сиббити, – что в иврите должно было превратиться в «шева» – «семь» (Mendenhall, p. 45). Сын Давида и Вирсавии был, таким образом, наполовину иевусеем. При рождении ему было дано хорошее израильское имя Иедидия («возлюбленный Яхве») в знак того, что он выбран наследником Давида. Однако родители назвали сына Соломоном – по всей вероятности, в честь Шалема, древнего божества Иерусалима. Хронист, правда, связывает это имя с древнееврейским словом «шалом» – «мир»: он излагает предсказание, согласно которому Соломон, в отличие от отца, «будет человек мирный» (1 Пар 22:9; ср. Ahlström, 1993, pp. 504–05).
Иевусеями могли быть и другие известные жители Иерусалима, занявшие впоследствии важное место в иудейской традиции. Один из них – пророк Натан (Нафан). Библия подробно рассказывает о происхождении каждого пророка, но Натан – исключение: не указано даже имя его отца (Ahlström, 1961; Clements, 1965, p. 58). Возможно, Натан был советником иевусейского царя, и если так, то он оказался очень полезен Давиду как посредник в отношениях с его новыми иевусейскими подданными. Натан сурово укорял Давида после гибели Урии, но не за попрание нравственных заповедей Моисея, а за вопиющее злоупотребление властью, которое никак не подобало ближневосточному монарху, поклявшемуся установить справедливость в своем царстве. Не исключено, кроме того, что убийство Урии серьезно осложнило отношения Давида с иевусейским населением. Можно предположить, что из иевусеев происходил и первосвященник Иерусалима Цадок (Садок), хотя в прошлом это яростно оспаривалось (Rowley, 1967, p. 73; Clements, 1965, pp. 42–43; de Vaux, 1961, pp. 114, 311). Позднее, как мы увидим, все священники Израиля должны были доказать, что ведут свой род от Цадока, поскольку к тому времени он уже стал символом иудейской аутентичности. И все же его имя – иевусейского происхождения. В 1-й книге Паралипоменон приводится безупречная родословная Цадока, восходящая к Аарону, – правда, в ней на пять поколений больше, чем должно было пройти от Аарона до Давида (1 Пар 6). Может статься, Хронист добавил в родословную первосвященника его иевусейских предков. Смещение верховного служителя Бога Всевышнего наверняка оттолкнуло бы местное население. Чтобы удовлетворить израильтян, Давид назначил второго священника – Эвиатара (Авиафара), потомка старинного священнического рода из Шило. Эвиатар служил наравне с Цадоком – правда, он недолго продержался после смерти Давида, и первосвященником Иерусалима стал Цадок. И все же два священнослужителя, израильский и иевусейский, в добром согласии совершающие обряды, олицетворяли мирное сосуществование двух народов, к которому стремился Давид. Ему нужны были символы, способные объединить его разнородное государство, удержать вместе несхожие друг с другом части страны. Одному из своих сыновей Давид дал имя Беелиада (Веелиада), демонстрируя тем свои симпатии к местным традициям, и многие старинные обряды иевусеев на горе Сион гармонично влились в Иерусалиме в принесенный израильтянами культ Яхве.
Одним из первых действий Давида после воцарения в Иерусалиме стало перенесение в новую столицу Ковчега Завета, который все еще хранился в Кирьят-Йеариме на западной границе царства. Это было продиктованное свыше, хотя и рискованное решение. Присутствие в городе Ковчега – самой важной святыни израильтян – должно было узаконить власть Давида в глазах жителей северного царства, до сих пор испытывавших неприязнь к новому царю. К тому же Ковчег превращал Иерусалим, не обладавший религиозным значением для последователей Яхве, в святое место. Однако первая попытка Давида перевезти в Иерусалим Ковчег Завета окончилась трагедией. Не человеческое это дело – по собственной инициативе устанавливать святые места: святость места должна была проявиться. В прошлом Яхве часто представлялся народу Израиля «легким на подъем», и все же его не следовало перемещать просто по прихоти царя. Священный объект всегда таит в себе опасность, и приближаться к нему должны только те, кто принял необходимые меры предосторожности. Это стало очевидно во время первой попытки Давида: к Ковчегу случайно прикоснулся один из сопровождавших его людей, некий Оза, желая поддержать, чтобы он не свалился с покачнувшейся телеги, – и тут же упал замертво. Ковчег символизировал присутствие Яхве, и случившееся показало, что Давид пытается принести в свою столицу грозную непредсказуемую силу, а не просто древний почитаемый предмет. Если Яхве и «поселится» на Сионе, то лишь по своей и только своей воле.
Три месяца спустя Давид решился повторить попытку. На сей раз Яхве был благосклонен и позволил беспрепятственно внести Ковчег в Иерусалим. Давид, одетый, подобно священнику, в одну лишь льняную рубаху, «скакал и плясал» перед Ковчегом. То и дело он останавливал процессию, чтобы принести в жертву тельца и овна. Наконец, Ковчег был торжественно, с великими почестями и ликованием, внесен в подготовленный для него шатер-храм вблизи источника Гихон (2 Цар 6). Соблаговолив поселиться в Граде Давида, Яхве недвусмысленно дал понять, что воистину избрал Давида царем Израиля. Таким образом, его выбор Сиона в качестве постоянного обиталища был неразрывно связан с тем, что он выбрал Дом Давидов. Это стало ясно, когда Давид решил воздвигнуть в Иерусалиме храм Яхве. Царь поделился своей идеей с пророком Натаном, и тот горячо одобрил ее. Ближневосточный монарх обязан был построить дом для Бога, своего покровителя. Но у Яхве были другие планы: он сказал Натану, что всегда вел жизнь странника и привык обитать в шатре. Ему не нужен дом для себя, вместо того он возведет дом для Давида – династию, которая будет царствовать вовеки (2 Цар 7:6–16).
Возможно, Натан по некотором размышлении решил, что Давиду не стоит пока развенчивать Бога Всевышнего, возводя в иевусейском Иерусалиме храм чужого бога. А Давид, наверное, для того и выбрал место за пределами городских стен возле источника Гихон, чтобы не задеть религиозные чувства иевусеев. Вполне вероятно также, что племенам Израиля и Иудеи претила сама идея храма: им был дорог образ Яхве-кочевника, и они не желали, чтобы их бог, подобно другим богам Ханаана, оказался привязан к одному-единственному святилищу, – или опасались той власти, которую храм дал бы Давиду. Библейских авторов, по-видимому, смущало, что Давид, бывший для них идеалом правителя, не возвел храма для своего Бога, – быть может, эпизод с отказом Яхве от храма появился именно по этой причине. Хронист полагал, что Давид не удостоился чести возвести храм, потому что всю жизнь воевал и пролил слишком много крови, а Соломон удостоился ее, поскольку был мирным человеком (1 Пар 28:2–7). Мы уже отмечали, что в городах древнего мира строительству придавался религиозный смысл. Давид сумел построить ряд других сооружений, как и подобало царю. Он выстроил себе дворец из кедра, специально доставленного из Ливана, и заново обустроил «Милло» – похоже, библейские авторы не понимали, о чем речь; предположительно это название относилось к старым террасам на Офеле (см. главу 1). Также была возведена Башня Давида – новая цитадель. Население Иерусалима росло. Чтобы город мог вместить всех чиновников, ремесленников и военных, необходимых набирающей мощь империи, Давид расширил его, для чего потребовалось в одном месте снести стену. Судьба Давида перекликается с судьбой пророка Моисея, который вывел народ Яхве из Египта и умер на пороге Земли Обетованной. Давид привел народ Яхве в Иерусалим, но судьба не дала ему построить храм, которому суждено было сделать иевусейский город величайшей святыней иудейского мира.
Зато Давид подготовил место для будущего Храма Соломона, приобретя участок земли у Орны, который, возможно, был последним иевусейским царем. Библейские авторы рассказывают, что Давид совершил грех, приказав провести перепись жителей, – переписи во все времена вызывали недовольство, поскольку предваряли учреждение налогов и трудовой повинности. Разгневанный Бог наслал на царство моровую язву, и в три дня от страшной болезни погибло семьдесят тысяч человек. Затем Давиду явилось видение «ангела» Яхве, который стоял возле гумна Орны и простирал руку на раскинувший внизу город. Придворный пророк истолковал это так: Давид сможет остановить болезнь, только возведя алтарь Яхве на месте, фигурировавшем в видении. Библейские авторы показывают, как Давид и Орна совместными усилиями пытаются побороть кризис. Этот эпизод напоминает рассказ о приобретении Авраамом пещеры Махпела у Ефрона (Эфрона) хеттеянина (Быт 23). Орна, подобно Ефрону, хочет подарить Давиду землю, не взяв с него ни шекеля, но Давид, который мог бы просто присвоить участок, проявляет достойное восхищения благородство и уважение к своему предшественнику и настаивает на том, чтобы выплатить полную цену (2 Цар 24). Многие современные ученые склоняются к мысли, что этот участок мог быть одним из святых мест иевусейского Иерусалима, – в древнем Ханаане гумна часто использовались для проведения народных собраний, пророческих гаданий, а также обрядов плодородия, относившихся к культу Баала. А гумно, расположенное, как гумно Орны, на видном месте, при входе в город, прекрасно подходило для отправления этого культа (Mazar, p. 52; Clements, 1965, pp. 61–62; Ahlström, 1993, p. 471; Kraus, p. 186). Правда, библейские авторы ни о чем подобном не упоминают – предположение о том, что Храм построен на языческой «высоте» (бама), должно было немало их смущать, – но такая преемственность была очень характерна для древнего мира. Орна не выказывает никаких признаков недовольства, напротив, он готов «поделиться» святым местом с Давидом и даже изъявляет желание заплатить за первое жертвоприношение на новом алтаре. Священное не считалось чем-то, чем вообще могут владеть люди, и не вызывало собственнических чувств. Явление ангела означало, что место принадлежит богам, и в следующем поколении дети Давида и Орны будут вместе возносить молитвы на горе Сион.
Как утверждается, Давид подготовил строительные материалы для нового храма, послав за кедровым и можжевеловым деревом в Тир, к тамошнему царю и своему союзнику Хираму. Мысль