[285]. Муфтий перебрался в Ирак, где попытался вести антибританские интриги, потерпел неудачу, бежал в Иран, а оттуда, преследуемый по пятам британскими агентами, совершил головокружительное путешествие, добравшись в конце концов до Италии. 27 октября 1941 года Бенито Муссолини принял его в римском палаццо Венеция. Дуче не поддержал идею создания Палестинского арабского государства. Если евреям так хочется иметь свою страну, «пускай создают Тель-Авив в Америке, — сказал дуче. — В Италии и так уже живет 45 тыс. евреев, и скоро им не найдется места нигде в Европе». Муфтий, «чрезвычайно удовлетворенный встречей», полетел в Берлин.
28 ноября в 16:30 его принял в своей ставке крайне озабоченный Адольф Гитлер: русские остановили немцев на подступах к Москве. Переводчик муфтия сообщил фюреру, что, согласно арабской традиции, следует подать кофе. Гитлер нервно ответил, что никогда не пьет кофе. Муфтий вежливо осведомился, нет ли у фюрера какой-то проблемы со здоровьем. Переводчик постарался его успокоить, но фюреру пояснил, что гость все же ожидает кофе. Гитлер возразил, что даже членам верховного командования не позволяется пить кофе в его присутствии. Но затем быстро вышел из комнаты и вернулся в сопровождении эсесовского охранника, который нес лимонад.
Хусейни попросил Гитлера поддержать «независимость и единство Палестины, Сирии и Ирака», а также создание Арабского легиона — соратника Вермахта. Беседуя с вполне вероятным владыкой мира, муфтий уже не ограничивался Палестиной, а предлагал создание Арабской империи под его собственным владычеством.
Гитлер выразил удовлетворение, что у него с муфтием общие враги: «Германия вовлечена в борьбу не на жизнь, а на смерть с двумя оплотами еврейского могущества — Британией и Советским Союзом». И конечно же, не могло быть и речи ни о каком еврейском государстве в Палестине. Гитлер намекнул муфтию на свое видение еврейского вопроса: «Германия будет настаивать на том, чтобы каждое европейское государство само решило собственный еврейский вопрос». Фюрер добавил: «Как только мы достигнем южных отрогов Кавказа, Германия сосредоточится на уничтожении еврейского элемента в арабской сфере влияния».
Однако пока Британия и СССР еще не сокрушены, с амбициозными планами муфтия на Ближнем Востоке придется какое-то время подождать. Гитлер признался, что ему «приходится все обдумывать и говорить сдержанно и взвешенно», чтобы не обидеть союзное правительство Виши во Франции. «Мы тревожимся за вас, — сказал он Хусейни. — Мне известна история вашей жизни. Я с интересом наблюдал за вашим долгим и опасным путешествием. И я счастлив, что теперь вы с нами». После чего Гитлер с восхищением указал на голубой цвет глаз и рыжеватые волосы муфтия — по его мнению, явные признаки арийской крови.
Муфтий разделял с Гитлером не только стратегическую враждебность по отношению к Британии, но и расовый, животный антисемитизм, причем в самой опасной форме. В написанных спустя многие годы мемуарах Хусейни вспоминал, как рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, который очень ему нравился, летом 1943 года упомянул в конфиденциальной беседе, что нацисты «уже истребили более трех миллионов евреев». Муфтий никогда не раскаивался в своих действиях: «Германия была нашим истинным другом, — утверждал он. — В прошлом она не являлась империалистической державой и не причинила зла ни одной мусульманской стране. И я по-прежнему уверен, что если бы Германия и ее союзники победили во Второй мировой войне, в Палестине и на всем арабском Востоке от сионистов не осталось бы и следа»[286].
Евреи Иерусалима не удивились, узнав о пребывании муфтия аль-Хусейни в германской столице. Взглядам и действиям самого муфтия нет оправдания. Но нельзя утверждать на этом основании, будто все арабские националисты — нацисты и антисемиты. Вазиф Джавгарийе, который, как мы увидим ниже, относился с большим сочувствием к бедственному положению евреев, писал в дневнике, что иерусалимские арабы «желали победы Германии» только потому, что ненавидели британцев за «их несправедливость, бесчестность и Декларацию Бальфура. Они часто собирались послушать новости, ожидая сообщений о новых германских победах, и глубоко печалились, слыша хорошие для Англии вести».
«Как бы странно это ни звучало, — вспоминал Хасим Нусейбе, — но во время войны Иерусалим наслаждался беспрецедентным миром и благоденствием». Британцы применяли к еврейским боевикам самые строгие меры: Моше Даян и его соратники по «Хагане» были взяты под стражу и сидели в крепости Акра. Но еще в мае 1941 года, когда перед британской Палестиной замаячила перспектива быть зажатой между Германией и Италией, наступающими в Северной Африке, и вишистской Сирией, сионисты при поддержке британцев создали «Палмах» — «ударные роты», небольшие диверсионные подразделения, в которые вошли бойцы, прошедшие специальную подготовку у Уингейта и Саде.
Даяна освободили из тюрьмы, и он отправился на север, где проводил разведку боем, изучая возможности для британского вторжения в Сирию и Ливан. Однажды в ходе перестрелки в Южном Ливане в бинокль Даяна угодила французская винтовочная пуля. Осколки бинокля повредили Даяну левый глаз, и он был теперь вынужден всю жизнь носить черную глазную повязку, которую Даян ненавидел, потому что, по его словам, чувствовал себя в ней «ущербным калекой». «Если бы я только мог избавиться от своей черной повязки, — сетовал он. — Внимание, которое она привлекала, было невыносимо. Я предпочитал сидеть дома затворником, чем наблюдать реакцию людей, которых встречал, куда бы я ни шел». Для лечения Даян с молодой женой вернулся в Иерусалим. Он «полюбил бродить по Старому городу, особенно по узкой тропинке на его стенах». «Новый город был мне чуждым, — признавался Даян. — Зато Старый город вызывал у меня неподдельный восторг». А «Хагана» тем временем с помощью британцев готовилась уйти в подполье — в случае, если Германия захватит Палестину.
Иерусалим был излюбленным прибежищем изгнанных королей: и Георг II Греческий, и король Югославии Петр, и эфиопский император Хайле Селассие — все жили в отеле «Царь Давид». Император прошел босиком по улицам города и возложил свою корону к подножию алтаря в церкви Гроба Господня. По-видимому, его молитвы были услышаны: он вернулся на престол[287].
И днем и ночью коридоры и бары отеля «Царь Давид» были заполнены толпой египетских, ливанских, сирийских, сербских, греческих и эфиопских князьков, аристократов, магнатов, аферистов, вымогателей, бездельников, сутенеров, жиголо, куртизанок, кинозвезд и шпионов всех воюющих держав, а также сионистов и арабов. Офицерам и дипломатам в британских, австралийских и американских мундирах приходилось чуть ли не локтями прокладывать себе дорогу по гостиничным коридорам, чтобы только попасть в какой-нибудь бар и заказать вожделенный сухой мартини. В 1942 году в отеле зарегистрировалась новая гостья — одна из самых знаменитых арабских звезд своего времени, олицетворявшая закат декадентского Иерусалима, космополитичного левантийского перекрестка. Она пела под именем Асмахан. И везде, где появлялась эта опасная, неотразимая женщина — одновременно и друзская принцесса, и египетская кинозвезда, и grande horizontale (великая куртизанка), и шпионка всех разведок Европы, — ей удавалось создавать вокруг себя интригу и тайну.
Певческий талант у Амаль аль-Атраш, представительницы благородного, но обедневшего семейства сирийских друзов, бежавших в 1918 году в Египет, обнаружился в 14 лет, а в 16 она уже записала свою первую песню. Она быстро прославилась на радио, а затем и в кино — легко узнаваемая красотка с очаровательной родинкой на подбородке. В 1933 году Амаль вышла замуж за своего двоюродного брата — сирийского эмира аль-Атраша (они вступали в брак и разводились дважды). Она настояла на своем праве вести образ жизни свободной западной женщины даже в собственном дворце в горах, хотя много времени проводила в отеле «Царь Давид». В мае 1941 года принцесса была завербована британской разведкой и отправилась в вишистский Дамаск, чтобы очаровывать и подкупать сирийских лидеров, склоняя их к поддержке союзников. После того как британцы и войска Свободной Франции отвоевали Сирию и Ливан, ей лично выразил благодарность за сотрудничество генерал Шарль де Голль. Очаровывая окружающих своим пением, неотразимым изяществом и безудержной сексуальностью (поговаривали о ее бисексуальных наклонностях), Асмахан работала одновременно на французскую и британскую разведку, получая большие вознаграждения от обеих сторон как важный агент влияния. Посланник Черчилля генерал Спирс был сражен ее красотой и шармом. «Она была и всегда будет одной из самых красивых женщин, каких мне только доводилось видеть, — так отзывался он об Амаль. — Ее глаза были огромными, зелеными, как море, переносящее в рай. Она сражала наповал британских офицеров со скоростью и точностью пулемета. И, вполне естественно, она нуждалась в средствах». Иные злословили, что если вы любовник Амаль, то никогда не будете единственным мужчиной в ее будуаре: один генерал прятался под кроватью, другой возлежал на кровати, а с люстры свисал Спирс.
Разочарованная вероломством союзников, не выполнивших обещания немедленно предоставить арабам независимость, принцесса выкрала секретные бумаги у одного из своих британских любовников и попыталась передать их немцам. Когда ее задержали в момент перехода турецкой границы, она набросилась с кулаками на арестовавшего ее офицера. А когда французы отказались в дальнейшем платить ей, Амаль переехала в Иерусалим. Ей было тогда всего 24 года. В отеле «Царь Давид» Амаль сделалась «королевой лобби». Она проводила в отели ночи напролет, потягивая любимый коктейль из виски с шампанским и соблазняя богатых и знатных палестинцев, британских офицеров, а также их жен. В сети Амаль угодил даже принц Али Хан. Один ее французский приятель вспоминал: «Она была женщиной до мозга костей.