-Тор) к югу от Старого города. Это была помесь маленького крестоносного замка и мавританского особняка с массивной башней в центре. В саду особняка зеленели акации и сосны, били фонтаны. Резиденция была своего рода мини-Англией в центре Ближнего Востока: бальный зал с паркетным полом, хрустальные люстры, балкон для оркестра, банкетные залы, бильярдные, раздельные туалетные комнаты для англичан и для местных жителей, а неподалеку — единственное в Иерусалиме собачье кладбище, естественная необходимость для нации любителей собак. Дресс-код — либо фрак с цилиндром, либо мундир. «Деньги и шампанское, — вспоминал один из гостей, — текли рекой».