А пока Дизраэли возвращался на родину из своего Восточного тура и сосредоточивался на политической карьере, Иерусалим захватил очередной тиран — албанец, правитель Египта.
36. Албанцы1830–1840 гг.
В декабре 1831 года египетская армия парадным маршем прошла по Святому городу. «Счастливые и довольные» иерусалимляне праздновали ее приход «иллюминациями, танцами и музыкой на каждой улице. Пять дней веселились все — мусульмане, греки, францисканцы, армяне и даже евреи». Правда, понемногу все они начинали также испытывать тревогу и беспокойство, глядя на египетских солдат в «обтягивающих штанах со страшным огнестрельным оружием и музыкальными инструментами в руках, шедших боевым строем на европейский манер».
Новым властителем Иерусалима стал албанский солдат Мухаммед Али-паша, основавший династию, которая будет править Египтом еще столетие спустя, когда уже возникнет государство Израиль. Ныне забытый, Мухаммед Али 15 лет играл партию первой скрипки в ближневосточной дипломатии и завоевал почти всю территорию Османской империи. Сын торговца табаком, он родился в северной Греции — в том же году, что и Наполеон. Современники и в самом деле считали его восточным Бонапартом: «По характеру эти вожди, одинаково выдающиеся по своему военному гению, были столь же похожи в ненасытном тщеславии и неуемной энергии». Седобородый албанец, которому стукнуло уже 60, одевался очень скромно: белый тюрбан, желтые туфли и сине-зеленый кафтан — и почти не выпускал изо рта двухметровый чубук, сделанный из золота и серебра и усеянный бриллиантами. Его «татарское лицо с высокими скулами» и «странный дикий огонь в темно-серых глазах, ярко сверкавших умом и ученостью» производили на всех собеседников сильное впечатление. А его власть зиждилась на кривом ятагане, с которым он никогда не расставался. Мухаммед Али прибыл в Египет, чтобы командовать своими албанскими войсками в борьбе османов против Наполеона. После изгнания французов он решил воспользоваться вакуумом власти в Египте и вызвал к себе своего способного сына (по некоторым версиям, племянника или приемного сына) Ибрагима. Тот пригласил смешанную мамлюкско-османскую элиту Египта на пышный военный смотр, на котором безжалостно всех перебил. После этого албанцы двинулись на Каир, грабя, убивая и насилуя на своем пути, но тут султан, чтобы прекратить эти бесчинства, назначил Мухаммеда Али египетским вали (наместником). Новый правитель спал по четыре часа и, по собственному признанию, лишь в 45 лет научился читать. Зато каждый вечер его любимая наложница читала ему Монтескье или Макиавелли, а сам жестокий реформатор начал создавать европейскую армию численностью в 90 тыс. человек и флот.
Поначалу османский султан Махмуд II охотно эксплуатировал новую силу. Оказавшись в затруднительном положении, когда Мекку захватили ваххабиты — «пуритане ислама» во главе с семейством Саудитов[209], он обратился за помощью именно к Мухаммеду Али-паше. Албанец должным образом справился с задачей: отвоевав Мекку, он отослал в Стамбул голову Абдаллы аль-Сауда. Али-паша отправил свои войска на помощь султану и в 1824 году, когда против османов восстали греки. Албанцы сурово подавили греческое восстание, но это так встревожило европейские державы, что в 1827-м британцы, французы и русские совместными усилиями разгромили флот Али-паши в сражении при Наварине и поддержали провозглашение греческой независимости. Но это ненадолго остановило албанца: подстрекаемый уже известным нам путешественником, а теперь министром иностранных дел Франции виконтом де Шатобрианом, он жаждал создать собственную империю.
В конце 1831 года Мухаммед Али завоевал земли современного Израиля, Сирии и большую часть Турции, разгромив все войска, которые бросал против него султан. Скоро его армия оказалась в опасной близости от Стамбула. В конечном итоге султан признал Али-пашу правителем Египта, Аравии и Крита, а Ибрагима-пашу — губернатором Великой Сирии. Вся эта огромная территория отныне принадлежала албанцам. «Я завоевал эту страну мечом, — заявлял Мухаммед Али, — и мечом удержу ее в повиновении». Но истинным его мечом был его полководец — Ибрагим-паша, еще в детстве получивший командование над своей первой армией и тогда же выигравший первые сражения. Именно Ибрагим разгромил Саудитов, опустошил Грецию, завоевал Иерусалим и Дамаск и победоносным маршем дошел почти до ворот Стамбула.
Весной 1834 года Ибрагим устроил свою ставку в комплексе гробницы Давида на Сионе. Шокируя мусульман тем, что восседал на европейском троне-кресле (который он предпочитал традиционному османскому дивану с подушками), и открыто попивая вино, он занялся реформированием иерусалимской жизни. Он ослабил давление на христиан и иудеев, обещав им равенство перед законом, и упразднил все пошлины и взносы, которые должны были платить посетители Гроба Господня. Отныне всем позволялось носить мусульманские одежды, ездить по улицам города верхом и — впервые за все века — не платить джизью[210]. Однако тюркоговорящие албанцы, у которых теперь была власть, пуще всего презирали арабов: отец Ибрагима называл их «дикими зверями». 25 апреля Ибрагим встретился с лидерами Иерусалима и Наблуса на Храмовой горе и повелел им призвать на воинскую службу 200 иерусалимлян. «Я хочу, чтобы этот приказ был исполнен незамедлительно», — заявил Ибрагим. Но Иерусалим отказался повиноваться. «Лучше умереть, чем отдать детей наших в вечное рабство», — ответили его жители.
3 мая Албанец присутствовал на православной Пасхе: 17 тыс. христианских паломников наводнили город, и так уже готовый взбунтоваться. В ночь Великой субботы толпы верующих заполонили церковь Гроба Господня в ожидании схождения Благодатного огня. Присутствовал там и английский путешественник Роберт Керзон, оставивший яркое описание событий: «Поведение паломников было откровенно вызывающим. В какой-то момент они стали бегать вокруг Гроба Господня, а некоторые, почти целиком оголившись, устроили пляски с безумными жестами и пронзительными криками, словно одержимые».
На следующее утро Ибрагим вошел в храм, чтобы самому увидеть Огонь. Но толпа была столь тесная, что его стражникам пришлось прокладывать путь «прикладами своих мушкетов и плетями». Между тем три монаха заиграли на «сумасшедших скрипках», а женщины начали завывать «особенно визгливо и надрывно».
Ибрагим сидел и ждал. Воцарилась полная темнота. Греческий патриарх в «величественной процессии» вступил в часовню Гроба. Толпа ожидала божественной искры. Керзон заметил всполох, а затем засияло само чудесное пламя, которое тут же передали паломнику, «заплатившему больше всех за подобную честь». За Огонь разгорелась «ожесточенная битва». Паломники падали на пол в экстатических обмороках. Церковь наполнил ослепляющий дым. Трое паломников разбились насмерть, упав с верхних галерей. Ибрагим попытался выйти из церкви, но не смог сделать ни шагу. Его стражники старались проложить дорогу правителю. Толпа пришла в хаотичное движение. Пробираясь к «месту, где стояла Богородица во время распятия», Керзон почувствовал, что пол под его ногами странно мягкий. «Оказалось, я топтал груду человеческих тел. Все были мертвы. Многие из них почернели от удушья, другие все в крови, покрыты мозгами и собственными внутренностями, раздавленными толпой. Солдаты штыками закололи нескольких несчастных, лежавших в обмороке. Стены были забрызганы кровью и мозгом людей, зарубленных, как скот».
Бешеная давка превратилась в «отчаянную и жестокую» борьбу за выживание — Керзон видел, как вокруг него умирают люди. Сам Ибрагим чудом спасся, не один раз упав без чувств, пока его телохранители вытаскивали мечи и прорубали ему путь в стене человеческой плоти.
Камень помазания покрывали груды тел. Ибрагим стоял во внутреннем дворе, «приказывая своим людям выносить трупы и вытаскивать тех, в ком еще можно было определить признаки жизни». В той трагической давке погибло четыре тысячи паломников. Когда Керзон выбрался наружу, многие тела в тесноте храма «продолжали стоять, хотя были уже вполне мертвы».
Пока весть об этой трагедии распространялась по потрясенному христианскому миру, кланы Иерусалима, Наблуса и Хеврона подняли мятеж. 8 мая 10 тыс. вооруженных феллахов (крестьян) напали на Иерусалим, но были отбиты войсками Ибрагима. События 19 мая напомнили историю взятия Иерусалима Давидом: крестьяне селения Силоам, лежавшего напротив Города Давида, на другой стороне долины, показали повстанцам тайный туннель, по которому те пробрались в город и взломали Мусорные ворота в южной стене. Феллахи начали мародерствовать на городских базарах. Воины Ибрагима атаковали их, но… только за тем, чтобы самим присоединиться к грабежам. Бимбаши, командующий гарнизоном, арестовал глав иерусалимских семейств Хусейни и Халиди. Но на улицах города уже буйствовали 20 тыс. крестьян. Они осадили Башню Давида. Двое молодых американских миссионеров — Уильям Томсон и его беременная жена Элиза — спрятались в своем жилище. Затем Уильям отправился за помощью в Яффо, а Элиза заперлась у себя в комнате, посреди «рева орудий, рушащихся стен, пронзительных криков соседей, ужаса слуг и ожидания резни». У нее родился мальчик, но когда Уильям вернулся в Иерусалим, он застал свою жену умирающей. Вскоре он покинул «эту разрушающуюся страну».
Ибрагим, отступив сначала в Яффо, теперь пробивался к Иерусалиму по горным тропам. В пути он потерял 500 воинов. Встав лагерем на горе Сион, 27 мая Ибрагим пошел в наступление, перебив три сотни повстанцев, но затем попал в засаду у Султанского пруда и был вынужден вновь укрыться в гробнице Давида. Мятежники бушевали на улицах. Их возглавили люди из кланов Хусейнидов и Абу-Гош. Ибрагим призвал на помощь отца.
Али-паша, «прекрасно выглядевший старик», царственно гарцующий на «красивом коне, естественный, величавый, полностью соответствующий представлению о великом человеке», отплыл в Яффо с 15-тысячным подкреплением. Албанцы сокрушили мятежников и отвоевали Святой город. Иерусалимские Хусейниды были высланы в Египет. Повстанцы пытались взбунтоваться вновь, но Ибрагим Рыжий учинил настоящую бойню у Наблуса, разграбил Хеврон, опустошил всю округу, обезглавил всех пленников и установил в Иерусалиме царство террора. Вернувшись в город, он назначил губернатором Джабера Абу-Гоша, браконьера-охотника, и повелел обезглавливать на месте всякого, у кого находили оружие. Стены украсились отрубленными головами, а в новой тюрьме Кишлех у Яффских ворот (которой впоследствии пользовались и османы, и британцы, и израильтяне) заживо гнили обреченные пленники.