Partant pour la Syrie («Собираясь в Сирию») сделалась бонапартистским гимном.
Над иерусалимскими христианами, и в первую очередь над католиками, тем временем нависла угроза мусульманских репрессий. Склонный к грандиозным театральным постановкам, Смит решил, что спасти его братьев во Христе может только демонстрация английского самообладания. С разрешения Мясника и султана он провел своих моряков маршем под бой барабанов из Яффо в Иерусалим. Прошествовав по улицам города, он поднял британский флаг над монастырем Св. Спасителя, францисканский настоятель которого провозгласил, что «каждый христианин в Иерусалиме находится в величайшем долгу перед английским народом и особенно Смитом, благодаря которому они избегли немилосердной руки Бонапарта». На самом деле христиане больше всего опасались мусульман. Смит и его люди помолились в храме Гроба Господня — это был первый с 1244 года «франкский» отряд, вступивший в Иерусалим.
Султан Селим III осыпал Мясника почестями. Джаззар был назначен пашой своей родной Боснии, а также Египта и Дамаска. После непродолжительной войны с пашой Газы он вновь подчинил себе Иерусалим и Палестину. Но годы не смягчили его жестокий нрав, и своему министру, уже лишенному уха и глаза, он отсек еще и нос. А после смерти Мясника в 1804 году Палестина окончательно погрузилась в хаос.
И все же благодаря Наполеону и Смиту Левант (Восточное Средиземноморье) стал модным. Из всех искателей приключений, хлынувших исследовать Восток и описывать свои подвиги в книгах на развлечение европейцам, самым знаменитым был некий французский виконт, в 1806 году нашедший Иерусалим в самом плачевном состоянии со времен монголов: истерзанный пожарами, мятежами и непрерывным грабежом.
35. Новые романтики: Шатобриан и Дизраэли1806–1830 гг.
«Я ощутил в себе трепет и волнение при виде колыбели израильтян», несмотря на то, что этот «новый Иерусалим, сияющий светом» являл собой «груду развалин» с «беспорядочными памятниками», — рассказывал Франсуа-Рене, виконт де Шатобриан. Запустение города поразило его: «Не кладбище ли это среди пустыни?» И все же этот католик-роялист с пышной шевелюрой имел романтический взгляд на ветшающий готический Иерусалим, ожидающий, когда его спасет «гений христианства». Чем более унылым и печальным выглядел Иерусалим, тем более святым и поэтичным он казался Шатобриану. А ведь положение города действительно было отчаянным.
Мятежные паши и орды палестинских крестьян периодически восставали и захватывали забытый всеми Иерусалим, а затем его вновь брали приступом правители Дамаска, ежегодно выходившие из своей столицы с войском, чтобы обойтись со Святым городом, как с захваченной вражеской территорией. Как раз когда виконт прибыл в Иерусалим, тогдашний правитель Дамаска стоял лагерем у Яффских ворот и три тысячи его солдат наводили ужас на несчастных иерусалимлян. Монастырь Спасителя, где поселился Шатобриан, был тоже захвачен этими головорезами, вымогающими у монахов все до последней нитки. Виконт бродил по улицам города, вооруженный несколькими пистолетами, но в монастыре один турок застиг его врасплох и попытался убить в самой обители. Шатобриан спасся, чуть не задушив турка. На улицах Иерусалима «не было никого, ни единого человека! Повсюду бедность и заброшенность, ведь большинство жителей бежали из города. Лавки закрыты, люди попрятались в погребах или ушли в горы». Когда паша отбыл восвояси, гарнизон в Башне Давида насчитывал всего дюжину человек, а Иерусалим стал еще более жутким и зловещим: «В городе нет никакого уличного шума, ничего не слышно; только иногда доносится топот дикой кобылицы: это янычар везет голову бедуина или возвращается после ограбления несчастных крестьян».
Зато теперь француз смог полностью погрузиться в сакральные тайны святынь. Этот известный гурман, давший свое имя рецепту стейка, с наслаждением разделял со знаменитыми своей тучностью насельниками францисканского монастыря их трапезы, походившие на настоящие пиршества — «с чечевичным супом, телятиной с огурцами и луком, жареными почками с рисом, голубями, куропатками, дичью и отменным вином».
А потом, вооруженный пистолетами, он ходил по городу, повторяя шаг за шагом путь Иисуса, разглядывая османские постройки («недостойные упоминания») и евреев, «одетых в лохмотья, покрытых пылью Сиона и кишащих паразитами, пожиравшими их». Шатобриан пришел в крайнее изумление, увидев, что «сии законные обладатели Иудеи живут рабами и странниками в собственной земле своей».
В храме Гроба Господня он помолился с полчаса, стоя на коленях и не отрывая глаз от камня гробницы Иисуса, но поражаясь при этом обилию ладана, звону эфиопских медных тарелок и пению греков. А затем он преклонил колени перед древними гробницами Готфрида и Балдуина, этих французских паладинов, которые одерживали победы над исламом — «религией, враждебной цивилизации и потакающей невежеству, деспотизму и рабству».
Францисканцы посвятили Шатобриана в рыцари ордена Св. Гроба Господня. Ритуал посвящения был обставлен очень торжественно. Монахи окружили коленопреклоненного виконта, приложили шпоры Готфрида к его пяткам, а чело осенили мечом крестоносца. Шатобриан испытал при этом почти экстатический восторг:
«Если учесть, что я находился в Иерусалиме, в храме Гроба Господня, всего в десятке шагов от гробницы Иисуса Христа и в тридцати шагах от места упокоения Готфрида Бульонского, то, когда меня коснулись шпоры Освободителя Святого Гроба и я дотронулся до этого меча, столь длинного и широкого, который некогда сжимала столь доблестная рука — конечно, все это не могло меня не тронуть».
12 октября 1808 года армянский ризничий заснул подле печи в Армянской галерее на втором этаже церкви Гроба Господня. Печь вспыхнула; огонь, погубив ризничего, охватил здание. Гроб Христов пострадал от пожара. В общем хаосе христиане предложили муфтию Хасану аль-Хусейни разбить лагерь во дворе храма, чтобы предотвратить его разграбление. Греки обвинили армян в поджоге. Англия и Австрия были тогда заняты попытками обуздать казавшегося непобедимым императора Наполеона. И потому греки при поддержке России смогли установить почти полный контроль над церковью Гроба Господня. Они воздвигли над Гробом часовню в стиле рококо, которая стоит и поныне. Свою победу они отметили, сокрушив прекрасно украшенные гробницы крестоносцев: Шатобриан, к тому времени уже вернувшийся во Францию, оказался последним из иностранцев, кто видел их[204]. Но на строителей, восстанавливавших церковь, напала толпа мусульман. В гарнизоне вспыхнул мятеж, и преемник Джаззара и его зять Сулейман-паша, прозванный Справедливым (хотя после Мясника любой показался бы таковым), захватил город: 46 повстанцев были казнены, и их головами «украсили» ворота.
По мере запустения реального Иерусалима воображаемый, идеальный Иерусалим все сильнее воспламенял мечты европейцев, вдохновленных и египетской кампанией Наполеона, и наглядным упадком османов и… книгой, которую написал Шатобриан по возвращении. Его «Путешествие из Парижа в Иерусалим» заметно повлияло на отношение европейцев к Востоку, к этим жестоким и глупым туркам, стенающим евреям и примитивным, свирепым арабам, то и дело принимающим живописные библейские позы. Сочинение Шатобриана стало настолько популярным, что положило начало новому литературному жанру[205], и даже камердинер виконта Жюльен счел нужным написать собственные мемуары о путешествии. А в Лондоне похвальба сэра Сиднея Смита своими левантийскими подвигами поразила воображение его высокородной любовницы, послужив толчком для одного из самых абсурдных королевских путешествий.
Принцесса Каролина, жившая врозь со своим супругом — английским принцем-регентом (впоследствии королем Георгом IV), — была сильно увлечена лихим Смитом и регулярно просила свою кузину леди Эстер Стэнхоуп, племянницу премьер-министра Уильяма Питта Младшего, покрывать их тайные встречи.
Леди Эстер питала отвращение к вульгарной и распутной притворщице Каролине, завлекавшей Смита всеми возможными средствами: «танцуя перед ним и показывая свои прелести, как оперная актриска» и даже спуская подвязки ниже колен. «Бесстыжая женщина, натуральная шлюха! Так низко! Так вульгарно!» — отзывалась о принцессе леди Эстер. Но брак принцессы Каролины с принцем-регентом был неудачным, и так называемое «Деликатное расследование» ее личной жизни тех лет, проведенное позднее, изобличило Каролину в связи по меньшей мере с пятью любовниками. В их числе были Смит, лорд Худ, художник Томас Лоуренс и даже слуги. Но рассказы Смита об Акре и Иерусалиме произвели впечатление на обеих кузин: женщины независимо друг от друга решили предпринять путешествие на Восток.
У леди Эстер был особенный интерес к Иерусалиму. Радикальный кальвинист Ричард Бразерс, в прошлом мореплаватель, провозгласил себя потомком царя Давида, которому предначертано править миром до Второго пришествия Христа. В своей книге «План Нового Иерусалима» он заявлял: «Бог предопределил мне быть королем и реставратором иудеев». Бразерс утверждал также, что британцы являются потомками потерянных колен Израиля, и он приведет их обратно в Иерусалим. Он спроектировал сады и дворцы на Храмовой горе, придумал униформу и флаги для новых израильтян, а кроме того проповедовал скорую смерть короля и свержение монархии, за что был осужден за измену и оказался в тюремной больнице для опасных умалишенных преступников. Лишь благодаря заступничеству его последователей в парламенте его удалось перевести в частную клинику, где он провел много лет. Это первое проявление так называемого англо-израэлизма казалось обществу и парламенту все же слишком эксцентричным. Но в течение 30 следующих лет идея возвращения евреев на Землю обетованную ради приближения Второго пришествия превратилась едва ли не в основу политики британского правительства.