Для большинства последователей Шабтая Цви это вероотступничество[196] означало конец мечты, которая умерла еще до того, как сам лжемессия скончался в черногорской ссылке. Впрочем, иерусалимские иудеи были только рады видеть крах низвергнутого шарлатана.
Эпоха Кромвеля и Шабтая была также золотым веком исламского мистицизма в Иерусалиме, где османские султаны покровительствовали всем орденам суфиев, которых турки именовали дервишами. Мы уже знаем, каким видели Святой город христиане и евреи того времени. Теперь посмотрим, как описывал Иерусалим самый необычный османский придворный — ученый дервиш, замечательный рассказчик и бонвиван по имени Эвлия Челеби. Он любовно описывает особенности города с мусульманской точки зрения и с изрядной долей юмора, что, возможно, делает его величайшим из исламских писателей-путешественников.
Эвлия, вероятно, был совершенно уникальной личностью. Богатый путешественник, писатель, певец, ученый и воин, он родился в Стамбуле в семье придворного ювелира, воспитывался при дворе султана и заботами султанских мудрецов получил прекрасное образование. Явившийся к нему во сне пророк Мухаммед рекомендовал Эвлии путешествовать по всему миру. По его собственным словам, он стал «странником по миру и общительным спутником человечества». Он побывал не только в самых разных уголках огромной Османской империи, но и в странах христианского мира и дотошно описал все свои приключения в десятитомных путевых записках. Подобно британскому чиновнику Сэмюэлю Пипсу, который примерно в то же время вел в Лондоне свой знаменитый дневник, Эвлия, где бы он ни оказывался — в Стамбуле, Каире или Иерусалиме, — пополнял свою «Книгу путешествий». И ни один мусульманский автор не написал об Иерусалиме так поэтично, а о жизни в нем так остроумно, как Эвлия.
Эвлия жил в буквальном смысле слова за счет своего остроумия. Неотразимыми шутками, рифмованными куплетами, озорными песенками и борцовскими навыками он завоевал расположение Мехмеда IV, а в путешествия часто отправлялся, примкнув к свите кого-нибудь из османских вельмож, ценивших его за религиозные познания и как занятного собеседника. Его книги представляют собой частично альманахи, включающие собранные сведения, частично — антологии удивительных историй: Эвлия Челеби (титул, означавший всего лишь «благородный человек») воевал против Габсбургов и встречался в Вене с императором Священной Римской империи, на которого произвел огромное впечатление своими познаниями об иерусалимском Гробе Господнем. Он с самоиронией описал свое бегство в духе Фальстафа с поля боя: «бегство есть также поступок мужественный» — и как, возможно, самую «необычную и комическую» сцену в военной истории[197].
Эвлия никогда не был женат и отказывался от любой службы при императорском дворе, могущей помешать путешествиям, в которые его увлекал свободолюбивый дух. Ему часто дарили невольниц, и о сексе он отзывался так же остроумно, как и обо всем прочем: Эвлия называл совокупление «сладостной бедой» или «милым борцовским поединком» и с юмором описывал собственный приступ импотенции, которую в конце концов излечил при помощи египетской змеиной похлебки. Он отваживался уподоблять секс «величайшему из джихадов». Но больше всего поражает современного читателя то, что этот праведный мусульманин позволял отпускать в адрес ислама такие шутки, которые в наше время совершенно невозможны.
Хотя этот ученый человек мог за восемь часов вслух прочитать весь Коран и исполнять обязанности муэдзина, ходил он чисто выбритым, был лишен предрассудков и являлся врагом фанатизма любого толка — будь то исламского, еврейского или христианского. В качестве странствующего дервиша Эвлия был очарован Иерусалимом — этой «древней киблой», которая ныне стала «Каабой бедняков [то есть дервишей]», столицей суфиев, их настоящей Меккой. Эвлия насчитал 70 суфийских обителей в землях от Индии до Крыма (включая крупнейшую из них — близ Дамасских ворот Иерусалима) и описал, как их насельники ночь напролет исполняли в религиозном экстазе гимны и священный танец зикр.
Эвлия писал, что Иерусалим, где было 240 михрабов и 40 медресе, «был объектом желаний царей всех народов». Наибольшее впечатление на него произвела красота и святость Купола Скалы: «Ваш смиренный слуга странствовал тридцать восемь лет, прошел семнадцать империй и видел несчетное множество зданий, но ни одного столь подобного раю, как это. Войдя в него, ты замираешь потрясенный и теряешь дар речи от изумления». В аль-Аксе, где проповедник каждую пятницу поднимался на кафедру, потрясая мечом халифа Омара, а молитву обслуживали 800 человек, Эвлия наблюдал, как мозаики отражают солнечные лучи так, что «мечеть становилась светом превыше света, а глаза молящихся лучились благоговением».
Эвлия отметил, что площадка Храмовой горы превратилась в «место гуляний, украшенная розами, гиацинтами, миртом и наполненная хмельными трелями соловьев». Он пересказал большинство легенд, связанных с ней: о царе Давиде, начавшем строить аль-Аксу, и о Соломоне, который, «будучи султаном всех существ, повелел демонам достроить ее». Правда, когда ему показали веревки, которые якобы Соломон сплел 3 тыс. лет тому назад, Эвлия не смог удержаться и не поспорить с улемом: «Ты хочешь, чтобы я поверил в то, что веревки эти, которыми вязали демонов, не сгнили?»
Конечно же, побывал Эвлия и в храме Гроба Господня — на Пасху. Его реакция немногим отличалась от реакции английских протестантов. Он разгадал секрет Благодатного огня: по мнению Эвлии, спрятавшийся монах проливал по капле «каменное масло» из цинкового сосуда на шнур, подведенный к месту возгорания. Само празднество Эвлия сравнил с разгулом демонов, а церкви, по его мнению, «недоставало святости: она более походила на туристический аттракцион», в чем некий протестант, с которым Эвлия разговорился, обвинял греков, «глупый и легковерный народ».
Эвлия возвращался в Иерусалим несколько раз, прежде чем уйти на покой, осесть в Каире и дописать свои книги. Но за все время странствий он так и не увидел здания, которое могло бы сравниться красотой и величием с Куполом Скалы — «истинной копией беседки в раю». Но мнение его разделяли не все: консервативные мусульмане приходили в ужас при виде всех тех суфийских плясок, чудес и культа святых, которые так восхищали Эвлию. «Некоторые женщины не закрывают лица, выставляя напоказ свою красоту. Они носят украшения, умащают себя благовониями и позволяют себе сидеть подле мужчин! — гневался один из них, осуждая „шумные крики и пляски“, игру на тамбуринах и купцов, торгующих сладостями. — Все равно что на пиру у Сатаны».
Османская империя в тот момент уже переживала упадок. Султаны едва отбивались от требований европейских держав, каждая из которых поддерживала определенную христианскую конфессию. Когда католики — австрийцы и французы — добились praedominium для францисканцев, русские — новая сила в Европе и Иерусалиме — лоббировали и давали взятки османам до тех пор, пока его вновь не передали православным. Францисканцы вскоре вновь вернули praedominium себе, и в храме Гроба трижды за это время случались настоящие драки[198].
В 1699 году османы после сокрушительного поражения в войне подписали Карловицкий мир, по условиям которого великие державы получали право защищать и поддерживать свои общины в Иерусалиме, а европейские подданные в империи практически обретали право неприкосновенности — поистине катастрофическое соглашение.
Между тем назначаемые из Стамбула губернаторы так угнетали Палестину, что местные крестьяне взбунтовались. В 1702 году очередной наместник Иерусалима подавил бунт и украсил городские стены головами мятежников. Но когда он разрушил селение, принадлежавшее религиозному вождю, муфтию Иерусалима, городской кади осудил его на пятничной молитве в мечети аль-Акса и сам открыл ворота повстанцам.
33. Иерусалимские кланы1705–1799 гг.
Вооруженные крестьяне, грабя и бесчинствуя, пронеслись по улицам города. Кади (городской судья), поддержанный гарнизоном, взял приступом тюрьму и объявил себя хозяином Иерусалима. В один из самых странных моментов своей истории город вдруг оказался независимым: получив достойную взятку, кади назначил градоначальником Мухаммеда ибн Мустафу аль-Хусейни.
Хусейни был главой иерусалимского клана, возвысившегося еще столетием ранее. Но он, кроме того, был накиб аль-ашраф — то есть человек, занимавшийся всеми делами Алидов, — семейств, которые вели свое происхождение непосредственно от Мухаммеда через его дочь Фатиму и ее мужа Али. Только накиб мог носить зеленый тюрбан, и только к нему обращались «саид».
Войско, посланное османами на подавление восстания, встало лагерем у стен города. Однако Хусейни продемонстрировал, что готов к осаде, и войска отступили к Газе. В самом Иерусалиме в результате восстания одна тираническая мода сменилась другой: евреям теперь запрещалось носить мусульманские головные уборы, башмаки, подбитые гвоздями, а также белые одежды в субботу. Были ограничены в одежде и христиане. Кроме того, евреям и христианам вменялось уступать дорогу на улицах мусульманам. Огромные штрафы за нарушение этих предписаний взимались с неумолимой жестокостью.
Незадолго до этих событий в город прибыла из Гродно мессианская группа в составе 500 польских евреев, которую возглавлял Иегуда Хасид ха-Леви. Но раввин умер через три дня после прибытия в Иерусалим, и растерянные новые иммигранты, говорившие только на польском языке или идише, остались в малознакомом городе совершенно беспомощными. И вскоре совсем обнищали.
После того как на Храмовую гору забрел бездомный пес, кади повелел истребить в Иерусалиме всех собак. В знак особого унижения каждого иудея и каждого христианина обязали приносить убитых собак в мес