Elle était diabolique avec les hommes»[288]. Английские дамы по созвучию с фамилией аль-Атраш дали ей презрительную кличку «принцесса Трэш»[289]. Она настолько шокировала своим поведением своих благонравных соотечественников-друзов, что на премьере ее первого фильма те стали палить из револьверов в экран; в общем, Амаль на многие годы опередила свое время. Бывало, она становилась худшим врагом самой себе. Амаль попыталась выселить из лучших апартаментов отеля египетскую королеву-мать Назли, закрутив интрижку с королевским камергером. Ссора из-за мужчины с некоей египетской танцовщицей кончилась тем, что обе дамы публично в клочья изодрали платья друг другу.
Амаль видела в сионизме одну только пользу — он помогал следовать моде: «Хвала Господу за этих венских скорняков — по крайней мере, вы можете найти в Иерусалиме приличное меховое манто». Проведя в городе год и выйдя замуж в третий раз — на этот раз за египетского плейбоя, — Амаль в 1944 году уехала в Египет, чтобы сняться в главной роли в фильме «Любовь и месть». Но еще до окончания съемок она утонула в Ниле в результате загадочной автомобильной катастрофы, подстроенной, если верить слухам, чуть ли не одновременно британской разведкой, гестапо, королем Фаруком (которому она отказала) и ее соперницей, знаменитой египетской певицей Умм-Кульсум. Если ее родной брат Амаль Фарид был Фрэнком Синатрой арабского мира, то ее можно назвать арабской Мэрилин Монро. Ангельское пение Асмахан, особенно в фильме «Волшебные ночи Вены», до сих пор находит своих почитателей.
Улицы Иерусалима того времени кишели американскими и австралийскими солдатами. Главный претендент на роль «паши Иерусалимского» губернатор Эдвард Кит-Роуч вынужден быть устраивать регулярные медицинские осмотры австралийцам, оккупировавшим бордель мадам Зейнаб в гостинице «Хенсменс» в центре Нового города. Но и это не могло полностью предотвратить распространение венерических болезней. В итоге Кит-Роуч «выслал Зейнаб и со всем ее сбродом из своего района».
Летом 1942 года немцы продвинулись в направлении Кавказа, а Африканский экспедиционный корпус генерала Эрвина Роммеля высадился в Ливии и наступал на Египет. Под угрозой оказалось само существование ишува. За разработку планов полного уничтожения евреев Северной Африки и Палестины отвечал у Роммеля штандартенфюрер СС Вальтер Рауфф. «Лица иерусалимских евреев выражали горе, печаль и страх, особенно когда немцы подошли к Тобруку», — вспоминал Вазиф Джавгарийе. Некий злой арабский шутник при виде евреев разбрасывал горстями песок (араб. рамиль звучит похоже на «Роммель»). «Они начинали плакать и пытались убежать», — вспоминал Вазиф. Его семейным врачом был еврей, и Вазиф предложил спрятать его с женой, когда придут нацисты. Но врач уже предпринял меры предосторожности: он показал ему два шприца с ядом — для себя и жены.
Но в октябре 1942 года генерал Монтгомери разбил немцев при Эль-Аламейне — это событие Вазиф сравнил с чудом давно прошедших лет — когда ассирийский царь Синаххериб, почти уже взявший Иерусалим, вдруг в одночасье снял осаду и ушел. С другой стороны, в ноябре до Иерусалима дошли первые ужасные вести о Холокосте: «Массовая бойня польских евреев!» — сообщала Palestine Post. Три дня евреи Иерусалима скорбели и молились у Стены об убиенных и о собственном спасении.
Худшее время для ограничения еврейской иммиграции, предписанного «Белой книгой» 1939 года, трудно было выбрать. И пока в нацистской Европе истреблялся народ Израиля, британские войска возвращали в Европу корабли с отчаявшимися евреями, которые чудом добрались до Палестины, где им не разрешали сойти на берег. Арабское восстание, «окончательное решение» Гитлера и «Белая книга» Макдональда убеждали даже самых умеренных сионистов в том, что единственный способ заставить Британию предоставить евреям обещанный «национальный очаг» — это применение силы.
Под контролем Еврейского агентства[290] находились подпольная армия «Хагана» численностью 25 тыс. бойцов, а также особые роты спецназа «Палмах» — еще 2000 солдат, обученных британцами. Бен-Гурион был теперь неоспоримым сионистским лидером. По описанию Амоса Оза, он «был человеком плотным, невысоким и округлым, как беременная женщина, ростом менее чем метр шестьдесят… Была у него серебряная грива — грива пророка: волосы „амфитеатром“ поднимались вокруг лысины. На краю его огромного лба кустились необычайно густые седые брови, а под ними сверлили пространство голубовато-серые, видящие все насквозь маленькие глазки. Взгляд их был остер, как бритва. Нос его был широк, мясист, груб, бесстыдно эротичен, как носы евреев на антисемитских карикатурах. А вот губы были тонкие — в ниточку, — запавшие внутрь, зато челюсть… вызывающе выдавалась вперед, словно кулак (такая челюсть встречается у старых моряков)». Этот «сильный, сжатый как пружина» человек напоминал Озу «то ли сурового старца из горной деревни, то ли энергичного карлика древних времен».
Но войну против Британии начали не «Хагана» и «Палмах», а еще более воинственный «Иргун» под командованием нового, сурового и непреклонного вождя.
50. Грязная война1945–1947 гг.
«Я борюсь — значит, я существую», — говорил Менахем Бегин, перефразируя Декарта. Родившийся в Брест-Литовске, этот обитатель штетла уже в 16-летнем возрасте вступил в «Бейтар» Жаботинского в Польше. Но очень скоро выяснилось, что он крайний радикал: он стал критиковать своего кумира и ковать собственную, более суровую и непримиримую, идеологию милитаристского сионизма — «войны за освобождение против тех, кто удерживает землю наших отцов», — сочетая максималистскую политику с эмоциональной религиозностью. После того как Гитлер и Сталин, начав Вторую мировую войну, поделили Польшу, Бегин, оказавшийся на советской территории, был арестован сталинским НКВД как британский шпион и отправлен в ГУЛАГ. «Что же стало с этим британским агентом? — шутил позже Бегин. — Именно британская полиция вскоре обещала самую большую награду за его голову».
Освобожденный в результате соглашения, заключенного Сталиным в 1941 году с польским генералом Сикорским, Бегин вступил в польскую армию Крайову, которую формировал Сикорский, и в конце концов через Персию попал в Палестину. Сформировавшийся в темные времена сталинской мясорубки и гитлеровской живодерни, в которых сгинули его родители и родной брат, Бегин прошел куда более суровую школу, чем Вейцман или Бен-Гурион. «Не Масада, — говорил он, — а Модиин [откуда Маккавеи начали свое восстание] должен быть символом еврейской борьбы». Жаботинский умер от сердечного приступа еще в 1940 году, и теперь, в 1944-м, Бегин стал командиром «Иргуна», состоявшего в тот момент из 600 бойцов. Старые сионисты считали его плебеем и провинциалом. В очках без оправы, «с мягкими беспокойными руками, редеющими волосами и влажными губами»[291], Бегин и вправду обликом больше походил на еврейского учителя из провинциального местечка, чем на профессионального революционера. При этом он обладал завидным «терпением охотника, сидящего в засаде».
Хотя «Иргун» поддержал союзников против нацистов, некоторые крайние радикалы во главе с Авраамом Штерном отделились от него, создав новую подпольную группу, которую сами они назвали «Лехи» (сокращение ивритских слов «Борцы за свободу Израиля»), а британцы окрестили «бандой Штерна». Они подняли собственное восстание против британцев. В феврале 1942 года Штерн был застрелен британской полицией, но его организация продолжала действовать.
По мере того как победа союзников становилась все более вероятной, Бегин начал испытывать на прочность британский режим в Иерусалиме. Трубление в шофар (ритуальный рог) у Западной Стены в дни Нового года и День искупления (Йом-Кипур) было запрещено с 1929 года (хотя еврейская молодежь под влиянием Жаботинского ежегодно пыталась нарушить запрет). В октябре 1943 года Бегин также велел трубить в шофар. Британская полиция немедленно начала разгонять молящихся евреев. А в 1944 году, когда снова зазвучал шофар, британцы воздержались от каких-либо ответных мер. Бегин расценил это как признак слабости.
Этот мастер разработки и организации силовых акций объявил Британии настоящую войну, и в сентябре 1944 года боевики «Иргуна» согласованно атаковали британские полицейские участки в Иерусалиме, а затем среди бела дня застрелили на улице офицера Управления уголовных расследований. Бегин, прозванный Стариком, несмотря на свои неполные 30 лет (такое же прозвище имел и Бен-Гурион), ушел в подполье, постоянно меняя адреса и переодеваясь в старого бородатого хасида. За его голову британцы пообещали награду в 10 тыс. фунтов стерлингов.
Еврейское агентство осуждало терроризм, но после того, как союзники 6 июля 1944 года высадились в Нормандии[292], боевики «Лехи» дважды пытались организовать покушение на верховного комиссара Гарольда на улицах Иерусалима. В ноябре того же года они убили в Каире Уолтера Гиннесса, лорда Мойна, министра-резидента в Египте и личного друга Черчилля. Лорд Мойн был настолько бестактен, что предложил Бен-Гуриону при поддержке союзников основать еврейское государство не на Сионе, а в Восточной Пруссии. Черчилль называл сионистских экстремистов «самыми жестокими бандитами». А резко осуждавший террористов Бен-Гурион в 1944–1945 годах даже помогал британцам выслеживать бойцов «Иргуна» и «Лехи» — в ходе так называемой операции «Сезон» было арестовано около 300 человек.
8 мая 1945 года, в день окончания войны в Европе, новый Верховный комиссар, фельдмаршал виконт Горт устроил салют у отеля «Царь Давид» и амнистировал еврейских и арабских политзаключенных. Город ликовал. Однако реальность разделенного города дала о себе знать на следующий же день: евреи и арабы вышли каждые на свою демонстрацию; и те, и другие недвусмысленно заявляли, что не собираются подчиняться городским властям.