го из помощников Шимона Бар-Кохбы. Старая рубаха и новое имя как нельзя лучше отражали две стороны формировавшегося сионистского вождя.
Бен-Гурион полагал (как и большинство сионистов в то время), что социалистическое еврейское государство можно создать без применения насилия, без доминирования над палестинскими арабами и без их вытеснения. Он был уверен, что еврейский и арабский рабочий класс смогут взаимодействовать. Ведь османские вилайеты Сидона и Дамаска, Иерусалимский санджак — как тогда называлась Палестина, — были нищими полупустынями, там жило всего 600 тыс. арабов. При этом тут было много свободных земель, пригодных для освоения. Сионисты надеялись, что арабы оценят экономические выгоды, которые сулила еврейская иммиграция, и начнут сотрудничать с переселенцами. Им было невдомек, что для большинства этих арабов никакие выгоды от еврейского переселения ничего не значат.
В Иерусалиме Бен-Гурион снял подвал без окон, но много времени проводил в арабских кафе Старого города, слушая новые арабские песни на граммофонах. Те же самые песни в тех же самых кафе и в то же самое время слушал и учился играть на своей лютне арабский юноша-христианин, коренной иерусалимлянин, знаток и ценитель красоты и наслаждений.
Вазиф Джавгарийе начал учиться игре на арабской лютне, или уде, еще мальчиком. Очень скоро он стяжал себе славу лучшего лютниста в городе, жившем музыкой: эта слава открыла ему доступ во все дома — и бедные, и богатые. Родившийся в 1897 году, сын уважаемого члена городского совета, принадлежавшего к греческой православной церкви и приближенного к Семействам, Вазиф был от природы необыкновенно артистичным. Отданный в обучение к цирюльнику, он вскоре решился нарушить родительскую волю и стать музыкантом. Наблюдая за всем, что случалось в городе, и зная в нем всех без исключения — от иерусалимских вельмож и турецких пашей до египетских певцов, куривших гашиш музыкантов и самых разных еврейских девиц, Вазиф с семи лет начал вести дневник — один из шедевров иерусалимской литературы[242].
Когда Вазиф только приступил к написанию дневника, его отец все еще добирался на работу на белом осле. Но Вазиф уже видел первое транспортное средство без конной тяги: автомобиль «Форд», на котором ездил по Яффскому шоссе один из американских колонистов. Привычный к жизни без электричества, юный музыкант, однако, очень быстро полюбил кинематограф в Русском подворье («плата — один турецкий бишлик на входе»).
Синтез культур был Вазифу по душе. Христианин, ходивший в английскую школу при монастыре Св. Георгия, он изучал Коран и с удовольствием участвовал в пикниках на Храмовой горе. Считая евреев-сефардов «яхуд, авлад араб» («евреями, сынами арабов»), он надевал маскарадный костюм к еврейскому празднику Пурим и разделял с ними ежегодную праздничную трапезу у гробницы Симона Праведника, во время которой он, под аккомпанемент своего уда и тамбурина, пел андалузские песни. А в доме одного еврея-портного в квартале Монтефиоре он исполнял еврейскую версию хорошо известной арабской песни, аккомпанируя хору ашкеназов.
В 1908 году иерусалимляне отпраздновали победу революции младотурков, низвергнувшей тирана Абдул-Хамида и его тайную полицию. Младотурки — политическая партия «Единение и прогресс» — восстановили конституцию 1876 года и объявили парламентские выборы. Преисполненный воодушевления Альберт Антеби — местный предприниматель, которого друзья звали Еврейским пашой, а враги — Маленьким Иродом, бесплатно раздал веселившейся у Яффских ворот толпе сотни караваев хлеба. Детвора на улицах города разыгрывала сцены восстания младотурков.
Арабы поверили, что наконец-то освободятся от османского деспотизма. Первые арабские националисты не представляли себе четко, какое государство они хотят иметь: с центром в Аравии или в Большой Сирии. Но ливанский писатель Наджиб Азури уже подметил, что националистические устремления арабов и евреев кристаллизовались одновременно, и их столкновение стало неизбежным. Депутатами Стамбульского парламента от Иерусалима были избраны члены знатных семейств — Отман аль-Хусейни и племянник Юсуфа аль-Халиди Рухи — литературовед, просветитель и политический деятель. Став в Стамбуле заместителем спикера парламента, Рухи Халиди использовал свое положение, чтобы бороться против сионизма и покупки евреями земельных участков.
Богатевшие иерусалимские кланы процветали. Их сыновья обучались с Вазифом в английской школе при монастыре Св. Георгия, дочери — в школе Хусейни для девочек. Женщины теперь носили и привычные арабские одеяния, и европейские платья. Британские школы принесли в Иерусалим футбол: матч проводился каждую субботу после полудня на поле за воротами Ирода. Особенно увлекались новой игрой мальчики Хусейни, некоторые из них играли прямо в своих фесках. До Первой мировой войны Вазиф еще ходил в школу, но уже вел богемную двойную жизнь. Он играл на своем уде, слыл надежным посредником в сомнительных делах и устраивал застолья, а возможно, служил и сводником для кланов, которые теперь жили за стенами Старого города в своих новых особняках в районе Шейх-Джаррах. Время от времени знатные горожане арендовали odah, небольшие квартиры для игры в карты или для любовниц, и нередко отдавали запасные ключи от них Вазифу. Покровитель Вазифа, сын мэра Хусейн Эфенди аль-Хусейни, снимал на Яффском шоссе odah для своей самой услужливой содержанки по имени Персефона — эта предприимчивая обольстительница полугреческого-полуалбанского происхождения в свободное время занималась торговлей скотом и лекарственным тимьяновым маслом под собственным брендом. Персефона любила петь, и аккомпанировал ей на лютне наш Вазиф. Хусейни, став в 1909 году мэром Иерусалима, женился на ней.
Традиционно дамами сердца знатных иерусалимлян были еврейки, армянки или гречанки. Но теперь главным ресурсом иерусалимских гедонистов стали русские паломницы, тысячами приезжавшие в город. Вазиф записал в дневнике, что вместе с будущим мэром Раджибом аль-Нашашиби и Исмаилом аль-Хусейни он устраивал тайные пирушки «для русских дам». Именно в это время один необычный русский паломник, прибывший в Иерусалим в марте 1911 года, сетовал на поразительное разложение нравов и блуд своих соотечественниц в Святом городе. Этот сибаритствующий крестьянин был любимцем и надеждой российской императорской четы: их единственный сын страдал гемофилией, и необычный крестьянин-паломник, казалось, только один и мог вылечить царевича.
«Впечатление радости я не могу здесь описать, чернила бессильны… Да воскреснет Господь! Душа поет радостно», — писал Григорий Распутин, 44-летний сибирский крестьянин, сделавший карьеру царского «святого старца». Впервые он посетил Иерусалим в 1903 году, будучи еще никому не известным паломником. Он так и не забыл тяготы того морского путешествия из Одессы: «Надо обратить побольше внимания на паломников, — писал он позднее, — чтобы не возили их, как скот, в трюмах, иногда до семисот вместе». Но с той поры Распутин обрел вес и влияние. И на этот раз его паломничество оплатил Николай II, называвший Распутина «нашим другом», но не нашедший иного способа удалить его из Санкт-Петербурга, чтобы замять нараставшую критику в адрес царского дома из-за «старца», который устраивал попойки с проститутками, непристойно обнажался в публичных местах и прилюдно мочился в ресторанных залах. На этот раз Распутин жил в Иерусалиме в роскошной резиденции православного патриарха. Но при этом мнил себя рядовым ревностным паломником, описывая «невыразимую» радость Пасхи: «Ходят такие же люди, как тогда, носят плащи и странная на них одежда прежнего завета, как сейчас, так все и было. И вот слезы текут». А потом опять — секс и попойки, до которых Распутин был так охоч.
В 1911 году в Иерусалим на Пасху прибыло свыше 10 тыс. русских паломников — в большинстве своем неуправляемых крестьян. Они останавливались в постоянно расширяющихся общежитиях Русского подворья, а на богослужения ходили в церковь равноапостольной Марии Магдалины, построенную великим князем Сергеем, и в новую церковь Св. Александра Невского рядом с храмом Гроба Господня[243]. Эти паломники лишь усугубляли дурную репутацию русских: «Многие из них живут в Иерусалиме на такой манер, который не соответствует ни святости места, ни цели их паломничества, пав жертвой всякого рода соблазнов».
С ростом числа русских паломников, не удерживавшихся от пьянства и потасовок в Святом городе, контролировать их становилось все труднее, и Распутин рассказывает, как он ненавидит католиков и армян, не говоря уже о мусульманах. В 1893 году телохранитель одного богатого русского паломника застрелил католического ризничего и еще троих человек лишь за то, что католик в храме Гроба Господня попросил его уступить дорогу. «Вино продают „ракичку на паричку“ и пьют его, потому что дешево. Это более делают чернички афонские», — объяснял Распутин. Худшим злом был разврат: мы уже писали, что русские паломницы охотно участвовали в сомнительных увеселениях знатных иерусалимлян, а некоторые даже оставались в Иерусалиме в качестве постоянных любовниц. Распутин знал, о чем говорил, когда предостерегал: «Первый раз непонятная для тебя радость появляется, а во второй раз начнем хулить, и безверье в нас вкоренится. Кто не бывал, попросит тебя: съезди за послушание и расскажи ему с трепетом, как много там ошибок для молодых послушников и послушниц. Монахиням бывает очень трудно, лучше бы их не отпускали: громадный соблазн, очень враг [дьявол] завидует, и из них делаются многие приживалками и торговками святынями, бегают, говорят: „У нас батька святой“ — и записывают вас… Потому нельзя черничкам туда ездить, большая часть их помимо Иерусалима живет, а кто был там, тот знает».
Торговля удовольствиями шла бойко. Стивен Грэм, английский журналист, сопровождавший в Иерусалим русских крестьян-паломников примерно в то же время, когда там находился Распутин, описывал, как «в Страстную неделю арабки пробирались в гостиницы, несмотря на все установления, и продавали крестьянам бутылки с джином и коньяком. Иерусалим уже запрудили не только паломники и туристы, но и шарлатаны, балаганщики, лоточники, черногорские полицейские, конные турецкие жандармы, пилигримы на ослах, пилигримы на телегах», англичане и американцы. При этом «Святой город отдан в руки русских, армян, болгар и арабов-христиан».