Но все же Яхве обещал пророку, что в один прекрасный день вернется в Иерусалим тем же путем через Масличную гору и снова воссядет на горе Сион. Произойдет новый исход и новое сотворение мира – рассеянные на чужбине изгнанники возвратятся в свою землю, возделают ее, и «тогда скажут: эта опустелая земля сделалась как сад Эдемский» (Иез 36:34–36). Наступит пора исцеления и объединения: Иудея и Израиль воссоединятся под властью царя из рода Давида, и Яхве, как в Эдеме, будет жить среди людей. Придет конец разобщению, отчужденности и нечестию, и народ вновь обретет изначальную полноценность бытия, которой так жаждет. Главную роль в этом видении играл Иерусалим. Спустя 14 лет после его разрушения Навуходоносором Иезекиилю (или одному из учеников пророка) явился в видении будущий город «на весьма высокой горе» (Иез 40:2), называемый Яхве Шам – «Господь там» (Иез 48:35). Этот город – земной рай, царство мира и плодородия в изначальном смысле. Так, пророк видит ручей – он вытекает из-под Храма и, превратившись в полноводный поток, покидает священные пределы, чтобы нести жизнь и исцеление на окрестные земли (вспомним источник в середине Эдемского сада, который давал начало четырем великим рекам, орошавшим все стороны света). По берегам потока «будут расти всякие дерева, доставляющие пищу: листья их не будут увядать, и плоды на них не будут истощаться… плоды их будут употребляемы в пищу, а листья на врачевание» (Иез 47:12). Терпя муки изгнания, пленники обращались к древним мифам, чтобы вообразить себе возвращение в то единственное место на земле, где они должны находиться.
Однако Иезекииль не просто ищет утешения в прошлом – он очерчивает формы будущего, строит для города Яхве Шам новую священную географию. Храм посреди города в точности повторяет облик разрушенного Храма Соломона. Три его части – придел (Улам), культовая зала (Хехал) и внутреннее святилище (Двир) – соответствуют уровням святости: каждая следующая более свята, чем предыдущая (Иез 40:48–41:4). Как и в прежние времена, к священному следует приближаться постепенно, и лишь избранным открыт доступ в его внутренние круги. В видении Иезекииля эта концепция занимает центральное место и составляет основу новой духовной карты идеального мира. Однако явившийся пророку храм отличается от Храма Соломона в двух отношениях: царский дворец больше не примыкает к нему, а комплекс храмовых построек окружен двумя концентрическими дворами с оградами (Иез 40:17–19, 28–31). Святость Яхве требовалось более тщательно отделить от обыденного мира. Бог все сильнее отдалялся от мира людей, становился отделенным (кадош) от него. Яхвист, первый библейский автор, представлял себе, как Яхве сидит вместе с Авраамом и дружески с ним беседует; для Иезекииля, впитавшего дух осевого времени, священное было уже великой тайной, непостижимой для человека, но по-прежнему оставалось центром мира, источником жизни и силы. Поэтому символом божественной реальности в видении Иезекииля выступает райский источник. Картина Земли Обетованной, нарисованная пророком, никак не соотносится с физико-географическими реалиями. Так, город Яхве Шам, в отличие от реального Иерусалима, лежит в самом центре страны, а сама страна намного обширнее, чем Объединенное Израильско-Иудейское царство в годы наивысшего могущества: на север она простирается до самой Пальмиры, на юг – до Потока Египетского[28] (Иез 47:13–23). Иезекииль не стремился к точному описанию своей родины, он создавал образ духовной реальности. Из города Яхве Шам на земли и народ Израиля нисходит божественная сила, которая образует концентрические круги, – чем дальше область от центра, тем слабее ее святость. Сердцевина земного мира – это Храм, следующий круг – город, охватывающий Храм. Город и Храм окружены особой областью, предназначенной для служителей Бога – царя, священников и левитов; она обладает большей святостью, чем остальная Святая земля, где живут двенадцать колен Израилевых. В последнем круге, куда вообще не доходит излучение святости, находится весь прочий мир, населенный другими народами (гойим) (Иез 48:9–29). Как Бог в корне отличен от всех земных существ, так и народ Израиля, объединившийся вокруг Бога, должен стать священным и обособиться от мира язычников. Эта картина была отражением жизненных правил, которые пыталась установить для себя в Вавилоне часть еврейских изгнанников.
Трудно сказать, трактовал ли Иезекииль свое видение как прототип будущего земного Иерусалима. В то время оно явно было утопическим: и Храм, и город, и значительная часть страны были разорены, их возрождение казалось немыслимым. Возможно, Иезекииль рисовал лишь идеальный образ, призванный служить объектом для благочестивых размышлений. Когда таинственный невидимый проводник в видении показывает пророку храм, он не говорит, что это – образец следующего храма. Видение нужно совсем для другого:
Ты, сын человеческий, возвести дому Израилеву о храме сем, чтобы они устыдились беззаконий своих и чтобы сняли с него меру. И если они устыдятся всего того, что делали, то покажи им вид храма и расположение его, и выходы его, и входы его, и все очертания его, и все уставы его, и все образы его, и все законы его.
(Иез 43:11)
Если израильтяне хотят жить в Вавилоне, как прежде в Иерусалиме, – так, чтобы Бог был среди них, – они должны сделать самих себя, фигурально выражаясь, областью святости. Им следует избегать опасного сближения с гойим и заигрывания с Мардуком, а также другими ложными богами. Коль скоро Яхве пожелал пребывать среди своего народа, Дом Израилев должен преобразить себя в истинный дом для Бога. Евреям предстояло, обращаясь мыслями к идеализированной карте Святой земли, постигнуть природу и смысл священного пространства, где каждому человеку и каждой вещи отводится свое место, найти центр своей жизни и вновь обрести ориентацию. В Вавилоне изгнанники, наверное, часто ощущали себя на задворках жизни, и их, скорее всего, очень утешало сознание, что они ближе к центру реальности, чем их языческие соседи, которых вообще нет на карте. Для людей, лишенных родины, это новое описание их настоящего положения могло стать бальзамом, исцеляющим душевные раны.
Определенные детали того образа жизни, который предписывался изгнанникам, выясняются из анализа текстов Жреческого кодекса – начало их написания, как и деятельность Иезекииля, относят к периоду Вавилонского пленения. Эти тексты представлены во всех книгах Пятикнижия, но наиболее явно – в книгах Левит и Числа. У их автора, переписавшего историю Израиля со священнических позиций, много общего с Иезекиилем, который – не будем забывать – тоже был священником. В описании жизни народа Израилева в пустыне и изложении законов, которые, как считалось, Яхве сообщил Моисею на горе Синай, тоже присутствует идея уровней святости. В центре стана израильтян ставилась cкиния – храм-шатер, где пребывал Ковчег Завета, а с ним и «слава Господня». Скиния была самым священным местом, особенно Святая Святых, куда мог войти лишь первосвященник Аарон. Но и весь стан считался священным, в нем предписывалось поддерживать чистоту во всех смыслах, поскольку в середине присутствовал Яхве. Вне стана простиралась пустыня, лишенная божественного Присутствия. Здесь, как и у Иезекииля, Яхве предстает способным к перемещению. Он постоянно сопровождает народ Израиля в переносном святилище.
В Жреческом кодексе ни разу не упомянут Иерусалим – отчасти потому, что повествование Пятикнижия заканчивается временем, предшествующим вступлению израильтян в Землю Обетованную, т. е. задолго до завоевания города царем Давидом. Но очень похоже, что автор Жреческого кодекса, в отличие от историков-девтерономистов, вообще не видел необходимости в специальном месте для «пребывания имени» Господа. В его представлении Яхве не имел постоянного обиталища; «слава Господня» могла приходить и уходить, а «местом» Бога был стан израильтян. Израильтяне тогда и стали народом, когда Яхве решил пребывать среди них. Присутствие Яхве среди народа играет в Жреческом кодексе столь же важную роль, сколь и Закон: одновременно с Торой Бог передает Моисею на горе Синай подробное описание устройства cкинии. Оно, как и описание будущего храма у Иезекииля, должно было служить утешением изгнанников, убеждая их, что Яхве может пребывать со своим народом где угодно – даже в духовном хаосе Вавилона. Разве Бог не скитался уже со своим народом в дикой пустыне Синая?
Вероятно, у иерусалимского жречества издавна имелся свой, оберегаемый от непосвященных свод правил, а Жреческий кодекс представлял собой попытку популяризировать эти правила и сделать их доступными для мирян. Поскольку старый мир был уничтожен Навуходоносором, евреям в плену предстояло сотворить новый. Тема творения занимает в Жреческом кодексе центральное место, но старые мифы о битвах, тесно связанные с конкретными храмами и святыми местами, отброшены. Автор сосредоточился на главной идее – сотворении космоса путем упорядочения хаоса. В его рассказе в первой главе книги Бытия Яхве творит мир, не вступая в битву с морским чудовищем Левиафаном. Бог спокойно отделяет от тоху и боху – «безвидной пустоты» – по одному элементу, создавая тем самым день и ночь, тьму и свет, сушу и море, устанавливает границы между ними, назначая каждому компоненту мироздания свое место. То же стремление к разделению и упорядочению прослеживается и в предписаниях Закона. Отделяя молочное от мясного, а субботу – от остальных дней недели, евреи имитировали действия Бога при сотворении мира. Это был новый тип ритуального «подражания божеству» (imitatio dei), не нуждавшийся ни в храме, ни в сложных литургических церемониях, – его могли выполнять простые миряне в унылом однообразии будней. Повторяя в обрядовых действиях божественный акт творения, они создавали для себя новый мир, внося упорядоченность в свою разрушенную, лишенную опоры жизнь в изгнании.
Многие из заповедей (мицвот) касаются помещения вещей на предназначенные для них места. Как показали исследования британского антрополога Мэри Дуглас, Жреческий кодекс относил к разряду «нечистых» живые существа и неодушевленные предметы, которые вышли за пределы своей категории и вступили в область, где им не положено находиться. «Мерзость» – это нечто, пребывающее не на своем месте, как языческий идол в храме Яхве или пятно заразной болезни на одежде, нечто покинувшее мир природы и вторгшееся в область человеческой культуры. Смерть – самая большая нечистота, поскольку она сильнее всего напоминает о хрупкости культуры, о том, что человеку не дано управлять миром и поддерживать в нем порядок (Douglas, 1966). Ведя упорядоченное существование, израильтяне должны были сотворить такой мир, какой узрел в видении Иезекииль, – мир, в центре которого находится Бог, пребывающий среди своего народа. Пока стоял Иерусалимский Храм, он открывал евреям доступ в божественное измерение. Теперь же следовало соблюдать заповеди – они помогут восстановить ту близость к Богу, что была доступна в Эдемском саду Адаму и Еве, сотворить новое священное пространство, способное сдержать натиск хаоса с его неопределенностью и неправильностью. Но содержание заповедей не сводится к ритуальной чистоте – в Кодексе святости, как часто называют главы 17–26 книги Левит, центральное место отведено правилам, регламентирующим взаимоотношения между людьми. Наряду с предписаниями, касающимися порядка отправления культа и ведения сельского х