Когда Пальмерстону пришлось уступить кресло министра иностранных дел лорду Абердину, тот велел вице-консулу в Иерусалиме свернуть евангелистские проекты обращения евреев. Но Тёрнер Младший не изменил прежней политики. А когда Пальмерстон вновь сделался главой министерства, он приказал иерусалимскому консулу «взять под британскую протекцию всех русских евреев», которые обратятся к нему с подобным прошением.
Между тем Шафтсбери убедил нового премьер-министра Роберта Пиля поддержать создание англиканской епархии и строительство церкви в Иерусалиме. В 1841 году Пруссия (король которой предлагал создать интернациональный христианский Иерусалим) и Британия по взаимному согласию назначили первого протестантского епископа Святого города. Им стал обращенный еврей Михаэль Соломон Александер. Английские миссионеры, действовавшие все более активно, построили целый англиканский комплекс с церковью, которой управляло Еврейское общество, и британское консульство у Яффских ворот, напротив Башни Давида; таким образом, в Иерусалиме возник островок викторианской готики и евангельского миссионерства. Однако англиканская церковь Христа была — и остается — уникальной в протестантском мире: на ней нет креста — только семисвечник-менора. Все надписи в храме сделаны по-еврейски, даже Господня молитва. Это была протестантская церковь, разработанная специально для евреев. В 1841 году во время церемонии открытия первой англиканской церкви в присутствии консула были крещены трое иудеев.
Положение евреев в Иерусалиме все еще оставалось жалким. «Посреди наготы и безжизненности древнего Иерусалима иммигранты-евреи похожи на мух, нашедших наконец прибежище в пустом черепе», — писал американский писатель Герман Мелвилл («Дневник путешествия в Европу и Левант»). Разбухшая еврейская община жила в почти театральной нищете, без всякой медицинской помощи. Правда, ее члены могли бесплатно посещать врачей, предоставленных лондонским Еврейским обществом. Это даже побуждало некоторых обращаться в христианство.
Иерусалим из отсталого разоренного поселения, управляемого захудалым пашой с убогим безвкусным сералем, быстро превращался в город с сановниками, сверкавшими золотом и драгоценностями. С XIII века в нем не было латинского патриарха, а православный патриарх уже долгое время жил в Стамбуле. Но теперь французы и русские поддерживали возвращение предстоятелей в Иерусалим. В городе находилось уже семь европейских консулов — напыщенных чиновников, которые олицетворяли имперские амбиции своих государств и всячески демонстрировали собственную высокомерную претенциозность. В сопровождении высоченных телохранителей-кавасов в ярко-алой униформе, с саблями и тяжелыми золотыми жезлами, которыми те ударяли о брусчатку, расчищая путь, консулы торжественно расхаживали по городу, пользуясь любым поводом, чтобы навязать свою волю слабеющим османским властям. Турецкие солдаты должны были вытягиваться в струнку даже в присутствии детей консулов. Притязания же консулов Австрии и Сардинии были особенно настойчивы, поскольку их монархи считали себя номинальными королями Иерусалимскими. Однако никто из них не мог сравниться по заносчивости и мелочности с британскими и французскими консулами.
В 1845 году Тёрнера Младшего сменил Джеймс Финн. Почти 20 лет он был столь же могуществен, как османские губернаторы, хотя этот самодовольный лицемер, вмешивавшийся во всё и вся, раздражал не только английских лордов и османских пашей, но и прочих иностранных дипломатов. Пренебрегавший распоряжениями из Лондона, он предлагал британскую протекцию евреям из России и при этом не прекращал попыток обратить их в христианство. Когда османы разрешили иностранцам покупать землю, Финн приобрел сначала участок на холме Тальбийе и устроил там ферму, а позднее купил надел в винограднике Авраама (на средства некоей мисс Кук из Челтнема плюс денежная помощь нескольких набожных английских леди из числа евангельских христианок) — и все это с целью обратить как можно больше иудеев, проповедуя им радости честного труда.
Финн считал себя имперским проконсулом (губернатором колонии), благочестивым миссионером и магнатом в одном лице, без зазрения совести скупая земли и дома за подозрительно крупные денежные суммы. Он и его жена — также фанатичная евангельская христианка — научились бегло говорить на иврите и широко распространенном ладино. С одной стороны, они ревностно защищали евреев, жестоко притесняемых в Иерусалиме; с другой — бесцеремонное миссионерство Финна провоцировало подчас яростный отпор иудеев. Так, он вызвал волну возмущения, крестив, против воли родителей, мальчика по имени Мендель Дигнесс: «иудеи взобрались на террасу дома и чинили великие беспорядки». Финн называл раввинов фанатиками, но далеко в Британии влиятельный Монтефиоре, прослышавший, что евреев обижают, в пику Еврейскому обществу отправил в Иерусалим врача-еврея и все необходимое для устройства аптеки. Общество тем временем открыло больницу на краю Еврейского квартала.
В 1847 году арабский мальчик-христианин подрался с подростком-евреем. Подросток, обороняясь, бросил в обидчика камень, до крови поцарапав тому ногу. Греки — традиционно наиболее антисемитская община в городе, — поддержанные мусульманским муфтием и кади, обвинили иудеев в том, что они таким образом пытались добыть христианской крови, чтобы добавить в мацу к Песаху. «Кровавый навет» грозил захлестнуть Иерусалим, но сработала охранная грамота султана, пожалованная Монтефиоре после дамасского инцидента.
Между тем консулы сплотились вокруг, пожалуй, самого одиозного дипломата в американской истории. «Сомневаюсь, — замечал побывавший в Иерусалиме английский писатель Уильям Теккерей, автор романа „Ярмарка тщеславия“, — чтобы какое-нибудь другое правительство могло принять или назначить подобного чудака в качестве посла».
4 октября 1844 года в Иерусалим прибыл Уордер Крессон — американский генеральный консул в Сирии и Иерусалиме, чье назначение на эту должность определила его собственная уверенность в том, что Второе пришествие состоится в 1847 году. В надменности и высокомерии Крессон превзошел всех консулов Святого города: он скакал галопом по Иерусалиму в «облаке пыли» и в окружении «небольшой американской армии», под стать «войску рыцарей и паладинов» из романа Вальтера Скотта — отряду «вооруженных и сверкающих всадников под предводительством араба в сопровождении двух янычар с серебряными пиками, блестящими на солнце».
В беседе с пашой Крессон объяснил, что приехал в Иерусалим в преддверии апокалипсиса ради возвращения сюда евреев. Филадельфийский землевладелец, сын богатых квакеров, Крессон 20 лет метался от одного апокалиптического культа к другому. А затем, написав свой первый манифест «Иерусалим — центр и радость всего мира», бросив жену и шестерых детей, Крессон убедил госсекретаря Джона Кэлхуна назначить его консулом в Святой город. «Я оставляю позади все, что мне так дорого: жену, шестерых любимых детей, цветущее хозяйство, удобную жизнь — и отправляюсь в путь в поисках истины», — записал он перед отъездом в дневнике. Правда, вскоре дипломаты проинформировали американского президента Джона Тайлера, что его новый иерусалимский консул — «религиозный маньяк и сумасшедший», но Крессон в то время находился уже в Иерусалиме. К тому же в своих апокалиптических ожиданиях он был не одинок, являя собой типичного американца той эпохи.
Американская конституция совершенно секулярна: она последовательно и осторожно избегает упоминания Христа и отделяет государство от религии, однако на Большой государственной печати «отцы-основатели» Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин изобразили Сыновей Израиля, несомых облаком и огнем в Землю обетованную. Крессон являл собой живой пример того, как эти облако и огонь влекут многих американцев в Иерусалим.
Разделение Церкви и государства обеспечило полную свободу американской конфессиональной самоидентификации, явив миру множество самых удивительных религиозных общин и «пророков». Первые американцы, унаследовавшие сионистский пыл английских пуритан, переживали «Великое пробуждение» религиозной радости. «Второе пробуждение» первой половины XIX века питалось евангельской энергией фронтира (освоения Дикого Запада). В 1776 году регулярно посещали церковь лишь около 10 процентов американцев. К 1815 году на богослужениях присутствовали уже около четверти жителей США, а в 1914 году — половина. Их страстный пуританский милленаризм по своему характеру был чисто американским — бьющим через край, буйным, неотесанным. В основе его лежала вера в то, что человек может спасти себя и ускорить Второе пришествие Христа праведным поведением и искренней религиозной радостью в сердце своем. Америка и сама была миссией, принявшей облик народа и государства, благословенных Богом, — точно так же Шафтсбери и английские евангельские христиане представляли себе англичан и Британскую империю.
В маленьких деревянных церквушках в захолустных шахтерских городишках, на фермах в бескрайних прериях и в залитых светом промышленных городах проповедники новой Обетованной земли — Америки — возглашали древние библейские откровения. «Ни в одной другой стране, — писал Эдвард Робинсон, евангелист и ученый, основатель научной библейской археологии в Иерусалиме, — Священное Писание не знают лучше, чем здесь». Первые американские миссионеры верили, что коренные народы континента и есть «потерянные колена Израиля», и считали, что все христиане должны свершить акт праведности в отношении Иерусалима, помогая возвращению и возрождению евреев. «Я действительно хочу, чтобы евреи вернулись в Иудею независимой нацией», — писал второй президент США Джон Адамс. В 1819 году два молодых миссионера Бостона стали готовиться воплотить эту идею в жизнь: «Все взгляды устремлены на Иерусалим, — проповедовал Леви Парсонс, — этот истинный центр мира». Паства рыдала, когда Плиний Фиск провозглашал: «Мой дух несет меня в Иерусалим». Оба действительно отправились на Восток, но нашли там лишь безвременную смерть. Однако это не лишило мужества и не отвратило от подобных помыслов других — тех, кто, подобно Уильяму Томсону, тому самому американскому миссионеру, чья жена умерла во время восстания 1834 года, считал Иерусалим «общей собственностью всего христианского мира».