Как раввин он обязан поддерживать Стену в чистоте и порядке. В щели между камнями верующие по традиции вкладывают свои записки. Дважды в год — перед Пасхой и Новым годом — эти записки вынимают; они считаются столь священными, что раввин хоронит их на Масличной горе.
Когда он подходит к Стене, ее уже освещают лучи восходящего солнца, а у подножия Стены собрались около 700 евреев, но он всегда находит одну и ту же молитвенную группу — миньян[311], — стоящую на одном и том же месте у Стены: «Ритуал очень важен, он позволяет сосредоточиться на молитве». Но раввин не здоровается ни с кем из членов миньяна, он может лишь кивнуть, но никаких разговоров — «первые слова должно обращать к Богу». Он завязывает на руке ремешки тфилин[312] и читает утреннюю молитву Шахарит, заканчивающуюся словами: «Господь благословит народ Свой миром». И только после этого он приветствует своих друзей как следует. День у Стены начался.
Незадолго до того, как стрелки часов покажут четыре утра — чуть раньше, чем проснется раввин Рабинович, — в окно Ваджиха аль-Нусейбе в квартале Шейх-Джаррах звякает камушек. Ваджих открывает дверь: он уже одет, на нем костюм и галстук, и 80-летний Адид аль-Джуда передает ему тяжелый средневековый 30-сантиметровый ключ. Нусейбе, 60-летний потомок одного из самых влиятельных иерусалимских кланов[313], берет ключ и проворно спускается через Дамасские ворота к церкви Гроба Господня.
Нусейбе — привратник храма Гроба Господня вот уже более 25 лет — прибывает на место ровно в 04:00 и стучит в громадные створки древних дверей, прорезающих романский фасад времен королевы Мелисенды. Внутри храма, который он накануне вечером запер в 20:00, причетники из числа греков, католиков и армян уже обговорили, кому из них открывать двери в этот день. Священники трех главенствующих христианских конфессий провели ночь в приветливом общении и молитвенных ритуалах. Православные греки, первые во всем, начинают свою литургию у Гроба Господня в 02:00: восемь священников служат на греческом языке, а затем передают эстафету армянам, отправляющим свое богослужение, бадарак, на армянском языке. После того, около 06:00, начинается католическая месса. Затем все три конфессии служат заутреню. Только одному копту дозволяется провести ночь в храме, но он молится в одиночестве на древнем коптском языке.
Когда врата открываются, службу в своем монастыре на крыше и в часовне Св. Михаила, вход в которую располагается чуть правее главного портала, начинают и служители Эфиопской Церкви. Эфиопы молятся на амхарском языке, а их служба длится так долго, что на ее протяжении они опираются на пастушеские посохи, груды которых всегда лежат в их церквях, готовые послужить опорой утомленным верующим. К ночи храм оглашается благозвучным гулом множества языков и молитв, словно каменный лес, в котором хоры разных пернатых поют каждый свою партию. Но это Иерусалим, и Нусейбе никогда не знает, чего ожидать: «Я сознаю, что тысячи людей зависят от меня, и я всегда беспокоюсь, как бы чего не вышло, — вдруг ключ не откроет замок или еще что-нибудь пойдет не так. Первый раз я открыл храмовые двери в пятнадцать лет. Тогда мне показалось это так весело. Но теперь я понимаю, какая большая ответственность лежит на мне». В любое время — будь то война или мир — он должен открыть врата храма. А отец Ваджиха, по его словам, иногда даже оставался на ночь в храме — для пущей надежности.
Но Нусейбе знает: несколько раз в год в церкви происходят перебранки и скандалы. Даже в XXI веке священники забывают о правилах вежливости и хороших манерах и отдаются во власть тщательно скрываемых, но прочно засевших внутри, накопленных с веками эмоций — чувств негодования или обиды. Взрывы этих чувств могут случиться когда угодно, но чаще бывают на Пасху.
Греки, под эгидой которых находится большая часть храма (они составляют самую большую по численности религиозную общину в Иерусалиме), традиционно враждуют с католиками и армянами и обычно выигрывают битвы. Копты и эфиопы, хотя и те, и другие исповедуют монофизитство, отличаются особой злобностью по отношению друг к другу: после Шестидневной войны израильтяне, которые обычно не вмешиваются в то, что происходит внутри Храма, но желая наказать Египет Насера и поддержать Эфиопию Хайле Селассие, передали эфиопам коптскую церковь Св. Михаила. Во время мирных переговоров в египетских условиях обычно содержатся требования поддержки коптов. Верховный суд Израиля своим решением подтвердил принадлежность церкви Св. Михаила коптской общине, но на деле она остается во владении эфиопов — чисто иерусалимская ситуация. В июле 2002 года некоего коптского священника, гревшегося на солнышке возле ветхого эфиопского монастыря на крыше храма, избили железными прутьями — в отместку за дурное обращение коптов с эфиопами. Копты бросились на помощь своему товарищу: в результате четверо коптов и семеро эфиопов оказались в больнице.
В сентябре 2004 года на праздник Воздвижения Креста греческий патриарх Ириней попросил францисканцев закрыть двери их часовни Явления. Когда же те отказались, он напустил на врага свою охрану и священников. Вмешавшиеся в конфликт израильские полицейские также подверглись нападению греков, которые в потасовках часто бывают столь же грубы, как и палестинские юнцы, бросающие камни в солдат.
Стычкой ознаменовался и день схождения Благодатного огня в 2005 году: она завязалась, когда со Святым огнем появился не греческий, а армянский владыка[314]. Драчливый патриарх Ириней в конечном итоге был низложен из-за продажи отеля «Империал» у Яффских ворот израильским поселенцам. Нусейбе устало пожимает плечами: «Да, между братиями, бывают, вспыхивают перепалки, и я помогаю урегулировать их. Мы занимаем нейтральную позицию, как ООН, и стараемся поддержать мир в этом святом месте». Нусейбе и Джуда играют свои роли на каждом христианском празднике. Нусейбе присутствует как официальный наблюдатель на многолюдной церемонии схождения Благодатного огня.
И вот церковный сторож приоткрывает маленькую заслонку в двери по правую руку и передает лестницу. Нусейбе берет ее и приставляет к двери слева. Своим огромным ключом он отпирает нижний замок правой створки, затем взбирается по лестнице и открывает верхний замок. Как только он спускается, священники распахивают отпертые створки громадных дверей. Войдя в храм, Нусейбе приветствует священников: «Мир вам». «Мир тебе», — отвечают они оптимистично. Члены семей Нусейбе и Джуда открывают двери церкви Гроба Господня по меньшей мере с 1192 года. Еще Саладин назначил семейство Джуда «хранителями ключа», а Нусейбе — «смотрителями и привратниками церкви Св. Гроба Господня» (как указано на визитке Ваджиха). Нусейбе, которые были также назначены наследными уборщиками Сахры (Скалы) в Куполе, утверждают, что Саладин всего-навсего восстановил их в правах на эту должность, коей они удостоены еще халифом Омаром в 638 году. До албанского завоевания в 1830-х годах они владели несметными богатствами. Ныне же они ведут скудное существование, зарабатывая на жизнь тем, что водят туристов.
Но вечное соперничество между двумя семействами не затихает. «У нас нет ничего общего с Нусейбе, — говорит 80-летний Джуда, хранящий ключ вот уже 22 года. — Они всего лишь привратники». Нусейбе же утверждает: «Джуда не дозволено прикасаться к дверям или замку». Как видим, соперничество среди мусульман такое же, как и среди христиан. Преемником Ваджиха в качестве привратника храма станет его сын Обадья.
Бывает, Нусейбе и Джуда проводят дни, сидя в притворе церкви — как поступали и их предки на протяжении восьми веков. Но никогда их не застанешь не то что вместе, но даже в одно время. «Я знаю здесь каждый камень, для меня храм как дом», — говорит Нусейбе. Он чтит церковь: «Мы, мусульмане, верим, что Мухаммед, Иисус и Моисей — пророки, и верим в святость Марии. Поэтому это место особое и для нас». Если же он захочет помолиться, Нусейбе может зайти в мечеть по соседству или пройтись пять минут до аль-Аксы.
В то же самое время, когда пробуждается раввин Стены, а привратник Нусейбе слышит стук камушка по стеклу, возвещающий о приходе ключника храма Гроба Господня, 42-летний отец пятерых детей Адиб аль-Ансари выходит в черной кожаной куртке из своего дома, построенного во времена мамлюков, и совершает пятиминутную прогулку вниз по улице, минуя КПП израильской полиции, к северо-восточным воротам Баб аль-Хава (Ворота Ветра), ко входу на Харам аш-Шариф.
Священная эспланада оснащена электрическим освещением, но требуется два часа, чтобы зажечь все фонари и светильники. Ансари приветствует охрану Харама и начинает открывать четверо главных ворот Купола Скалы и десять ворот аль-Аксы. На это уходит еще час.
Члены семейства Ансари, возводящего свое родословие к тем самым Ансари, что переселились с Мухаммедом в Медину, утверждают, что их назначил смотрителями Харама сам халиф Омар, а подтвердил их право на эту должность Саладин. (Шейх-взяточник, подкупленный некогда Монти Паркером, оказался в семье «паршивой овцой».)
Мечеть открывается за час до рассветной молитвы. Ансари не отпирает ворота каждый день сам — в его распоряжении целая команда. Но до того как стать наследным смотрителем, он лично отправлял эту обязанность каждое утро и гордился этим: «Во-первых, это работа, во-вторых, это семейная профессия и огромная ответственность. Но главное — это благородное и святое дело. Правда, платят за это маловато. Приходится подрабатывать на рецепции гостиницы на Масличной горе».
Наследные должности на Хараме постепенно отмирают. Шихаби (еще одно из семейств), ведущие свое происхождение от ливанских принцев и живущие в доме близ Малой Стены, когда-то были хранителями реликвии — волоска из Бороды Пророка. Но волосок теперь в Стамбуле, и они лишились этой почетной должности. Однако притяжение этого места поистине магнетическое, и Шихаби продолжают работать на Хараме.