Варсума, который, как рассказывали, был настолько свят, что никогда не ложился и даже не садился, был возмущен тем, что в Палестине до сих пор уцелели иудейские и самаритянские «идолопоклонники», и вознамерился очистить от них Палестину. Вместе со своими монахами Варсума убивал евреев и сжигал синагоги. Ради поддержания порядка император воспретил эти жестокости, но Варсума проигнорировал запрет. Его штурмовики, вооруженные мечами и дубинами, спрятанными под монашеским облачением, устроили иудеям засаду на Храмовой горе. Многих иудеев они забили насмерть камнями, сбросив тела в цистерны для воды и раскидав их по дворам. Иудеи, впрочем, оказали сопротивление: они захватили 18 нападавших и передали их византийскому наместнику, который обвинил монахов в убийствах. «Этих разбойников в рясах монахов» привели к Евдокии, императрице-паломнице. Они были признаны виновными в убийствах, но когда они указали на Варсуму, тот распустил слухи, будто евреи собирались сжечь заживо знатных христиан. Толпа встала на сторону Варсумы; особенно когда он истолковал случившееся очень кстати землетрясение как знак божественного одобрения.
Если императрица захочет казнить христиан, кричали приверженцы Варсумы, «мы сожжем императрицу и всех, кто с нею». Этой угрозой Варсума вынудил чиновников засвидетельствовать, что на телах убитых евреев нет никаких ран: все они, дескать, умерли естественной смертью. В этот момент произошло еще одно землетрясение, и людей обуял ужас. Город выходил из-под контроля. У Евдокии не было иного выбора, как только уступить. «Пять сотен отрядов» вооруженных монахов патрулировали иерусалимские улицы, и Варсума возвестил, что «Крест победил». Его слова прокатились по всему городу, «как рокот волны». Убийцы были освобождены, а последователи Варсумы помазали его дорогими благовониями.
Несмотря на все это насилие, Евдокия осыпала Иерусалим милостями. Ее заботами в городе было построено несколько новых церквей, а в Константинополь Евдокия вернулась со множеством новых реликвий. Однако Пульхерия, недовольная влиянием Евдокии на императора, затеяла заговор, чтобы устранить ее.
Феодосий подарил Евдокии редкостное яблоко небывалых размеров. Императрица передарила его своему фавориту — магистру Павлину. А тот преподнес диковину императору. Уязвленный Феодосий обрушил свой гнев и ревность на жену, та стала уверять, что никому не передавала подарок мужа, а съела яблоко сама. Император предъявил яблоко. Столь наглая лживость жены убедила Феодосия, что слова, которые нашептывала ему сестрица, были правдой: Евдокия состояла в любовной связи с Павлином.
Вся эта история, скорее всего, вымысел — яблоко символизировало жизнь и целомудрие, — но ее чрезвычайно жизненные подробности хорошо иллюстрируют цепочку случайных событий, которые могли закончиться весьма плачевно при императорском дворе, где каждый и в любую секунду мог оказаться в центре кровавой интриги.
Павлин был казнен в 440 году, а императорская чета сошлась на том, что Евдокия покинет столицу, однако с приличествующими императрице почестями. По прошествии трех лет Евдокия прибыла в Иерусалим, чтобы править Палестиной по своему праву и усмотрению.
Но и тогда Пульхерия не оставила попыток уничтожить невестку. Она поручила Сатурнину из императорской охраны казнить двух пресвитеров, последовавших за императрицей из Константинополя. Тот приказал схватить священников и умертвить прямо у Евдокии на глазах. Разгневанная, она, в свою очередь, повелела убить Сатурнина. Пронзенный мечами, тот пал рядом со своими жертвами. Только теперь Евдокия была предоставлена самой себе. Она построила в городе дворцы для себя и для иерусалимского епископа и больницу рядом с храмом Гроба Господня, просуществовавшую несколько столетий. Она возвела первые со времен Тита стены, окружив гору Сион и Город Давида; фрагменты этих стен сохранились до сих пор. По сей день отражаются в водной глади Силоамской купели и столпы ее многоярусной церкви[100].
Империю же захлестнула вновь разгоревшаяся христологическая полемика. Если Иисус и Бог Отец единосущны, как мог Христос сочетать в себе божественные и человеческие свойства? В 428 году Несторий, новый патриарх Константинопольский, заговорил о преобладании человеческого естества в двойственной природе Иисуса. Он выступил против употребления в догматических рассуждениях имени Богородица (Theotokos) применительно к Деве Марии и настаивал на именовании ее Христородицей (Chhristokos). С этим не соглашались монофизиты, считавшие, что Христос обладал только одной природой, божественной, а человеческий вид его был иллюзорен. Несториане воевали с монофизитами в императорских дворцах и переулках Иерусалима со всей горячностью христологических оппонентов. У всех, подмечал Григорий Нисский, было свое мнение на этот счет: «Все в городе наполнено такими людьми — улицы, рынки, площади, перекрестки. Это торгующие платьем, денежные менялы, продавцы съестного. Ты спросишь о волах, а он любомудрствует о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать о цене хлеба, а он отвечает тебе, что Отец больше, а Сын у Него под рукой; если скажешь, что нужна баня, он решительно говорит, что Сын явлен из ничего».
Именно на этой христологической почве столкнулись вновь две императрицы после смерти Феодосия. Пульхерия, захватив власть в Константинополе, поддерживала несториан-диофизитов, тогда как Евдокия, как и большинство восточных христиан того времени, была монофизиткой. Пульхерия опрометчиво отлучила ее от церкви. Но когда Ювеналий, епископ Иерусалимский, поддержал Пульхерию, иерусалимляне-монофизиты мобилизовали все свои монашеские «ударные силы».
Изгнанный ими из города, епископ оказался в весьма затруднительном положении. Управление всей Христианской Церковью к тому времени поделили между собой четыре патриархата — три восточных (Антиохийский, Александрийский, Константинопольский) и западный Римский. Однако Иерусалимские епископы всегда претендовали на собственное патриаршество. И вот наконец Ювеналию удалось добиться этого высшего иерархического положения — в награду за свою верность, чуть не стоившую ему жизни. А в 451 году Халкидонский собор выработал догмат о соединении двух природ в Иисусе Христе, «совершенном в Божестве, совершенном в человечестве, истинно Боге, истинно человеке». Такое решение удовлетворило и Пульхерию, и Евдокию — императрицы примирились. Этот догмат до сих пор признают приверженцы православной, католической и протестантской церквей. Но монофизитов и несториан он не устроил: занимавшие диаметрально противоположные позиции, они отвергли его и навсегда отделились от православной (византийской) Церкви[101].
В то время, когда Западная Римская империя под ударами Аттилы и германских варваров неумолимо приближалась к своему фатальному коллапсу, стареющая Евдокия сочиняла стихи на греческом и строила чуть севернее Дамасских ворот базилику Св. Стефана (не сохранившуюся до наших дней). Возле нее, рядом с реликвиями первомученика, она сама и была похоронена в 460 году в заранее подготовленной по ее распоряжению гробнице.
16. Закат византийцев: персидское вторжение518–630 гг.
В 518 году императором Восточной империи стал престарелый Юстин, однако реальная власть оказалась в руках его 35-летнего племянника Петра, принявшего имя Юстиниан. Старый император, безграмотный фракийский крестьянин, всецело полагался на своего разумного племянника[102]. Юстиниан пришел к власти не один: его любовница Феодора, дочь дрессировщика медведей, принадлежавшего к партии «синих» (одна из партий болельщиков на состязании колесниц), росла в окружении потных возничих, в банях сомнительной репутации и у кровавых рвов для медвежьей травли на константинопольском ипподроме. Еще подростком она участвовала в непристойных театральных зрелищах и, говорят, была настолько одарена гимнастически, что во время оргий могла одновременно ублажать трех мужчин. В своей нимфомании она не знала меры: Феодора распластывалась на сцене, а гуси клевали ячменные зерна из «чаши этого страстного цветка». Впрочем, эти пикантные подробности, без сомнения, были преувеличены придворным историком императорской четы, который в своих тайных писаниях, похоже, отводил душу после повседневного придворного раболепства. Как бы то ни было на самом деле, Юстиниан считал энергичную и полную жизни Феодору совершенно неотразимой, так что даже изменил законы, чтобы взять ее в жены. И хотя интриги Феодоры усложняли Юстиниану жизнь, именно она частенько проявляла ту самую силу воли, которой порой так недоставало императору. Когда он почти потерял власть в Константинополе во время восстания «Ника» (532 год) и готов был уже бежать из столицы, императрица заявила, что «предпочитает смерть в пурпуре жизни без пурпура», и убедила мужа остаться во дворце, а его полководцев вдохновила на подавление мятежа.
Благодаря их реалистичным мозаичным портретам в церкви Сан-Витале в Равенне мы знаем, что Юстиниан был узколицым и неказистым, Феодора же — стройная и бледнокожая, со сверкающими глазами и поджатыми губами — смотрит на нас с мозаики ледяным, убийственным взором, а ее голову и грудь украшают нити жемчугов. Эта был идеальный политический союз двух властолюбцев — пусть неравного происхождения, но в равной степени беспощадных и непримиримых в том, что касалось империи и религии.
Юстиниан, последний говоривший на латыни император Востока, был убежден, что делом его жизни является восстановление великой Римской империи и воссоединение христианского мира: незадолго до его рождения последний император Запада был свергнут с престола вождем германских варваров. По странной иронии судьбы это повысило престиж епископов Рима, которые вскоре стал