Vicisti, Galilaee («Ты победил, Галилеянин!»), как бы обращаясь к Христу.
Преемником Юлиана стал командующий его личной охраной по имени Иовиан. Он снова утвердил в империи христианство, отменил все указы Юлиана и вновь запретил евреям входить в Иерусалим: в империи снова должна была воцариться одна религия, одна догматическая истина. В 391–392 годах император Феодосий I провозгласил христианство государственной религией и начал всеми силами укреплять его.
В 384 году раздражительный римский ученый по имени Иероним прибыл в Иерусалим в сопровождении нескольких состоятельных дам-христианок. Набожность их граничила с одержимостью, однако их паломничество было окутано пеленой сексуального скандала.
Иллириец Иероним, которому на тот момент было под сорок, в свое время прожил несколько лет отшельником в Сирийской пустыне, где его нередко обуревало плотское вожделение, о чем он сам признавался впоследствии: «В сообществе только зверей и скорпионов, — я часто был мысленно в хороводе девиц. Бледнело лицо от поста, а мысль кипела страстными желаниями, и огонь похоти пылал в человеке, который заранее умер в своей плоти». Затем Иероним служил секретарем у Дамасия I, епископа Римского. Дамасий был достаточно самоуверен, чтобы заявить: епископы Римские продолжают с Божьего благословения апостольское служение самого апостола Петра. Это был важный шаг в процессе их превращения во всевластных, непогрешимых пап более поздних времен. По мере того как росла патрицианская поддержка Церкви, Дамасий и Иероним оказались впутаны в очень неприятные скандалы. Епископа обвинили в прелюбодеянии, и он получил прозвище «щекотальщика ушей женщин средних лет». А Иеронима подозревали в связи с богатой вдовой по имени Павла — одной из тех богатых патрицианок, которые приняли христианство. Хотя Иероним и Павла были в конечном итоге оправданы, им пришлось покинуть Рим, и они отправились в Иерусалим в сопровождении Евстохии, дочери Павлы.
Само присутствие этой девицы-подростка, казалось, распаляло Иеронима, видевшего везде плотские соблазны, и он проводил большую часть пути за написанием трактатов, предостерегающих об опасностях подобного рода. «Похоть, — писал Иероним, — щекочет чувства, и тихий огонь чувственного наслаждения изливает свой притягательный свет».
Добравшись до Иерусалима, Иероним и его набожные миллионерши увидели новый для них город, который был полон святости, но одновременно и секса, бурлил торговлей и общением. Дамы горели желанием совершить какое-нибудь богоугодное дело, и самая богатая из них, Мелания, — чей ежегодный доход составлял 120 тысяч фунтов золота, — основала собственный монастырь на Масличной горе. Но Иероним был в ужасе от сексуальных возможностей, открывавшихся в смешении такого количества странных людей всякого рода, собравшихся в этом городе, настоящем тематическом парке религиозного рвения и чувственного вожделения, «где есть и публичные женщины, и комедианты, и шуты». «Сюда стекается народ со всего света, — писал он. — И происходит такое стеснение обоих полов, что здесь принужден бываешь выносить то, чего в другом месте избегал хотя бы отчасти».
Иерониму вторит и другой автор той эпохи — обладавший зорким глазом пилигрима святитель Григорий Нисский: «Нет вида нечистоты, на который бы они не дерзали; у них и лукавство, и прелюбодеяние, и воровство, и идолослужение, и отравление, и зависть, и убийство…».
Покровительство императора, монументальное строительство и поток паломников способствовали формированию нового календаря праздников, отмечаемых в городе, кульминацией которых была Пасха, а также новой топографии Иерусалима, священные точки которой теперь были привязаны к местам Страстей Иисуса. Названия менялись[98], традиции смешивались, но, тем не менее, любое предание, связанное с Иерусалимом, считалось несомненной истиной. Еще одна древняя паломница, испанская монахиня Эгерия, побывавшая в городе в 380-х годах, описала впечатляющее собрание реликвий в храме Гроба Господня[99], включавшее к тому времени и перстень царя Соломона, и рог с елеем, которым был помазан Давид, а также терновый венец Иисуса и копье, пронзившее Его.
Драматичность зримого присутствия всех этих святынь приводила некоторых паломников в исступление совершенно особого рода: для сохранности Животворящего Креста пришлось даже выставить особую охрану, поскольку паломники, прикладываясь к дереву, норовили откусить от него хотя бы щепку. Раздражительный Иероним не мог вынести все эти театральные страсти и удалился в Вифлеем, где приступил к работе над делом своей жизни — переводом еврейской Библии на латынь. Но он часто наведывался в Иерусалим и едко, не сдерживая себя в выражениях, комментировал увиденное. «В Британии так же легко можно найти дорогу на Небеса, как в Иерусалиме», — сердито отзывался он о толпах неотесанных британских паломников. А наблюдая экспрессивные молитвы своей подруги Павлы перед Крестом в Священном саду при храме Гроба, рассказывает, что «молилась она так, как будто созерцала на нем висящего Спасителя». К камню, на котором некогда возлежало тело Христа, она прикасалась устами, «как жаждущая вожделенных вод». А ее плач и стенания звучали столь громко, что был «свидетель тому весь Иерусалим».
И все же одну драму он оценил по достоинству — ту, что разыгрывалась на Храмовой горе, по-прежнему пребывавшей в запустении, чтобы подтвердить пророчества Иисуса Христа. Каждый год девятого числа месяца ава Иероним с восторгом наблюдал, как иудеи вспоминают разрушение Храма: «Даже до сего дня этим вероломным виноградарям, после убийства слуг и, наконец, Сына Божия, запрещено вступать в Иерусалим… Посмотри в годовщину взятия и разрушения римлянами Иерусалима, как сходится этот скорбный народ… Собирается толпа несчастных, и в то время, когда горит на церкви Воскресения Христова орудие Его казни и с Елеонской горы сияет знамя креста, на развалинах Храма своего терзает грудь свою жалкое племя, — жалкое, но не вызывающее сожаления… А воин требует платы, чтобы не мешать им плакать долее». Иероним, бегло владевший еврейским языком, ненавидел евреев, растивших детей такими же «жалкими червями», какими, по его мнению, были они сами, и пришел к выводу, что это причудливое зрелище отрадно тем, что подтверждает победоносную истину Христа: «И кто же усомнился бы, видя это, в дне Великой Скорби и Страдания?»
Крайний трагизм положения, в котором теперь находились иудеи, словно удваивал их любовь к Иерусалиму. Новый обряд был ритуалом в равной степени и священным, и мучительно горьким: «Они приходят молча, и молча идут, они приходят с плачем, и идут с плачем, они приходят из тьмы ночи, и уходят во тьму». И все же надежды иудеев вновь вспыхнули — благодаря новой императрице, явившейся править Иерусалимом.
В изображениях древних историков, обычно склонных к мужскому шовинизму, императрицы, как правило, предстают либо как отвратительные, порочные блудницы, либо как безмятежные святые. Тем более необычными кажутся похвалы, которых была удостоена императрица Евдокия за свою совершенную красоту и артистичную натуру. В 438 году супруга императора Феодосия II приехала в Иерусалим и смягчила законы против иудеев. В то же самое время в город совершал свое очередное паломничество поджигатель синагог, аскет Варсума Низибийский с целой свитой вооруженных монахов.
Евдокия выступала в защиту язычников и иудеев, потому что сама некогда была язычницей. Блестящая дочь афинского софиста, изучавшая риторику и литературу, она приехала в Константинополь, чтобы найти защиту у императора после того, как родные братья оставили ее без наследства. Слабохарактерный Феодосий II полностью находился под влиянием своей набожной и некрасивой сестры Пульхерии. Она представила Евдокию брату, тот сразу без памяти влюбился в нее, и вскоре Евдокия стала супругой императора. Пульхерия определяла государственную политику, и преследования иудеев становились все более ожесточенными: евреям было запрещено служить в армии и занимать публичные должности, они стали гражданами второго сорта. В 425 году Феодосий приказал казнить Гамалиэля VI — последнего патриарха (наси) иудеев, обвинив его в том, что он построил слишком много синагог. Должность наси была упразднена навсегда. Постепенно Евдокия сосредоточивала в своих руках все больше власти, и Феодосий провозгласил ее августой, уравняв в статусе со своей сестрой. В Археологическом музее Стамбула хранится мраморная икона, инкрустированная цветными камнями, на которой черноволосая Евдокия покоряет своим тонким лицом, царственным величием и изящной изысканностью.
Иерусалимские евреи, которым приходилось терпеть все большие притеснения от Константинополя, умоляли Евдокию облегчить им вход в Святой город. Императрица позволила им открыто приходить на Храмовую гору в дни главных иудейских праздников. Это были поистине чудесные вести для евреев, которые провозгласили, что все они «поспешат в Иерусалим на празднество Пасхи, дабы установить свое царство».
Однако радость евреев отравил тот самый Варсума из Низибии — сирийский монах из новой породы воинствующих монашеских вождей. В IV веке некоторые аскеты начали выступать против мирских, суетных ценностей общества и великолепия церковных иерархов. Они основывали в пустынях монастыри, ратуя за возвращение ценностей раннего христианства. Эти отшельники-анахореты (от греч. ἀναχωρητής — «удалившийся») считали, что недостаточно лишь знать, какова истинная природа Христа: необходимо вести праведный образ жизни. Жизни в миру эти облаченные в звериные шкуры аскеты предпочитали простую, уединенную и целомудренную жизнь в пустынях Египта и Сирии. Их подвиги самобичевания и демонстративное благочестие вызывали всеобщее восхищение, появлялись все новые биографии этих отшельников (первые жития святых), в их обители приходили паломники, а условия их существования были поистине удивительны. Двое святых (оба они носили имя Симеон) несколько десятков лет провели в молитвах на вершине «столпа» (колонны) высотой девять метров (эту форму аскезы называют столпничеством). Еще одного столпника по имени Даниил как-то спросили, каким образом он справляет естественные потребности: «Сухо, как овцы», — ответил тот. Иероним говорил, что таких любопытных больше занимают испражнения, нежели благочестие. Однако далеко не все эти монахи были мирного нрава. Иерусалим, окруженный монастырями и сам полный обителей, находился во власти этих фанатиков, готовых в любой момент развязать побоище на улицах.