Один из самых активных строителей в истории Иерусалима, Муаззам обновил стены, воздвиг семь массивных башен и превратил постройки крестоносцев на Храмовой горе в мусульманские святилища[175]. В 1209 году он разрешил поселиться в Иерусалиме 300 еврейским семьям из Франции и Англии. Когда еврейский поэт Иегуда аль-Харизи совершал паломничество из Испании в Иерусалим, он превозносил династию Муаззама и Саладина, хотя и оплакивал Храм: «Мы каждый день печалились о Сионе, мы скорбели о его разрушенных дворцах, мы восходили на Масличную гору, чтобы простереться ниц перед Предвечным. Сколь мучительно видеть, как дворы нашей святыни обращены в храмы иноверцев!»
В 1218 году все достижения Муаззама внезапно оказались под угрозой: Иоанн (Жан) де Бриенн[176], носивший номинальный титул короля Иерусалимского, возглавил Пятый крестовый поход, намереваясь вторгнуться в Египет. Крестоносцы осадили порт Дамиетту. Султан аль-Адиль, которому шел уже 75-й год, выступил с войском ему навстречу, но умер, успев услышать, что Цепная башня в Дамиетте пала. Муаззам поспешил из Иерусалима в Египет на помощь своему брату Камилю, новому египетскому султану. Но потом братья поддались панике и дважды предлагали крестоносцам Иерусалим в обмен на их отказ от Египта. Весной 1219 года, когда семейная империя, казалось, находилась на грани гибели, Муаззам принял душераздирающее решение — разрушить все укрепления Иерусалима: «Если франки возьмут город штурмом, они перебьют там всех и будут господствовать над Сирией».
Иерусалим остался теперь без укреплений и наполовину опустел — жители толпами бежали из города. «Женщины, дети и старики собрались на Харам аш-Шариф, рвали на себе волосы и одежды и рассеивались кто куда», словно уже наступил Судный день. Однако крестоносцы опрометчиво отказались от предложения братьев, а вскоре и сам крестовый поход был дезорганизован и прекращен.
Когда крестоносцы ушли, Камиль и Муаззам, которые так тесно сотрудничали во время опаснейшего кризиса, затеяли жестокую братоубийственную войну за верховную власть в империи. Иерусалим же так по-настоящему и не оправился вплоть до XVI века. Город, прославленный в веках своими стенами, стоял без них на протяжении целых трех столетий. Но ему вскоре предстояло вновь перейти из рук в руки — и на этот раз в результате совершенно невероятного мирного договора.
Девятого ноября 1225 года в соборе города Бриндизи венчались император Священной Римской империи и король Сицилии Фридрих II и Иоланта, 15-летняя королева Иерусалимская. Вскоре после свадьбы Фридрих также принял титул короля Иерусалимского и готовился отплыть в Святую землю. Его недоброжелатели злословили, будто Фридрих соблазняет одну за другой фрейлин своей молодой жены — и это уже не говоря о его гареме из множества сарацинских одалисок. Слухи эти разгневали его тестя Иоанна де Бриенна и сильно расстроили папу римского. Но Фридрих к тому моменту стал уже самым могущественным монархом в Европе — позднее он будет известен как Stupor Mundi («изумление мира») — и делал все, что заблагорассудится.
Зеленоглазый, рыжеволосый Фридрих Гогенштауфен, наполовину немец, наполовину нормандец, воспитывался на Сицилии. И нигде больше в целой Европе не найти было такого двора, как его двор в Палермо, где нормандская, арабская и греческая культурные традиции соединились в уникальном сплаве исламо-христианской культуры. Фридрих рос и воспитывался в этой атмосфере, и, конечно, именно это сделало его столь необычным человеком. Однако он, похоже, и намеренно культивировал собственную эксцентричность. При его дворе обычно имелся достойный султана гарем, зверинец, 50 сокольничих (Фридрих написал книгу «Искусство охоты с птицами») и араб-телохранитель. Его всегда окружали еврейские и мусульманские ученые, а частенько присутствовал и какой-нибудь шотландский маг и жрец. Из всех королей христианского мира Фридрих был наверняка наиболее ближневосточным по своей культуре, но это не помешало ему с немилосердной жестокостью подавлять арабские мятежи на Сицилии: однажды он лично вспорол шпорой живот их схваченного предводителя. Фридрих изгнал с Сицилии всех арабов, но при этом выстроил для них целый новый мусульманский город Лучера в Апулии — с мечетями и замком, который стал его излюбленной резиденцией (там он и окончил свою жизнь). Не менее сурово насаждал Фридрих и законы против евреев, но в то же время покровительствовал еврейским ученым, привечал еврейских иммигрантов и настаивал, чтобы с ними обращались честно.
И все же по-настоящему Фридрих был одержим не своими экзотическими причудами, но самой властью. Всю жизнь он посвятил защите своего обширного наследия, простиравшегося от берегов Балтики до Средиземноморья, от посягательств завистливых пап, дважды отлучавших его от церкви, объявивших его Антихристом и возводивших на него самые нелепые наветы. Его обвиняли в том, что он тайный безбожник или даже мусульманин, что он якобы утверждал, будто Моисей, Иисус и Мухаммед суть обманщики и плуты. В этих рассказах он предстает каким-то средневековым Франкенштейном: он будто бы запечатал в бочке умирающего человека, чтобы посмотреть, сможет ли вырваться оттуда его душа, вскрывал живых людей, чтобы посмотреть, как работает пищеварение, и запирал маленьких детей в изолированные от всего света камеры, чтобы наблюдать, как они будут учиться говорить.
Фридрих воспринимал собственные права и права своей семьи очень серьезно. На деле он был христианином вполне традиционных воззрений, полагавшим, что в качестве императора он должен быть вселенским монархом, божественным помазанником по византийской модели; поскольку же он — потомок нескольких поколений крестоносцев и наследник Карла Великого, то его миссия — освобождение Иерусалима. Он уже дважды принимал крест, но постоянно откладывал выступление в поход.
Теперь же, став королем Иерусалимским, Фридрих приступил к детальному планированию нового крестового похода — но, разумеется, в своем собственном стиле. Пообещав папе отправиться в крестовый поход, он отослал беременную жену в свой гарем в Палермо, однако 16-летняя Иоланта умерла, едва родив императору сына. Поскольку Фридрих получил титул короля Иерусалимского в результате династического брака, сын его не наследовал этот титул. Однако император не собирался допускать, чтобы эта малозначительная деталь как-то повлияла на его новый подход к стратегии крестовых походов.
Император надеялся получить Иерусалим, используя соперничество наследников Саладина. И действительно, султан Камиль предложил ему Иерусалим в обмен на помощь в борьбе против Муаззама, удерживавшего город. В 1227 году Фридрих наконец выступил, но заболел в дороге и вернулся назад. Папа Григорий IX предал его за это анафеме, что для крестоносца было, конечно, большим неудобством. Фридрих приказал своим тевтонским рыцарям и пехоте двигаться вперед, но к тому времени, когда он в сентябре 1228 года присоединился к ним в Акре, Муаззам уже умер, а Камиль занял всю Палестину — и отозвал свое предложение.
Однако теперь ему предстояло сражаться и с сыновьями Муаззама, и с Фридрихом. Война на два фронта была не по силам Камилю. Но императору тоже не хватало сил, чтобы взять Иерусалим, и он вступил в тайные переговоры с султаном.
Камиль был столь же необычным человеком, что и Фридрих. В свое время юного сына Саладина посвятил в рыцари сам Ричард Львиное Сердце. Ведя переговоры о разделе Иерусалима, император и султан попутно обсуждали философию Аристотеля и арабскую геометрию. «У меня нет действительного желания владеть Иерусалимом, — признавался Фридрих посланцу Камиля. — Я всего лишь хочу сохранить мою честь в глазах христиан». У мусульман иногда складывалось впечатление, будто христианство для императора — «всего лишь игра». Султан прислал Фридриху девочек-танцовщиц, а император развлекал своих мусульманских гостей танцами девочек-христианок. Патриарх Герольд объявил певичек и жонглеров Фридриха «не только порочными, но и не достойными называться христианами». В перерывах между переговорами Фридрих ездил на соколиную охоту и соблазнял все новых дам; изображая из себя трубадура, он писал одной из них: «Ах, я и не представлял, сколь тягостной будет для меня разлука с моей дамой. Мне не забыть сладостные мгновения нашего общения. Счастливая песнь, лети к прекрасному цветку Сирии, к той, что сердце мое украла и не возвращает. Попроси эту самую возлюбленную из женщин вспомнить о своем верном слуге, который будет страдать от любви к ней, пока не сделает все, что ей будет угодно».
Когда переговоры зашли в тупик, Фридрих с войском двинулся вдоль побережья до Яффо, повторяя путь Ричарда и явно угрожая Иерусалиму. Эта военная хитрость сделала свое дело: 11 февраля 1229 года он получил то, что многим и в самых смелых мечтах казалось невозможным. В обмен на десятилетнее перемирие Камиль уступал Фридриху Иерусалим, Вифлеем и коридор к морю. Иерусалимские мусульмане под началом своего кади сохранили за собой Храмовую гору, возможность свободно подниматься на нее и молиться. Этот договор о совместном суверенитете совершенно игнорировал евреев (которые по большей части бежали из города), однако он и по сей день остается самым дерзким мировым соглашением в истории Иерусалима.
Оба мира — и христианский, и мусульманский — были потрясены. В Дамаске сын Муаззама Насир Дауд объявил день всеобщей скорби. Толпы людей рыдали над горестными новостями. Камиль настаивал: «Мы уступили лишь несколько церквей и разрушенных зданий. Святые места и почитаемая Скала остаются в наших руках». Договор был ему на пользу: Камиль сумел воссоединить империю Саладина под своей властью. Что же до Фридриха, то патриарх Герольд запретил ему, как отлученному от церкви, входить в Иерусалим, а тамплиеры осудили императора за то, что он не отстоял Храмовую гору.
В субботу 17 марта Фридрих в сопровождении своих арабских телохранителей и пажей, германских и итальянских воинов, тевтонских рыцарей и двух английских епископов подъехал к Яффским воротам. Его встречал представитель султана Шамс аль-Дин, кади Наблуса, который вручил императору ключи от Иерусалима.