чем те, которые обосновались здесь и долго общались с мусульманами». Эти новые переселенцы «проклятый народ, и они всегда будут ненавидеть тех, кто не их расы».
Однако не только мусульманские вожди посещали Иерусалим королевы Мелисенды. Ежедневно на городские рынки приходили окрестные земледельцы; они торговали фруктами и допоздна задерживались в городе. К 1140-м годам законы, запрещавшие мусульманам и евреям оставаться на ночь в городе Христа, соблюдались уже не так строго. Арабский путешественник Али аль-Харави отмечает: «Я жил довольно долго в Иерусалиме во времена франков, чтобы узнать, в чем секрет трюка со Святым огнем». Несколько евреев теперь тоже жили в Иерусалиме, но паломничество в Святой город для иудеев все еще оставалось опасным.
Говорят, что как раз в это время, в 1141 году, из Испании приехал еврейский поэт, философ и врач Иегуда Галеви. В своей любовной лирике и религиозной поэзии он воспевал «Сион, прекрасный, как звезда» и печалился от того, что Святая земля захвачена Эдомом (мусульманами) и Ишмаэлем (христианами).
Всю свою жизнь Галеви, писавший стихи на еврейском языке, а говоривший по-арабски, верил в возвращение иудеев на Сион:
Ты — славных царей чертог, и выше тебя — лишь Бог.
Как стал иноземный раб владыкой дворцов твоих?
Хочу я скитаться там, бродить по крутым путям
Провидцев Всевышнего, простых мудрецов твоих.
Я б крылья иметь хотел, к тебе бы я полетел,
Израненным сердцем пал на раны земли твоей,
Обнял бы вершины скал, и камни твои ласкал,
Упал бы лицом во прах, лежал бы в пыли твоей[156].
Стихи Галеви, ставшие частью службы в синагогах, пропитаны той же щемящей надеждой, какая сквозит в творениях авторов, писавших когда-либо об Иерусалиме:
Но вижу порою сны: вернутся твои сыны;
Я б арфою стал тогда и пел на пирах твоих![157]
Доподлинно неизвестно, был ли в действительности Галеви в Святом городе. Легенда гласит, что когда Галеви входил в городские ворота, на него налетел какой-то всадник, скорее всего, франк, и поэт погиб под копытами — участь, которую он, возможно, предвидел:
Лишь там, в земле благой, я обрету покой,
Отныне — навсегда.
Эта смерть, возможно, не слишком удивила бы Усаму, отлично изучившего жестокие франкские законы. По дороге в Иерусалим ему довелось увидеть двух латинян, решавших какой-то судебный спор поединком: в результате один размозжил голову другому. «Вот каковы законы и суд у франков!» — восклицает Усама. Когда некоего человека обвинили в убийстве нескольких пилигримов, его связали и погрузили в бассейн с водой. Если бы обвиняемый утонул, его признали бы невиновным, но он оставался на поверхности, и поэтому его вина была сочтена доказанной «и ему выжгли глаза».
Что касается сексуальных обычаев иноверцев, то у франков нет «никакого самолюбия и ревности», замечает Усама. Один франк застал свою супругу в постели с любовником, однако отпустил его, ограничившись предупреждением, а другой рыцарь, увидев обритый низ живота у своего банщика-мусульманина, велел ему обрить интимное место и себе, и своей супруге. Причем, когда тот «брил ей эти волосы, муж сидел и смотрел». Комментирует Усама и франкскую медицину: некий восточный врач начал лечить с помощью припарки нарыв, образовавшийся на ноге у одного рыцаря. Нарыв вскрылся и начал заживать. Но тут к больному пришел франкский лекарь и задал ему вопрос: «Что тебе приятнее — жить с одной ногой или умереть с обеими?» Получив ожидаемый ответ, лекарь приказал отрубить больную ногу, однако пациент умер. Женщине, «больной сухоткой», восточный врач рекомендовал особую диету, франкский же медик счел, что «дьявол вошел в ее голову», и вырезал бритвой крест у нее на голове, «так что стали видны черепные кости». Затем он натер ей голову солью, и больная тут же умерла. Лучшими докторами считались арабоязычные христиане и евреи: даже короли Иерусалима предпочитали теперь врачей восточной школы. И все же Усама не был предвзят — он приводит также два случая, когда франкское врачевание привело к чудесному исцелению.
Мусульмане считали крестоносцев жестокими грабителями. Но клише, согласно которому воины Креста сплошь были варварами, а мусульмане — утонченными эстетами, весьма далеко от истины. В конце концов, и сам Усама верно служил садисту Занги, и в «Книге назидания» можно найти немало примеров жестокости мусульман, не менее шокирующей современного читателя, чем бесчинства франков: собирание отрубленных голов христиан, распятие и разрубание надвое своих же солдат и иноверцев, суровые наказания исламского шариата. Показателен в этом смысле рассказ Усамы о собственном отце, который в сильнейшем гневе отрубил руку пажу. Жестокость и беспощадные законы определяли действия обеих сторон. У французского рыцаря и исламского фариса было много общего: они служили самоуверенным авантюристам, таким, как Балдуин и Занги, основавшим военные династии. Обе системы строились на земельно-денежных пожалованиях отличившимся воинам. Арабы ценили поэзию и читали стихи не только развлечения ради, но и использовали их в целях пропаганды. Когда Усама состоял в услужении у дамасского атабека, он вел переговоры с египтянами в стихотворной форме. Крестоносцы также очень любили любовную лирику. И рыцарь, и фарис жили по своим, довольно схожим, кодексам чести и были одержимы одним и тем же — религией, войной, женщинами, лошадьми и турнирами.
Немногих солдат и немногих поэтов война восхищала и забавляла так, как Усаму. У его читателя может даже возникнуть ощущение, будто он сам участвует в священной войне в Иерусалимском королевстве. В своих помпезных историях о бесшабашных конных воинах Усама с равной легкостью рассказывал как о чудесных спасениях, так и об ужасной смерти, описывал возбуждение, которое вызывают дикость боя, блеск стали, пена на крупах коней и льющаяся кровь. Но он также был философом, смирявшимся перед судьбой и божественной волей: «Самая незначительная и мелкая вещь может принести вред и погубить, но все это связано с тем, что пошлет воля Аллаха». А главное, обе стороны верили, что, выражаясь словами Усамы, «победа в войне — от Бога». Религия была всем; высочайшей похвалой Усамы для друга оказывались слова: «истинный ученый, настоящий воин и правоверный мусульманин».
И вот безмятежное спокойствие Иерусалима королевы Мелисенды неожиданно нарушил несчастный случай на охоте.
24. Безвыходное положение1142–1174 гг.
Когда Усама не воевал и не читал, он со своими ручными гепардами, соколами или собаками охотился на оленей, львов, волков и гиен и в своем пристрастии к охоте ничем не отличался от Занги или короля Фулька, охотившихся так часто, как только оба могли себе позволить. Во время визита Усамы и атабека Дамаска к Фульку их так сильно восхитил один из королевских ястребов-тетеревятников, что король счел необходимым подарить его своим гостям.
10 ноября 1142 года, вскоре после визита Усамы в Иерусалим, король Фульк охотился в окрестностях Акры. Заметив зайца, он пришпорил коня и погнался за дичью. Неожиданно подпруга у его коня лопнула, король упал наземь, а седло свалилось на него сверху и размозжило череп. Спустя три дня король умер. Жители города вышли на улицы проводить погребальную процессию к церкви Гроба Господня. На Рождество Мелисенда короновала своего 12-летнего сына Балдуина III. Но реальной правительницей осталась она сама — по свидетельству Вильгельма Тирского, «женщина мудрая, в делах государственных весьма опытная и столь далекая от обычных слабостей своего пола», что даже в тот век, когда мужчины полностью доминировали, «осмеливалась на самые отважные мероприятия… и так превосходно управляла государством во время малолетства своего сына, что ее справедливо ставили наряду с предками»[158].
В этот момент радости, омраченной горем, и разразилось несчастье. Занги Кровавый захватил Эдессу, перерезал франков и поработил их женщин (обещав, однако, покровительство христианам-армянам). Таким образом, первое государство крестоносцев и колыбель иерусалимской династии было уничтожено. Исламский мир возликовал. Франков, как выяснилось, вполне можно было победить, и следующей целью должен, разумеется, стать Иерусалим. «Если Эдесса — открытое море, — писал Ибн аль-Кайсарани, — то Иерусалим — берег его». Аббасидский халиф пожаловал Занги почетные титулы: Украшение ислама, Победоносный князь, Опора повелителя правоверных. Увы, Занги очень тяжко пил, и это привело к тому, что он был убит в собственной спальне.
Во время осады одного из городов в Ираке некий евнух — возможно, кто-то из тех мальчиков, что были когда-то оскоплены ради наслаждений Занги, — проник в его надежно охранявшийся шатер, вонзил кинжал в спавшего мертвецким сном военачальника и скрылся. Один из приближенных, войдя в шатер, застал Победоносного князя истекающим кровью. Занги умолял, чтобы его оставили в живых: «Увидев меня, он подумал, что я пришел прикончить его, и знаком попросил у меня пощады. Я же в смятении упал на колени и спросил его: „Господин, кто сделал это с тобой?“ Но он не смог мне ответить и испустил дух». Так умер Князь-сокол.
Приближенные Занги тут же разграбили все его имущество, не обращая ни малейшего внимания на остывающее рядом тело, а двое сыновей поделили земельные владения отца. Младший — 28-летний Нур ад-Дин (Нуреддин) — снял с отцовского пальца перстень-печатку и захватил сирийские земли. Талантливый военачальник, при этом менее свирепый, чем отец, он активизировал джихад против франков.