брядности. И все же предание о ребе Каабе и других евреях, позднее составившее исламскую литературную традицию Israiliyyat, воспевающую величие Иерусалима, доказывает, что в ислам перешли многие иудеи, а возможно, и христиане. Мы никогда не узнаем наверняка, что же на самом деле происходило в те первые десятилетия становления ислама, но некоторая расслабленность договоренностей в Иерусалиме (как и в некоторых других местах) позволяет предположить, что уровень общения и сотрудничества между завоевателями и «людьми Книги» оказался неожиданно высоким[115].
Мусульмане поначалу охотно разделяли святилища с христианами. В Дамаске, к примеру, они много лет молились в церкви Св. Иоанна, а в дамасской мечети Омейядов до сих пор почитают гробницу Иоанна Крестителя. В Иерусалиме также можно найти довольно свидетельств подобной практики. В церкви Кафизмы за городской чертой был устроен михраб — ниша, указывающая направление на Мекку. Вопреки легенде об Омаре, первые мусульмане скорее всего поначалу — до постройки мечети на Храмовой горе — молились в храме Гроба Господня или подле него.
Евреи также приветствовали арабов после столетий византийского владычества. Известно, что они, равно как и христиане, даже воевали в мусульманских армиях. Очевидно, интерес Омара к Храмовой горе пробудил в иудеях надежды, ведь повелитель правоверных не только привлек их к обустройству горы, но и позволил им молиться на ней вместе с мусульманами. Хорошо информированный армянский епископ Себеос, писавший свою «Историю императора Иракла» тридцатью годами позднее, сообщает «о намерении мятежных евреев, которые, получив на несколько времени помощь от агарян, вознамерились восстановить Храм Соломонов. Найдя место, называемое Святая Святых, они устроили его на твердом основании». Себеос добавляет, что первый назначенный Омаром правитель Иерусалима «был из евреев». Вне всякого сомнения, Омар призвал гаона (лидера) иудейской общины Тивериады и еще 70 еврейских семейств возвратиться в Иерусалим. Те откликнулись на его призыв, поселившись в районе южнее Храмовой горы[116].
Тем временем Иерусалим, опустошенный чумой и все еще не оправившийся от персидского разорения, по-прежнему прозябал. Еще многие годы город оставался преимущественно христианским. Кроме того, Омар поселил здесь и арабов, в частности, сравнительно более утонченных курайшитов, которым нравились Палестина и Сирия, известные им под названием Билад аль-Шамс. В Иерусалим приехали и некоторые ансары — ближайшие сподвижники Мухаммеда, которые со временем упокоились на первом мусульманском кладбище, устроенном почти сразу за Золотыми воротами, и мирно ожидали там Судного дня. От этих первых представителей арабской аристократии ведут происхождение два прославленных иерусалимских семейства, которые будут играть важную роль в истории города вплоть до XXI века[117].
В Иерусалиме с Омаром пребывали не только его полководцы Халид и Амр, но и некий молодой человек, очень любивший удовольствия и развлечения, но притом весьма компетентный — едва ли не полная противоположность Повелителю правоверных с его бичом. Муавия ибн Абу Суфьян был сыном мекканского вельможи, одного из самых непримиримых противников Мухаммеда, предводителя враждебной исламу партии. Мать Муавии съела печень Хамзы, одного из дядьев Мухаммеда, предательски убитого ударом копья в спину в битве при Ухуде. После обращения мекканцев в ислам Мухаммед сделал Муавию своим секретарем, а его сестру взял в жены. Позже Омар назначил Муавию наместником Сирии, сделав ему двусмысленный комплимент: Муавия был, по его словам, «арабским Цезарем».
18. Омейяды: восстановленный храм660–750 гг.
Муавия правил Иерусалимом 40 лет: сначала в качестве наместника Сирии, а затем как владыка обширной Арабской империи, разраставшейся на восток и запад с поразительной скоростью. Но на самом гребне этих успехов разразилась гражданская война, едва не погубившая молодую империю, а может быть, и сам ислам. Эта война породила раскол, который разделяет мусульман и поныне. Ее причиной стал спор о престолонаследии.
В 644 году Омар был убит в результате покушения, и его преемником стал Осман (Усман) — двоюродный брат Муавии. Он правил больше десяти лет, и его непотизм вызывал все большую ненависть. Когда и Осман пал жертвой заговора, халифом был избран Али, первый зять Мухаммеда, муж его любимой дочери Фатимы. Муавия потребовал, чтобы Али покарал заговорщиков, повинных в смерти Османа, однако Али отказался. Муавия опасался также, что новый халиф сместит его с поста наместника Сирии. В результате началась гражданская война, в которой Муавия победил. Али был убит в Ираке, и на этом закончилось правление последнего из так называемых «праведных халифов».
В июле 661 года представители самых знатных родов Арабской империи собрались на Храмовой горе в Иерусалиме, чтобы провозгласить Муавию халифом и поклясться ему в верности, принеся традиционную арабскую присягу — байя[118]. Затем новый халиф посетил храм Гроба Господня и гробницу Богоматери: не как паломник, но как верховный правитель, желающий продемонстрировать преемственность религий и подчеркнуть свою царственную роль покровителя святых мест. Управляя империей из Дамаска, Муавия сохранил пиетет перед Иерусалимом, называя его на своих монетах Iliya Filastin — Элия Палестинская. Он явно испытывал искушение сделать Иерусалим столицей халифата, и вполне возможно, что он часто жил в Святом городе — в одном из роскошных дворцов к югу от Храмовой горы (им же, вероятно, и построенных). Апеллируя к иудейской традиции, связанной с Храмовой горой, Муавия объявил Иерусалим «местом собрания и воскресения из мертвых в Судный день», добавив, что «место между двумя стенами этой мечети дороже Аллаху, чем все другие места на земле».
Христианские авторы восхваляли Муавию за справедливость, миролюбие и терпимость, евреи называли его «любящим народ Израиля». В его армии служили христиане; Муавия укрепил свой союз с христианскими арабскими племенами, взяв в жены Майсун — дочь их шейха; при этом ей было дозволено остаться христианкой. Одним из его наиболее влиятельных советников был христианин Мансур ибн Серджун — выходец из семьи потомственных чиновников, служивших еще императору Ираклию[119].
Муавия вырос бок о бок с евреями Аравии. И говорят, что когда к нему явились посланцы одного из еврейских племен, первый вопрос, который задал им Муавия — смогут ли они приготовить для него такую же вкусную хариссу, как та, которую он так любил в детстве. Муавия поощрял поселение иудеев в Иерусалиме, дозволив им молиться на месте Святая Святых. Подтверждением тому, возможно, служат остатки меноры VII века, найденные на Храмовой горе.
Вероятно, именно Муавия был истинным создателем исламской Храмовой горы в том виде, в каком мы знаем ее сегодня. Именно он построил на ней первую мечеть, выровнял скалу, на которой стояла древняя крепость Антония, расширил эспланаду и воздвиг шестигранную ротонду, окруженную открытыми галереями — Купол Цепи. Сегодня мы не знаем точно, для чего предназначалось это здание, однако, поскольку оно находится точно в центре площадки Храмовой горы, возможно, Купол Цепи символизирует центр мира — «пуп земли». Один из современников халифа сообщает, что Муавия «срубил гору Мориа, сделал ее ровной и построил мечеть там, на святой скале». Галльский епископ Аркульф, посетивший Иерусалим, увидел, что «на том знаменитом месте, где некогда был выстроен великолепный Храм, помещавшийся на востоке, по соседству со стеною, теперь сарацины выстроили из дешевого материала четырехугольный молельный дом из приподнятых досок и больших бревен над некоторыми остатками развалин; его они посещают, и дом этот, как говорят, может вместить враз три тысячи человек[120]». Едва ли в постройке Муавии можно было угадать мечеть, но стояло это сооружение явно на том самом месте, где ныне стоит аль-Акса[121].
Муавия олицетворял собой хильм — мудрость и терпение арабского шейха: «Мне не нужно меча там, где достаточно плети, и ее также не нужно в таком деле, где можно обойтись словом. А если между мной и кем-нибудь хотя бы ниточка существует, то я стараюсь ее не обрывать. Если тот потянет, немного ослаблю, отпустит он — я натяну»[122]. Эти слова — практически определение подлинно государственного подхода, и Муавия, создатель арабской монархии и основатель династии Омейядов, представляет собой яркий (и редко упоминаемый) пример того, что абсолютная власть вовсе не обязательно абсолютно развращает. Этот халиф расширил свои владения за счет земель в Восточной Персии, Средней Азии и Северной Африке, он завоевал Кипр и Родос, превратив Арабскую империю в морскую державу с только что построенным флотом. Он ежегодно предпринимал походы на Константинополь и однажды осаждал его с суши и с моря целых три года.
При этом Муавия никогда не терял способность подшучивать над самим собой — качество, столь редкое для политиков, не говоря уже о завоевателях. С годами он сильно растолстел (возможно, именно по этой причине он первым из арабских монархов стал возлежать на троне, а не сидеть на подушках, как то было в обычае у всех предшествующих правителей). Однажды он решил поддразнить еще одного пожилого толстяка-придворного: «Хотел бы я иметь невольницу с такими ножками, как у тебя». «И такой задницей, как у тебя, повелитель правоверных», — парировал старик. «Что ж, это по-честному, — рассмеялся Муавия. — Затевая что бы то ни было, подумай о последствиях». Он весьма гордился собственной легендарной сексуальной мощью, но даже тут было место шутке: как-то раз, когда Муавия уединился с одной наложницей-хорасанкой из своего гарема, ему привели новую невольницу, и он тут же овладел ею. Отослав невольницу, Муавия снова обернулся к хорасанке, весьма гордый своим «львиным» подвигом: «Как по-персидски лев?» — спросил он. «Кафтар», — ответила девица. «Я — кафтар», — хвастался халиф перед своими придворными, пока один из них не поинтересовался, а знает ли повелитель правоверных, кто такой «кафтар». «Лев?» — «О нет, повелитель. Хромая гиена!» — «Что ж, — смеялся Муавия, — хорасанка знает, как отомстить за себя».