Албанцы показали себя энергичными реформаторами. Но для завоевания всей Османской империи им нужна была помощь Европы. Ибрагим разрешил малым общинам города отстроить свои разрушенные дома: францисканцы восстановили монастырь Спасителя; евреи-сефарды начали перестраивать синагогу Бен-Заккая — одну из четырех в Еврейском квартале; ашкеназы возвратились в синагогу Хурва, разрушенную в 1720 году. И хотя Еврейский квартал в те дни ужасал своей нищетой, там начали селиться евреи из Российской империи.
В 1839 году Ибрагим попытался захватить Стамбул. Но если албанцев поддерживал французский король Луи-Филипп, то Британия опасалась усиления французского и российского влияния в случае падения османов. В поддержке Запада нуждались и султан, и его враг Ибрагим. Чтобы получить ее, юный султан Абдул-Меджид издал фирман (рескрипт), обещавший религиозным меньшинствам равенство в правах с мусульманским населением, а Ибрагим, в свою очередь, предложил европейцам открыть в Иерусалиме консульства и — впервые со времен крестовых походов — разрешил звонить в колокола!
В 1839 году в Иерусалим прибыл первый британский вице-консул Уильям Тёрнер Младший: не только для того, чтобы представлять здесь Британию — новую европейскую сверхдержаву, — но также ради обращения иудеев в христианство и приближения Второго пришествия.
37. Евангельские проповедники1840–1855 гг.
Дипломатическую политику, связанную с Иерусалимом, осуществлял лорд Пальмерстон, министр иностранных дел, а евангельская миссия стала делом его зятя — графа Шафтсбери. Пальмерстон не был ни викторианским формалистом, ни приверженцем какой-либо из евангельских церквей. Нераскаявшийся денди эпохи Регентства, он за свои любовные похождения получил прозвище «лорд Купидон» (что с явным удовольствием зафиксировал в дневнике). Шафтсбери совершенно справедливо шутил, что Пальмерстон «не отличил бы Моисея от сэра Сиднея Смита». Интерес Пальмерстона к евреям был исключительно прагматический: французы пытались усилить свое влияние в регионе, поддерживая католиков, русские — защищая православие, а вот протестантов — и уж тем более англикан — в Иерусалиме было не так уж много. Следовательно, Пальмерстон намеревался поставить на место французов и русских и усилить британское влияние, защитив евреев. Другая половина дела — обращение иудеев в христианство — была предоставлена миссионерскому рвению его зятя.
39-летний Шафтсбери с его вьющейся шевелюрой и эффектными усами воплощал собой новую викторианскую Британию. Добросердечный аристократ, озабоченный улучшением жизни рабочих, детей и душевнобольных, он был также глубоко набожным человеком, веровавшим, что Библия есть «слово Божье от первого слога до последнего». Шафтсбери был убежден, что активное христианство обеспечит нравственное возрождение мира и усовершенствование человечества. В Британии мистика милленаризма долгое время была затенена рационализмом Просвещения, но его идеи продолжали жить в среде религиозных нонконформистов. И теперь они вновь стали актуальны: Французская революция с ее гильотиной и Промышленная революция с ее растущими толпами рабочих способствовали формированию в Британии нового среднего класса, который находил в набожности и респектабельности противоядие от неистового материализма викторианского процветания.
Основанное в 1808 году лондонское Общество распространения христианства среди евреев, более известное как Еврейское общество, ныне процветало — отчасти благодаря Шафтсбери. «Вся молодежь словно помешалась на религии», — бурчал еще один пожилой бонвиван эпохи Регентства лорд Мельбурн — премьер-министр при восшествии на престол королевы Виктории в 1837 году. Убежденные в том, что вечное спасение можно обрести через личное постижение Иисуса и Его Благой вести (Евангелия), эти евангельские христиане ожидали Второго пришествия с верой, напоминающей одержимость. Шафтсбери, как и английские пуритане два века тому назад, верил, что возвращение на Сион и обращение иудеев будет способствовать созданию англо-израильского Иерусалима и скорейшему наступлению Царства Небесного. Для Пальмерстона Шафтсбери подготовил меморандум, главная идея которого заключалась в том, что «нет страны без народа, и Бог в Своей мудрости и милости направляет нас к народу без страны»[211].
«Частью ваших обязанностей, — инструктировал Пальмерстон иерусалимского вице-консула Тёрнера Младшего, — будет обеспечение защиты евреев в целом». Одновременно послу при Оттоманской Порте Пальмерстон приказывал «настоятельно рекомендовать [султану] поощрять желание евреев Европы вернуться в Палестину». В сентябре 1839 года Тёрнер Младший основал иерусалимский филиал лондонского Еврейского общества. Шафтсбери ликовал. В дневнике он записал: «Древний город народа Божьего скоро снова займет свое место среди столиц мировых держав. Я всегда буду помнить, что Господь осенил меня принять план в Его честь, дал мне силы и влияние, чтобы достигнуть наши с Пальмерстоном общие цели, и послал мне человека, способного возродить Иерусалим в его былой славе». На печатке Шафтсбери была выгравирована надпись: «Молюсь за Иерусалим».
Еще один ревностный викторианец, одержимый иерусалимской идеей, сэр Мозес Монтефиоре, о котором мы уже упоминали, включил в собственный герб изображения символов Иерусалима — небольшие холмы, кедровое дерево и лев. Этот герб он поместил на карете, перстне-печатке и даже украсил им собственную кровать. А в июне 1839 года он с женой Джудит, вооруженный пистолетами для защиты денег, которые чета собрала у жертвователей в Лондоне, вновь приехал в Иерусалим.
В Святом городе свирепствовала чума, и чета Монтефиоре расположилась лагерем на Масличной горе. За время пребывания там Мозес принял свыше 300 посетителей. Когда эпидемия пошла на спад, Монтефиоре въехал в город на белом коне, одолженном ему губернатором, и продолжил принимать петиции и раздавать подаяния нищенствующим евреям. Приезду Мозеса с женой радовались приверженцы всех трех религий в Иерусалиме. Но когда супруги осматривали святые места в Хевроне, на них напала мусульманская чернь. Они едва спаслись — и то лишь благодаря вмешательству османских солдат. Но и этот случай не обескуражил Монтефиоре. Покидая Иерусалим, этот возрожденный иудей и убежденный империалист испытывал похожий, хотя, конечно, несколько иной мессианский пыл, чем Шафтсбери: «О Иерусалим, — записал он в дневнике, — да будет этот город восстановлен уже при нашей жизни. Аминь».
Шафтсбери и Монтефиоре верили в божественную миссию Британской империи и возвращение евреев на Сион. Чаяния евангельских христиан и обновленная энергия грез иудеев об Иерусалиме слились воедино, став одной из главных идей, владевших умами викторианцев. И случилось так, что художник Дэвид Робертс вернулся в 1840 году из Палестины как нельзя вовремя, чтобы представить публике свои ставшие невероятно популярными яркие романтические образы восточного Иерусалима, готового к восприятию британской цивилизации и еврейской реставрации. Евреи остро нуждались в защите со стороны Британии, поскольку противоречивые обещания терпимости, которые давали им то султан, то албанцы, спровоцировали совершенно неожиданные и кровавые события.
В марте 1840 года семеро евреев Дамаска были обвинены в убийстве некоего христианского монаха и его слуги-мусульманина, совершенном ими якобы для того, чтобы использовать кровь убитых в ритуальном жертвоприношении на Песах. Сценарий обвинения был выдержан в духе печально известного «кровавого навета», впервые сформулированного в Оксфорде еще во времена Второго крестового похода в XII веке. В ходе следствия были арестованы и подвергнуты пыткам более 60 детей с целью заставить их матерей показать «тайное место крови».
Только что вернувшийся в Лондон Мозес Монтефиоре при поддержке Ротшильдов начал кампанию по спасению дамасских евреев от преследований, столь напоминавших средневековые гонения. Объединив усилия с французским адвокатом Адольфом Кремье, Монтефиоре помчался в Александрию, где ходатайствовал перед Мухаммедом Али-пашой об освобождении заключенных. Но не прошло и нескольких недель, как на Родосе было заведено новое дело о «кровавом навете». Монтефиоре отплыл из Александрии в Стамбул, где получил аудиенцию у султана. Мозесу удалось убедить правителя издать декрет, категорически отрицавший истинность «кровавого навета». Это был звездный час в жизни Монтефиоре: успехом он был обязан как своей национальности, так и собственному искусству дипломатии, зачастую весьма прямолинейной, зато не менее весомой, чем имперская. Хорошо было в то время быть англичанином на Ближнем Востоке.
И султан, и албанцы неистово боролись за британское расположение — под вопросом было само существование Османской империи. Иерусалим оставался под контролем Ибрагима-паши Рыжего, владыки большей части Ближнего Востока. И в то время как Франция поддерживала албанцев, Британия пыталась утолить свои аппетиты, сохраняя Османскую империю. Она предложила Ибрагиму Палестину и Египет при условии, что он уйдет из Сирии. Предложение было хорошим, но отказаться от главного приза своей завоевательной политики — Стамбула — Ибрагим не мог. Он ответил Британии отказом. В ответ Пальмерстон создал англо-австрийско-османскую коалицию и направил в регион эскадру под началом командора Чарльза Нейпира. Сверкающие пушки современных военных кораблей вынудили Ибрагима склонить голову перед британской мощью.
Ибрагим Рыжий открыл Иерусалим для европейцев, но теперь — в обмен за право наследственного владения Египтом — он покинул Сирию и Святой город[212]. Французы, униженные триумфом Пальмерстона, заговорили о «свободном христианском Иерусалиме» — первое предложение интернационализации Сиона под международным контролем. Но 20 октября 1840 года в Иерусалим вновь вторглись войска султана. Треть города в черте стен тогда была в это время пустошью, заросшей кактусом опунция, и проживало в нем всего 13 тыс. человек. Но 5 тыс. из них составляли уже евреи: их численность выросла за счет иммигрантов из России и беженцев, пострадавших от землетрясения в Сафеде (Цфате) в Галилее.