Подарив им драгоценные одежды и устроив пир в их честь, султан посадил детей Балиана себе на колени и заплакал, зная, что они больше не увидят Иерусалима. «Мы лишь временно владеем сокровищами мира сего», задумчиво изрек он.
Балиан посвятил в рыцари всех благородных молодых людей от 16 лет и старше, а также 30 горожан простого звания, вооружил каждого мужчину в городе и периодически производил вылазки. Когда Саладин начал штурм, женщины собрались в храме Гроба Господня, молились там и обрили себе головы в знак покаянии, а монахи и монахини в торжественном шествии прошли босиком под стенами города. К 29 сентября саперы Саладина подвели подкопы под стены и заминировали их. Франки уже готовились умереть, подобно святым мученикам, однако Ираклий разочаровал их, сообщив, что в этом случае их жены и дочери будут порабощены и окажутся в гаремах. Сирийские христиане, ненавидевшие латинян, сговорились открыть ворота мусульманам. 30-го числа, когда воины ислама начали приступ, Балиан отправился на переговоры с Саладином.
«Мы поступим с вами так же, как вы [в 1099 году] поступили с жителями Иерусалима. Смерть, порабощение и другие безжалостные вещи — вот что вас ждет», — сказал Саладин Балиану. «Султан, — ответил Ибелин, — нас в городе очень много. И если мы убедимся в неизбежности смерти, мы сами убьем наших жен и детей, разрушим святилище Скалы и мечеть аль-Акса».
Тогда Саладин назвал свои условия. Он готов милостиво отпустить из города королеву Сибиллу и даже вдову короля Рено, но остальных горожан придется выкупить — или все они будут проданы в рабство.
Саладин вовсе не походил на либерального джентльмена, чьи манеры были утонченнее, чем у неотесанных франков (а именно таким его изображали европейские писатели XIX века). Однако по меркам строителей средневековых империй эта репутация была бы вполне заслуженной. Наставляя одного из своих сыновей, как следует строить свою державу, он дал такой совет: «Я достиг того, что имею, проявляя доброту о людях. Не держи зла ни на кого, ибо смерть никого не пощадит. Будь внимательным в своих отношениях с людьми». Внешность Саладина не была особенно впечатляющей, и он был совершенно лишен тщеславия. Когда один из придворных, проскакав по луже в Иерусалиме, забрызгал грязью его шелковые одежды, Саладин лишь рассмеялся. Он никогда не забывал, что судьба, бывшая к нему столь благосклонной, могла в любое мгновение перемениться. И хотя его путь к власти был достаточно кровавым, он старался избегать ненужной жестокости и говорил своему любимому сыну Захиру: «Предостерегаю тебя от того, чтобы проливать кровь понапрасну и делать кровопролитие привычным для себя делом, поскольку кровь никогда не засыпает». Когда какие-то мусульманские бандиты, проникшие в тыл к христианам, похитили ребенка у одной женщины, она перешла линию фронта, чтобы воззвать к Саладину. Тот, тронутый до слез, тотчас же велел разыскать ребенка и вернул его матери. В другой раз, когда один из его сыновей попросил у султана разрешения казнить нескольких франкских пленных, Саладин сделал сыну выговор и категорически запретил трогать пленников, чтобы юноша не вошел во вкус убийства.
Юсуф ибн Айюб, сын курдского авантюриста, родился в 1138 году в Тикрите (в этом же иракском городе родится через много столетий Саддам Хусейн). Отец Юсуфа и его дядя, полководец Ширкух, служили Занги и Нур ад-Дину. Юноша рос в Дамаске, где делил время между вином, картами и женщинами. По ночам он играл в поло с Нур ад-Дином, который в конце концов назначил его начальником полиции Дамаска. Юсуф изучал Коран и был также большим знатоком родословных породистых лошадей. Когда Нур ад-Дин послал Ширкуха воевать в Египет, тот взял с собой племянника Юсуфа, которому тогда было уже 26 лет.
Во главе двух тысяч конных чужеземных наемников, отчаянно рискуя, дядя и племянник сумели и отвоевать Египет у Фатимидов, и защитить его от иерусалимских крестоносцев. В январе 1169 года Юсуф, принявший к тому времени почетное имя Салах ад-Дин[168], убил египетского великого визиря, место которого тут же занял его дядя. Но Ширкух вскоре умер от сердечного приступа, и последним фатимидским визирем стал сам Саладин. В 1171 году умер последний халиф из династии Фатимидов, и Саладин упразднил шиитский халифат в Египте (который с тех пор остается суннитской страной), за одну ночь перерезал суданскую гвардию в Каире, а затем присоединил к своим расширяющимся владениям Мекку, Медину, Тунис и Йемен.
Когда в 1174 году умер Нур ад-Дин, Саладин двинулся с войском на север и продолжил свою экспансию, захватив Дамаск. Он присоединил к своим владениям большую часть современного Ирака и Сирии, а также Египет, однако слабым звеном его империи была территория современной Иордании, которую частично контролировали крестоносцы. Поэтому война с ними была требованием не только религиозного рвения, но и насущной имперской политики. Сам Саладин предпочитал Дамаск, видя в Египте лишь «дойную корову»: «Египет — это шлюха, — шутил он, — пытавшаяся разлучить меня с моей законной женой, Дамаском».
Саладин не был диктатором[169]. Его империя представляла собой лоскутное одеяло, сотканное из амбиций алчных эмиров, мятежных князей и честолюбивых братьев, сыновей и племянников, которым он жаловал уделы в обмен на верность, налоги и воинов. Саладину всегда не хватало денег и солдат. Лишь его харизма удерживала империю от распада. Он не был выдающимся полководцем и часто терпел поражения от крестоносцев, но был чрезвычайно упорен, при этом «никогда не лишал себя общества женщин и посвящал время удовольствиям». Большую часть жизни Саладин воевал с другими мусульманами, но теперь его главной страстью, его миссией стала священная война за возвращение Иерусалима: «Я отказываюсь от земных наслаждений, — сказал он. — Я пресытился ими».
Однажды, во время войны, прогуливаясь по берегу моря, Саладин сказал своему министру Ибн Шаддаду: «Я мечтаю о том, что когда Аллах даст мне завоевать все остальное побережье, я разделю свои земли, составлю завещание и пущусь в плавание по этому морю — в погоню за неверными — и буду преследовать их до тех пор, пока на лице земли не останется никого, кто бы отрицал Бога. Либо же я умру, пытаясь сделать это». Он следил за чистотой ислама еще более жестко, чем Фатимиды. Узнав о юном мусульманине-еретике, проповедовавшем в его землях, Саладин приказал распять его и оставить тело на кресте на много дней. Сидя ночами в окружении военачальников и ученых мужей, принимая гонцов и просто беседуя, он чувствовал себя наиболее счастливым. Он чтил ученых и поэтов, и его двор был бы не полон без 90-летнего Усамы ибн Мункыза, вспоминавшего потом, как султан разыскал его и вырвал из когтей злого рока.
Саладин хромал и часто болел, и тогда за ним ухаживал двадцать один врач — семь мусульманских лекарей, семь евреев (в том числе Маймонид) и семь христиан. Но стоило султану подняться для молитвы или приказать подать свечей, придворные сразу понимали: вечер окончен. И если сам Саладин был выше того, чтобы кого-то попрекать или бранить, то его гедонистическая и честолюбивая родня не была столь же сдержанна.
По свидетельству сатирика аль-Вахрани, юные принцы устраивали оргии, на которых гости бегали голыми на четвереньках, завывая, словно собаки, и высасывали вино из пупков поющих девушек — «а в это время мечети зарастали паутиной». Дамасские арабы непрерывно ворчали по поводу правителя-курда. Писатель Ибн Унайн издевался над египетскими чиновниками Саладина, особенно над чернокожими суданцами: «Будь я столь же черным, да еще и с головой, как у слона, толстыми руками и огромным членом, тогда бы ты склонил ухо к моему прошению». Саладин отправил Ибн Унайна в изгнание за подобные дерзости.
Племянник Саладина Таки аль-Дин был самым талантливым полководцем султана, но также и самым тщеславным и беспутным из всех принцев. Его пристрастия были столь извращенными, что ему приписывали выражение «это даже слаще, чем когда проститутка бьет тебя туфлей». Сатирик Вахрани иронически советовал принцу: «Если бы ты вышел в отставку, то мог бы окончательно забыть о покаянии и собрать коллекцию проституток из Мосула, танцовщиц из Алеппо и певичек из Ирака».
Приапические утехи Таки были столь непомерными, что он начал терять вес, энергию и, в конце концов, эрекцию. Принц обратился за советом к еврейскому врачу Маймониду. Своих единоверцев доктор призывал к умеренности в «еде, питье и соитии», но знатных пациентов лечил иным способом. Маймонид написал специально для племянника Саладина целый трактат, озаглавленный «О половом сношении». Сочинение тоже предписывало умеренность во всем, в том числе и в употреблении вина, рекомендовало отношения с женщинами не слишком старыми и не слишком юными, но также предлагало некоторые медицинские средства — специальную настойку из вина с алоэ и «чудодейственный секрет» средневековой виагры — массаж высокородного пениса за два часа до свидания с использованием масла, в котором были размешаны муравьи цвета шафрана. Доктор обещал, что эрекция будет сохраняться еще долго после соития.
Саладин любил Таки. Он назначил племянника наместником Египта, но впоследствии сильно разгневался на него, поскольку тот пытался завоевать себе собственное королевство в Северной Африке, отвлекая на это слишком много войск. Теперь этот неугомонный честолюбец вместе с другими членами семьи Саладина прибыл в Палестину, чтобы отпраздновать освобождение Иерусалима.
Саладин наблюдал, как латинские христиане покидают Иерусалим навсегда; горожане должны были заплатить выкуп в десять динаров за каждого мужчину, пять — за женщину и один — за ребенка. Никто не мог выйти из городских ворот, не предъявив расписку об уплате выкупа, однако чиновники Саладина заработали целые состояния, за взятки разрешая христианам выскользнуть из города в мусульманском платье или спуская их в корзинах с городских стен. Сам Саладин был равнодушен к деньгам, и хотя он собрал 220 тысяч динаров выкупа, большая их часть была разбазарена впустую.