2 июля Саладин созвал военный совет. Но его эмиры были столь же ненадежны, как и бароны Ричарда. «Лучшее, что мы можем предпринять, — заявил Ибн Шаддад, открывая прения, — это собраться в Куполе Скалы и приготовиться к смерти». После этих слов воцарилась тишина. Эмиры держались так тихо, словно «на головах их сидели птицы». Потом началось обсуждение, следует ли султану сделать город своим последним оплотом — или риск оказаться в ловушке, если начнется осада, слишком велик. Сам султан при этом понимал, что если он покинет город, то его эмиры тут же сдадутся. Наконец он заявил: «Вы — армия ислама. Это ваш долг — защищать эти земли. Вот почему мы осыпали вас сокровищами все эти годы». Эмиры согласились сражаться, но уже на следующий день пошли разговоры о том, что с обороной Иерусалима может получиться так же, как в Акре. Не лучше ли дать бой за городскими стенами или, на худой конец, вообще на время оставить Иерусалим? При этом военачальники настаивали, чтобы Саладин или один из его сыновей остались в городе — а то как бы его турки не передрались с его же курдами.
Саладин остался, и его шпионы докладывали ему обо всех проблемах Ричарда. Приближалось 15 июля — годовщина взятия Иерусалима в 1099 году, — и тут крестоносцы нашли еще один фрагмент Животворящего Креста — чудо, воодушевившее всех. Однако французы под началом герцога Бургундского и англичане-анжуйцы Ричарда непрестанно грызлись меж собой, изощряясь в язвительных шутках и похабных песенках, и готовы были уже обнажить клинки. Трубадур Ричард тоже сочинил пару славных шуток.
Саладин был уже почти болен из-за этого напряжения. В ночь на вторник третьего июля Ибн Шаддад настолько встревожился за него, что рекомендовал своему повелителю найти успокоение в молитве: «Мы пребываем в самом благословенном месте из всех, в каких могли бы находиться в такой день». Во время пятничной молитвы султан должен был сделать два ритуальных поклона, а затем дважды простереться на полу. Саладин проделал все это, не скрывая слез. Ближе к ночи лазутчики донесли ему, что франки снимаются с лагеря. Четвертого июля Ричард Львиное Сердце отступил.
Ликование Саладина было безмерным. Он выехал навстречу своему любимому сыну Захиру, поцеловал его в переносицу и лично сопровождал в Иерусалим, где принц вместе с отцом остановился в бывшем дворце магистра ордена госпитальеров. Но истощены борьбой оказались обе стороны; вдобавок Ричард постоянно получал сообщения, что в Англии его брат Джон готов поднять мятеж. Король понимал: если он не хочет остаться без короны и владений, ему нужно возвращаться домой.
Воодушевленный всеми этими известиями, Саладин 28 июля неожиданно атаковал Яффо и быстро взял город после энергичной бомбардировки из метательных машин. Пока Ибн Шаддад вел с защитниками Яффо переговоры о капитуляции, сын султана Захир задремал на своем наблюдательном посту. Внезапно у берега появился Ричард на галере с алым стягом. Он подоспел как нельзя вовремя: некоторые франки в городе еще держались. Вооруженный арбалетом, он спрыгнул в воду и вброд добрался до берега — «рыжеволосый, в алом плаще и с алым стягом». Не тратя времени на то, чтобы скинуть высокие неудобные сапоги для десанта на мелководье и облачиться в доспех, король, потрясая датским боевым топором, повел свой небольшой отряд — всего 17 рыцарей и несколько сот пехотинцев — в атаку и сумел отбить город, в который раз явив отвагу, бесстрашие и завораживающее мастерство рукопашного боя.
Потом он поддразнивал одного из приближенных Саладина: «Ваш султан — великий человек, но почему же он отступил, стоило мне появиться? А я ведь был в одних только морских сапогах, даже без нагрудника!»
Саладин и его брат аль-Адиль послали королю в подарок арабских скакунов, но подобные рыцарские жесты часто скрывали желание выиграть время. Так было и в этот раз: мусульмане вскоре контратаковали. Ричард отразил врага, а потом предложил кому-нибудь из сарацинских витязей сразиться с ним один на один. Но напрасно он несколько раз проскакал, потрясая копьем, вдоль всего вражеского строя — принять вызов Львиного Сердца не отважился никто.
Саладин приказал вновь атаковать, но его эмиры отказались. Султан пришел в такой гнев, что решил покарать мятежников в духе Занги Кровавого: распять их на крестах. Но все же смог взять себя в руки и даже пригласил эмиров отведать с ним за трапезой сочные абрикосы, доставленные из Дамаска.
И король, и султан довели друг друга до полного изнеможения. Силы их были одинаково ничтожны. «И вы, и мы совершенно изнурены», — признавался Ричард в письме Саладину. Пока шли переговоры, оба военачальника снова разболелись, а их ресурсы и воля к битве окончательно иссякли.
28. Династия Саладина1193–1250 гг.
Второго сентября 1192 года султан и король заключили Яффский договор, закрепивший первый раздел Палестины: христиане получили небольшую территорию с Акрой в качестве столицы, а Саладин сохранил за собой Иерусалим, даровав христианам свободный доступ к Гробу Господню.
На обратном пути в Иерусалим Саладин встретился со своим братом аль-Адилем, который возблагодарил Аллаха, пав ниц и поцеловав землю. Затем братья вместе помолились в Куполе Скалы. Хотя сам Ричард Львиное Сердце отказался входить в мусульманский Иерусалим, его рыцари устремились в город, чтобы совершить паломничество, и были приняты Саладином. Султан показывал им Животворящий Крест, но спустя какое-то время эта главная реликвия христианства была потеряна и исчезла навсегда[173]. Побывал в Иерусалиме и королевский советник Хьюберт Уолтер. В беседе с султаном разговор коснулся Ричарда, и Саладин заметил, что Львиному Сердцу недостает мудрости и умеренности. Благодаря заступничеству Уолтера султан вновь разрешил латинским священникам служить у Гроба Господня. А когда византийский император Исаак Ангел потребовал того же для православных греков, Саладин рассудил, что обе Церкви должны владеть храмом совместно под надзором султана, и назначил привратником шейха Ганима аль-Хазраджи. Его потомки из династии Нусейбе по сей день выполняют эту обязанность.
Два великих противника больше не встречались. Девятого октября Ричард отплыл в Европу[174]. Саладин назначил наместником Иерусалима Ибн Шаддада, чьи воспоминания остаются для нас ярким источником сведений о жизни и обычаях тех лет. Сам же султан удалился в Дамаск. Там его ждали радости семейной жизни — у него было 17 сыновей. Но Саладину исполнилось уже 54 года, и он смертельно устал. Его сын Захир боялся расставаться с отцом, возможно, предчувствуя, что они больше никогда не увидятся. С трогательной нежностью он повторял «до свиданья» и не единожды возвращался назад, чтобы еще раз поцеловать отца.
Явившись через некоторое время в Дамаск, Ибн Шаддад нашел Саладина в дворцовом саду, в портике, где он играл с одним из своих малолетних сыновей, пока франкские бароны и тюркские эмиры томились в приемной в ожидании аудиенции.
Через несколько дней, после приема по случаю прибытия из Мекки паломнического каравана, Саладин слег с лихорадкой. Возможно, это был тиф. Врачи пускали султану кровь, но ему становилось все хуже. Он попросил теплой воды, но она показалась больному слишком холодной. «О Небеса! — воскликнул Саладин. — Неужели нет никого, кто бы мог мне подать той воды, какой хочется!» На рассвете 3 марта 1193 года он умер, слушая чтение из Корана. «И я, и все другие отдали бы жизни свои за него», — говорит Ибн Шаддад и подводит меланхолический итог:
И вот исчезли те года и ушли те герои,
Как будто были они лишь сонным видением.
Следующие шесть лет сыновья Саладина провели за дележом отцовского наследства, комбинируя границы то так, то этак при посредничестве своего всегда практичного и рассудительного дяди аль-Адиля. Три старших сына — Афдаль, Захир и Азиз — получили Дамаск, Алеппо и Египет; самому аль-Адилю досталось Заиорданье с Эдессой.
22-летний Афдаль унаследовал желанный Иерусалим, который он обожал. Он воздвиг рядом с храмом Гроба Господня мечеть Омара, поселил выходцев из Северной Африки в новом Магрибском квартале, сооруженном прямо у Западной стены, и построил для них медресе аль-Афдалийя.
При этом Афдаль был пьяницей и бездарным правителем, ему не удалось завоевать любовь и верность подданных, и город переходил из рук в руки в распрях враждующих братьев. Войну выиграл Азиз, но едва он стал султаном, как был убит на охоте. Дожившие до этого времени Афдаль и Захир объединили силы против дяди, но аль-Адиль одолел обоих, захватил всю империю Саладина, стал султаном и правил еще 20 лет. Холодный, элегантный и непреклонно-суровый, аль-Адиль совсем не был похож на брата: ни один из авторов того времени не высказывает в его адрес восторженного восхищения, но уважали его все. Он был хорошим правителем, возможно, «самым способным из всего своего рода». В Иерусалиме аль-Адиль построил Цепные ворота, на украшение которых пошли изысканные франкские сполии, взятые из монастыря тамплиеров: двойной купол над портиком и капители, украшенные резными изображениями львов и других животных. Цепные ворота (Баб эс-Силсиля) и поныне остаются главным входом на Харам аш-Шариф с запада. Однако еще до того как аль-Адиль стал султаном аль-Адилем I Ахмадом ибн Айюбом, в 1198 году его второй сын Муаззам Иса (арабский вариант имени Иисус) получил в управление Сирию.
В 1204 году Муаззам сделал Иерусалим своей столицей, а дворец короля Амори — своей резиденцией. Самый популярный представитель дома Айюбидов со времен своего дяди Саладина, Муаззам был добродушным человеком, не признававшим условностей двора. Штудируя под руководством ученых мужей философию и естественные науки, Муаззам пешком ходил на дом к учителям, как обычный студент. «Я видел его в Иерусалиме, — вспоминает историк Ибн Васил. — Мужчины, женщины, дети толкали его в толпе, но никто не отгонял их. Чрезвычайно храбрый человек, обладавший высоким понятием о чести, он при этом совершенно не был склонен к показухе. По королевским стандартам его выезд был чрезвычайно скромным: лишь несколько человек верхами сопровождали его. Он носил желтый тюрбан, и когда он ехал по улицам или через рынки, путь перед ним никто никогда не расчищал».