оке не политическими методами, но через Церковь, — говорилось в отчете министра иностранных дел. — Иерусалим — центр мира, и наша миссия должна быть там непременно». Великий князь основал Императорское православное палестинское общество и Российскую пароходную компанию для доставки русских паломников из Одессы. Он осмотрел участок в семь с лишним гектаров, купленный для будущего Русского подворья, и Романовы начали строить там маленький русский город[224]. Вскоре русских паломников стало так много, что пришлось разбивать для них палатки.
Англичане выказывали не меньшую заинтересованность и активность. 1 апреля 1862 года в Иерусалим в сопровождении сотни османских кавалеристов въехал Альберт-Эдуард — тучный 21-летний принц Уэльский (будущий король Эдуард VII).
Принц жил в величественном лагере за пределами городских стен. Будущему королю сделали на предплечье татуировку иерусалимского креста — символа крестоносцев, чем он был весьма взволнован, визит же его произвел неизгладимое впечатление и в самом Иерусалиме и — по возвращении — в Англии. Приезд принца в Святой город не только ускорил отзыв Джеймса Финна (обвиненного в финансовых злоупотреблениях после 20 лет консульской службы), но и усилил в англичанах ощущение, будто Иерусалим — маленькая часть Англии. По святым местам принца водил декан Вестминстерского аббатства Артур Стэнли, чья имевшая огромный авторитет книга о библейской истории, полная основанных на археологических данных теорий, убедила целое поколение британских читателей в том, что Иерусалим якобы был для них с детства «дороже даже самой Англии».
В середине XIX века археология неожиданно стала не только исторической наукой, изучающей материальные остатки прошлого, но и способом контроля над будущим. Не удивительно, что археология теперь была политической наукой — не только способом поиска культурных фетишей, общественной модой или королевским хобби, но и очередным инструментом строительства империй и расширения сети военного шпионажа. Археология стала светской религией Иерусалима и вместе с тем — в руках таких христианских империалистов, как декан Стэнли, — наукой на службе у Церкви: если она подтвердит истинность рассказов Библии и истории Страстей Господних, то у европейцев возникнут все основания для того, чтобы потребовать себе обратно Святую землю.
Англичане и русские были не одиноки в этом подходе. Консулы великих держав, многие из которых были по совместительству религиозными проповедниками, также считали себя археологами. И все же создали современную библейскую археологию американские протестанты[225]. Не слишком отставали от них и французы с немцами: они тоже увидели в археологии средство удовлетворить свои национальные интересы на чужой территории, и их императоры и премьеры охотно финансировали археологические раскопки на Святой земле. Подобно космической гонке ХХ века с ее героическими космонавтами и астронавтами, археология быстро стала проекцией мощи той или иной державы, а прославленные археологи смахивали на отъявленных конкистадоров и охотников за научными сокровищами. Неудивительно, что один немецкий археолог сравнил свою науку с «мирным крестовым походом».
Визит в Иерусалим принца Уэльского вдохновил британского офицера и археолога, капитана Чарльза Уилсона (Вильсона), организовать собственную экспедицию. В туннелях у Западной стены, под Цепными воротами Храмовой горы, он нашел монументальную иродиадскую арку большого моста, когда-то перекинутого из Верхнего города к Храму. Эту арку до сих пор именуют аркой Уилсона (Вильсона). И эта находка была только началом.
В мае 1865 года целый сонм британских аристократов — от министра иностранных дел графа Рассела до герцога Аргайла — основали Британский Фонд исследований Палестины, крупные вклады в который сделали и королева Виктория, и Монтефиоре. Позднее его президентом стал Шафтсбери. Визит в Палестину наследника британского престола впервые со времен Эдуарда I «открыл для христианского исследования Сирию», говорилось в проспекте общества. На его первом заседании архиепископ Йоркский Уильям Томпсон заявил, что Библия дала ему «законы, по которым он пытается жить» и «лучшие знания из всех, коими он обладает». А затем продолжил: «Земля Палестины принадлежит вам и мне. Она была дана праотцу Израиля. Из этой земли пришли вести о нашем искуплении. Эта земля, на которую мы взираем с таким же патриотическим чувством, с каким относимся к нашей доброй старой Англии».
В феврале 1867 года в Палестину прибыл 27-летний лейтенант Королевского инженерного корпуса Чарльз Уоррен, уполномоченный обществом начать в Святой земле полевые исследования. Однако горожане относились враждебно к любого рода раскопкам вокруг Храмовой горы, поэтому он арендовал несколько участков на некотором удалении от нее и прорыл оттуда 27 наклонных шахт глубоко в толщу горы. Уоррену посчастливилось обнаружить в Иерусалиме важнейшие артефакты: керамику времен царя Езекии с надписью «принадлежит царю», 43 цистерны под Храмовой горой; так называемую шахту Уоррена на холме Офель, через которую, по его убеждению, проник в город царь Давид, а также ворота Уоррена у Западной стены, которые были одним из главных входов в Храм во времена Ирода (позднее пространство вокруг них стало Пещерной синагогой). Этот предприимчивый археолог был живым воплощением блеска новой науки. Во время одного из своих спусков под землю он раскрыл древний бассейн Струтион и даже проплыл по нему на плоту, сколоченному из нескольких дверей. Модно одетых викторианских леди опускали в корзинах в его шахты, и там некоторые из них лишались чувств при виде библейских святынь, так что приходилось срочно ослаблять им корсеты.
Уоррен сочувствовал евреям, а циничные европейские туристы, высмеивавшие их «торжественные собрания» у Стены, бывшие для них не более чем «фарсом», вызывали у него гнев и раздражение. Он считал, что «страной должно управлять ради них [евреев]» так, чтобы в конечном итоге «Еврейское государство стало отдельным королевством, гарантированным великими державами»[226].
Французы же вели себя агрессивно даже в своих археологических предприятиях. Их ведущий археолог Фелисьен де Сольси был не слишком эрудированным специалистом, в частности, он заявил, что так называемая Гробница царей к северу от стен города принадлежала Давиду, хотя на самом деле это сооружение построила Елена, принявшая иудаизм царица, правившая на тысячу лет позже (см. стр. 154).
В 1860 году мусульмане, разъяренные привилегиями, которые султан выдавал в пользу христиан и иудеев, учинили жестокую резню христиан в Сирии и Ливане. Но это только поспособствовало дальнейшему продвижению Запада: Наполеон III послал для спасения ливанских христиан-маронитов войска, что подогрело интерес французов к территории, не особенно привлекавшей ни Карла Великого, ни крестоносцев, ни короля Франциска в XVI веке. В 1869 году Египет, за которым стояли французы, открыл Суэцкий канал. На торжественной церемонии открытия присутствовали французская императрица Евгения, прусский кронпринц Фридрих и австрийский император Франц Иосиф. Не желая, чтобы его обошли англичане и русские, Фридрих отплыл в Яффо и добрался до Иерусалима. В Святом городе он энергично включился в гонку за обеспечение прусского присутствия, сделав важные покупки: в частности, Фридрих купил основанную крестоносцами церковь Св. Марии Латинской неподалеку от храма Гроба Господня. Фридрих (отец будущего кайзера Вильгельма II) поддержал также напористого археолога Титуса Тоблера, во всеуслышание заявлявшего: «Иерусалим должен быть нашим!» На обратной дороге в Яффо конвой Фридриха чуть не столкнулся с кортежем Франца Иосифа, императора Австрии и номинального короля Иерусалимского, совсем недавно разбитого прусскими войсками в битве при Садове. Кронпринц и император холодно поприветствовали друг друга.
Франц Иосиф галопом мчался в Иерусалим в сопровождении тысячи османских солдат, в числе которых были бедуины с пиками, друзы с винтовками и всадники на верблюдах. А за ними слуги везли огромную серебряную кровать — подарок султана. «Мы спешились, — записал император, — я встал на колени на дороге и поцеловал землю под залпы пушек, паливших с Башни Давида». Он поразился тому, что «все выглядело именно так, как он и представлял себе по слышанным в детстве рассказам и Библии». Австрийцы, как и все европейцы, покупали здания для того, чтобы создать новый христианский город: император лично осмотрел масштабные земляные работы на участке, отведенном под строительство австрийского приюта на Виа Долороза.
«Я никогда не позволю этим безумным христианам чинить дороги, — писал османский великий визирь Фуад-паша, — иначе они превратят Иерусалим в христианский бедлам». Однако сами османы построили-таки новую дорогу Яффо — Иерусалим специально для Франца-Иосифа. Приближение «христианского бедлама» уже невозможно было остановить.
Молодой археолог капитан Чарльз Уоррен, проезжая Яффские ворота, стал свидетелем казни. Зрелище было ужасное: неумелый палач 16 раз опускал топор на шею жертвы, и каждый раз несчастный издавал крики: «Мне больно!» В конце концов палач просто встал ногами на спину казнимого и перепилил ему позвоночник, словно приносил в жертву овцу.
У Иерусалима того времени было по меньшей мере два лица, и он явно страдал диссоциативным расстройством личности. Ослепительные имперские постройки европейцев, ходивших в пробковых шлемах и красных британских мундирах и поспешно христианизировавших Мусульманский квартал, сосуществовали со старым османским городом, в котором темнокожие суданские стражи охраняли Харам и конвоировали осужденных преступников, чьи головы катились с эшафотов во время публичных казней. Ворота до сих пор запирались с заходом солнца; бедуины сдавали свои копья и мечи, когда входили в город. Треть Иерусалима являла собой пустошь: на фотографии (сделанной, между прочим, лично армянским патриархом) церковь Гроба Господня окружает пустынное пространство — и это в самом сердце Иерусалима! Два этих мира постоянно сталкивались: когда в 1865 году между Иерусалимом и Стамбулом была запущена первая телеграфная линия, арабского всадника, решившего срубить телеграфный столб, арестовали и на этом же столбе повесили.