Прим. пер.) ассоциируется со смертельным ужасом и адовыми муками. В Иерусалимском Храме – возможно, в самом Двире – стояла статуя богини плодородия Ашеры (Астарты), а в храмовом дворе – «домы блудилищные» для храмовых проституток. Основным культом на Сионе стал культ Ашеры; имелись также алтари других астральных божеств (4 Цар 21:1–18; 2 Пар 33:1–10). Ревнителей Яхве все это, естественно, возмущало, хотя какой-то части народа насаждение идолопоклонства, по-видимому, не казалось неприемлемым. Из книги пророка Осии нам известно, что посвященные Баалу обряды плодородия были широко распространены в северном царстве вплоть до 722 г. до н. э. Но в Иерусалиме Яхве на протяжении 270 лет почитался как Бог Всевышний, и пророки, видя в его умалении мерзкое отступничество и черную неблагодарность за чудесное спасение в 701 г., сулили Иерусалиму страшные кары. Манассия же, возможно, считал, что самое главное – умилостивить Ассирию, а для этого стоит отказаться от «яхвистского шовинизма» Езекии. За годы его долгого правления Иудея сумела оправиться от разорительного вторжения Синаххериба и даже вернула часть утраченных территорий.
Самыми беспощадными критиками царя Манассии, вероятно, были реформаторы-девтерономисты, которые как раз в годы его правления развивали новую форму яхвизма и с крайним неодобрением относились к тому, что творилось на Сионе. Вполне возможно, что они пришли в Иерусалим из Израильского царства после катастрофы 722 г. до н. э. В таком случае ассирийцы, круша у них на глазах древние храмы Израиля, заставили их разувериться в способности рукотворных святилищ поддерживать связь между землей и небесами и служить защитой народа. В осевое время священное в восприятии людей все более отдалялось от земной жизни: глубокая пропасть разверзлась между небесами и землей. Девтерономистам казалось немыслимым, чтобы Бог снизошел до здания, построенного руками человека. Описывая освящение Соломоном Иерусалимского Храма, Девтерономист вкладывает в уста царя слова сомнения, подрывающие самую основу сионского культа: «Поистине, Богу ли жить на земле? Небо и небо небес не вмещают Тебя, тем менее сей храм, который я построил» (3 Цар 8:27). Бог обитал на небесах, а в нашем мире присутствовало лишь его «имя» – тень его самого. По мнению девтерономистов, в сионских обрядах были слишком сильны элементы древней ханаанской мифологии. Им нужна была религия, базирующаяся на истории, а не на символических легендах, лишенных фактической основы. Во многих отношениях их воззрения довольно близки тем, что бытуют в современном западном мире. Например, девтерономисты не считали, что воцарение Яхве на Сионе дает народу Израилеву право владеть землей Ханаана, а написали историю покорения этой земли Иисусом Навином, показывающую, что израильтяне завоевали ее – с божьей помощью и силой оружия. Суккот был для них только праздником урожая, никак не связанным с воцарением Яхве на Сионе (Втор 16:13–15).
Девтерономисты в первую очередь хотели, чтобы израильтяне чтили одного лишь Яхве и отвернулись от всех прочих богов. Пророки северного царства, такие как Илия и Осия, уже давно это проповедовали, но в Иерусалиме еще со времен царя Соломона существовала традиция синкретизма, и религиозная политика Манассии стала для девтерономистов последней каплей, переполнившей чашу. Девтерономисты верили, что во времена Исхода из Египта израильтяне дали обет почитать только Яхве, и в главе 24 книги Иисуса Навина описали, как народ торжественно подтверждает свой завет с Господом. Под руководством Иисуса Навина представители всех двенадцати колен заявляют, что отвергли всех чуждых им местных богов и отдали свои сердца Яхве. Девтерономисты еще не были монотеистами: они вполне верили в существование других богов, но считали, что народ Израиля должен почитать только Яхве[24].
Как мы уже видели, под влиянием литургической практики Иерусалимского Храма какая-то часть жителей Иудеи пришла к аналогичным воззрениям. В ритуалах Сиона Яхве провозглашался единственным царем, главенствующим над всеми богами. Но в глазах девтерономистов сионский культ был испорченным и ложным. Они не хотели вообще отменить храмы – центр любого культа древности и обязательную составляющую жизни того времени, – а предлагали, чтобы весь народ Израилев чтил лишь одну святыню, которая бы находилась под пристальным наблюдением для защиты от проникновения чужеродных элементов. Первоначально роль культового центра, возможно, предназначалась Шхему или Вефилю, но после 722 г. до н. э. Иерусалимский Храм остался единственным значимым святилищем Яхве, которое могло бы выступать в этом качестве, и реформаторам волей-неволей пришлось согласиться на такой вариант. И даже решившись, они в описании раздумий Моисея о главной святыне Богу в Земле Обетованной избегают прямо упоминать Сион и Иерусалим: Моисей неопределенно говорит о месте, «какое изберет Господь, Бог ваш из всех колен ваших, чтобы пребывать имени Его там» (Втор 12:5; Rowley, 1967, pp. 106–7; Nielsen, pp. 45, 85).
В правление Манассии идеал девтерономистов не мог воплотиться в жизнь, но неожиданно такая возможность открылась при внуке царя, Иосии (640–609 гг. до н. э.). Время было самое подходящее. На всем Ближнем Востоке люди смутно ощущали, что старые порядки безвозвратно уходят. Жизнь в новых гигантских империях – Ассирии и ее противнике, набирающем мощь Вавилоне, – раздвигала для людей границы мира, технические достижения помогали им лучше контролировать среду обитания. Люди уже не могли смотреть на мир теми же глазами, что их предки, и их религиозные идеи тоже неизбежно должны были измениться. В других частях цивилизованного мира также возникла настоятельная потребность в реформировании древнего язычества. В осевое время архаичные представления уступили место даосизму, конфуцианству, буддизму, индуизму и, наконец, греческому рационализму. Аналогичная тенденция к изменению религиозного сознания наблюдалась и в Иудейском царстве. Но уход старины пробудил на всем Ближнем Востоке от Египта до Месопотамии тоску по идеализированному прошлому. Очень похожим образом девтерономисты представляли себе «золотой век» Израиля – период Исхода и судей; это прошлое было в значительной мере вымыслом, но казалось куда привлекательнее пугающего своей непонятностью настоящего.
Стремясь вернуть прошлое, царь Иосия принял решение восстановить Храм Соломона, который после трех столетий, видимо, серьезно нуждался в ремонте. Во время работ первосвященник Хелкия обнаружил свиток – возможно, он представлял собой часть того библейского текста, который мы знаем как Второзаконие. Когда свиток прочитали перед царем Иосией, тот был глубоко поражен: как следовало из текста, Господь оказывал покровительство евреям вовсе не безусловно, не потому, что раз и навсегда избрал Дом Давидов, – все целиком зависело от соблюдения Закона Моисеева (4 Цар 22; 2 Пар 34), и нельзя было полагаться просто на присутствие Яхве в Храме на горе Сион как на достаточную защиту. Бурная реакция Иосии на содержание свитка показывает, что в те времена Закон не занимал центрального места в религиозной жизни Иудеи. Раньше общественный строй страны опирался на культ Яхве и власть царя, которого почитали как помазанника божия, теперь же ее законом должна была стать Тора, Закон Моисея.
Соответственно, Иосия приступил к реформе, которая, подобно всем реформам такого рода, была попыткой возродить древние добродетели. Прежде всего он созвал всех старейшин Иудеи в Иерусалимский Храм для возобновления Завета с Богом, и те поклялись отринуть чуждых богов и служить одному Яхве. Далее следовало очистить культ от языческих элементов, которые, судя по рассказу Девтерономиста, попадались в Иерусалиме на каждом шагу. Все предметы, относившиеся к поклонению Баалу, Ашере и астральным божествам, были вынесены из города стены в долину Кедрона и там сожжены. В храмовом дворе уничтожили мацевот и жилища проституток – служительниц культа Ашеры:
И осквернил он Тофет, что на долине сыновей Еннома, чтобы никто не проводил сына своего и дочери своей чрез огонь Молоху; и отменил коней, которых ставили цари Иудейские солнцу пред входом в дом Господень … И жертвенники на кровле… которые сделали цари Иудейские, и жертвенники, которые сделал Манассия на обоих дворах дома Господня, разрушил царь, и низверг оттуда… И высоты, которые пред Иерусалимом, направо от Масличной горы, которые устроил Соломон, царь Израилев, Астарте, мерзости Сидонской, и Хамосу, мерзости Моавитской, и Милхому, мерзости Аммонитской, осквернил царь; и изломал статуи, и срубил дубравы, и наполнил место их костями человеческими.
(4 Цар 23:10–14)
В этом подробном перечне актов разрушения есть настораживающая беспощадность. Именно с нее началось то яростное отвращение к «идолопоклонству», которым полны и речи пророков, и книги мудрости, и псалмы. Возможно, древние израильтяне слишком остро ощущали притягательность религиозных символов прошлого, чтобы попросту спокойно отойти от них в сторону, как Будда при реформе древнего язычества Индии. Все-таки «идолопоклонство» – тоже часть религиозных исканий, потому что священное никогда не проявляет себя непосредственно, а всегда воплощается в чем-то ином: в мифах, предметах, зданиях, людях, созданных людьми идеях и учениях. Все символы божественного обречены на несовершенство, так как призваны выразить то, что в принципе не может быть выражено средствами, доступными человеку, что выходит за пределы нашего понимания. Однако, как свидетельствует история религии, с изменением уклада жизни старые святыни теряют силу. Божественное больше не являет себя через них, и они могут даже мешать получению религиозного опыта. Кроме того, люди способны принять символ – будь то камень, дерево или доктрина – за саму священную реальность.
Именно такие изменения происходили в религиозных воззрениях жителей Иудеи при царе Иосии. В течение трех столетий народ Иерусалима получал духовную поддержку от самых разных религиозных символов Ханаана, а теперь все они стали казаться настолько порочными, что превратились в воплощение зла. Так, Иосия и Хелкия уже не могли постичь