И 27 мая пророчество Кирилла, похоже, начало сбываться. Случилось сильное землетрясение, затронувшее весь Иерусалим и, естественно, истолкованное христианами как проявление божьего гнева. Под Иродовой платформой возник пожар – взорвались газы, скопившиеся в подземных помещениях, и огонь перекинулся на подготовленные строительные материалы. Согласно отчету Алипия, «клубы пламени (globi flammarum), вырывавшиеся частыми вспышками близ фундамента»[48], опалили нескольких рабочих. К этому времени Юлиан со своей армией уже переправился через Тигр и сжег за собой плавучий мост. Связь с ним была прервана, и Алипий, вероятно, решил дождаться вестей из Месопотамии, прежде чем предпринимать что-либо после такого зловещего события. Через несколько недель Юлиан погиб в сражении, и войско провозгласило новым императором христианина Иовиана.
Христиане не пытались скрыть своего торжества по поводу произошедшего «чуда»: ходили рассказы об огромном кресте, который возник в небе над городом и распростерся от Масличной горы до Голгофы, о том, что кресты таинственным образом возникли на одежде многих язычников и иудеев Иерусалима. Такая резкая смена направления событий могла лишь усилить вражду между христианами и иудеями. Иовиан в очередной раз изгнал евреев из Иерусалима и окрестностей, и когда они пришли девятого ава оплакивать Храм, этот ритуал был еще печальнее. «Они приходят молча и уходят молча, – писал рабби Бракия. – Они приходят стеная и уходят стеная» (Эйха Рабба 1:17–19А). Церемония больше не оканчивалась благодарственной молитвой и шествием вокруг города. Неприязнь христиан к евреям разгорелась с новой силой. Видя, как в день разрушения Иерусалима «собирается толпа несчастных», христианский вероучитель Иероним пришел к выводу, что эти люди «явно свидетельствуют о гневе Божием, как в телах своих, так и в одежде». И заключил: «народ оплакивает развалины храма своего, и тем не менее не возбуждает он сострадания» (Иероним, Толкования на Софонию 1:15). Бездушие Иеронима показывает, как мало для него значило учение Иисуса и апостола Павла, которые оба провозглашали милосердие первейшим долгом верующего. Однако евреи, к ярости Иеронима, уже к концу IV в., похоже, обрели былую силу духа и продолжали утверждать, что древние пророчества сбудутся. Указывая на Иерусалим, они с уверенностью говорили: «Святыня Господа будет возрождена» (Иероним, Толкование на Иеремию 31:38–40). В конце времен, верили они, явится Мессия и отстроит город, украсив его золотом и драгоценными камнями.
Христиане, помнившие, что едва не лишились своего Святого города, избавились от прежней самонадеянности и вознамерились так надежно закрепиться в Палестине вообще и Иерусалиме в частности, чтобы больше никакая сила не смогла бы их оттуда выдворить. По мере того, как население Иерусалима становились по преимуществу христианским, облик города менялся. К 390 г. здесь обитало большое количество монахов и монахинь; многочисленные чужестранцы со всех концов империи, посещавшие в то время Святой город (Иероним, Письма 46:10), привозили домой рассказы о его чудесах и восторженные описания богослужений, а некоторые оседали здесь. Иероним находился в числе таких новых поселенцев, прибывших с запада империи в конце IV в. Часть их была паломниками, решившими остаться, часть – беженцами: германцы и гунны уже начинали теснить Римскую империю в Европе. Приток переселенцев с запада значительно усилился после 379 г., когда римским императором стал Феодосий I, пламенный христианин из Испании. Он прибыл в Константинополь 24 ноября 380 г. в сопровождении огромной свиты набожных испанцев, готовых не жалея сил насаждать православное христианство. В 381 г. Феодосий закрыл, наконец, затянувшуюся полемику с арианством, провозгласив никейское православие официальным вероисповеданием Римской империи. Десятью годами позже он запретил все языческие жертвоприношения и закрыл старые святилища и храмы. Некоторые матроны из ближайшего окружения императора, в частности императрица Элия Флацилла, еще в Риме успели прославиться своей непримиримой борьбой с язычеством и строительством прекраснейших церквей в честь христианских мучеников. Теперь они принесли воинствующее христианство на Восток.
Главным центром православия в Иерусалиме при Феодосии I была обитель на Масличной горе, основанная в том же 379 г., когда император взошел на престол. Ее основателями были двое западных христиан – Руфин, старинный друг Иеронима, и Мелания, знатная римлянка из аристократического испанского рода. Овдовев, она вела аскетическую жизнь, с великим усердием предаваясь изучению христианских священных книг. Как только ее дети вошли в возраст и могли сами позаботиться о себе, Мелания покинула Европу, чтобы посетить новые монастыри в Египте и Леванте, а затем, прибыв в Иерусалим, основала собственную обитель. В монастыре на Масличной горе могли жить как мужчины, так и женщины, проводя свои дни в молитве, покаянии, ученых занятиях; там также принимали паломников. Мелания и Руфин активно участвовали в жизни Иерусалима. Монахи и монахини из монастыря внесли большой вклад в создание литургической традиции в качестве переводчиков для паломников с запада, не понимавших ни греческого языка, на котором велись богослужения, ни арамейского, который могли предложить местные переводчики. И Мелания, и Руфин были ревнителями никейского православия; они поддерживали тесные связи с императорским двором в Константинополе и с другими монастырями христианского мира.
В 385 г. в монастыре Мелании останавливались Иероним и благочестивая знатная римлянка Павла, совместно совершавшие паломничество в Иерусалим. Впоследствии эта обитель послужила им образцом для монастыря, который они основали в Вифлееме. Поначалу Иероним до небес превозносил Меланию за ее подвижничество, но, будучи человеком вспыльчивым и, как мы уже видели, не слишком склонным к христианскому милосердию, вскоре рассорился с ней из-за расхождения по теологическим вопросам. С тех пор у Иеронима не нашлось ни единого доброго слова для обители на Масличной горе. Он издевался над удобствами монастырской жизни, сравнивая их с богатством и роскошью Креза (Иероним, Письма 57:12), клеймил излишнюю поглощенность монахов и монахинь мирскими заботами, космополитическую атмосферу обители, близость к константинопольскому двору. По мнению Иеронима, «уединенность» Вифлеема гораздо лучше подходила для монашеской жизни, нежели безбожный вертеп Иерусалима, «весьма многолюдного города со своим советом, гарнизоном, проститутками, лицедеями, шутами и всем тем, что обыкновенно бывает в других городах» (Иероним, Письма 58:4). Вифлеемская община, состоявшая в основном из преданных почитателей Иеронима, получилась более сплоченной и замкнутой. Годами Иероним вел кампанию против Мелании, но молва о ее благочестии широко распространилась в Западной Римской империи, и ее пример по-прежнему воодушевлял паломников.
Одной из таких паломниц стала римская матрона Пимения, принадлежавшая к императорскому семейству. Она, как и Мелания, до Иерусалима посетила церкви Верхнего Египта. В Иерусалиме, куда Пимения прибыла в 390 г., на ее средства была выстроена церковь на вершине Масличной горы, отмечавшая место, откуда Иисус вознесся на небеса. Эта церковь, не сохранившаяся до наших дней, была увенчана огромным сверкающим крестом, возвышавшимся над всем городом. В плане она представляла собой ротонду, в центре которой находился камень, хранивший, как верилось паломникам, отпечаток ноги Иисуса. В округе появлялись и другие христианские культовые сооружения. В одном конце Кедронской долины была построена церковь над гробницей Богородицы, в другом – переделана в христианскую церковь усыпальница семейства бней Хезир, которую монахи отождествили с местом погребения Иакова Праведного. Еще одна изящная церковь появилась около 390 г. в Гефсиманском саду. При Феодосии христианизация в большой степени опиралась на святыни, и эти церкви меняли характер Иерусалима. Жители-язычники теперь повсюду наталкивались на свидетельства христианского присутствия, все настойчивее заявлявшего о себе: новые и новые места как внутри городских стен, так и за ними начинали почитаться христианами как святыни, и там появлялись церкви.
По большим религиозным праздникам город полностью принадлежал христианам. Огромные толпы выходили из церквей на улицы и шествовали по всему Иерусалиму и окрестностям. Миновали дни, когда верующим приходилось тайно собираться то у одного, то у другого члена общины, чтобы принять причастие. Избавившись от необходимости скрываться, христиане могли выработать собственный порядок публичной литургии. В Риме у них существовал обычай вместе приходить к гробницам мучеников за веру и, плача и причитая, слушать рассказ об их страданиях и смерти. Процессия христиан во главе с епископом шла по городу, обходя один за другим все мартириумы; так на древнюю языческую столицу накладывалась священная топография христианства. Сходные процессы происходили и в Иерусалиме, так что языческая Элия шаг за шагом стала превращаться в священный город христианства. Это хорошо видно из писем набожной испанской паломницы Эгерии[49] (или Этерии). Она прибыла в Константинополь в том же 381 г., в котором христианские иерархи съехались туда на второй Вселенский собор, утвердивший в качестве официального учения Церкви догмат Афанасия о воплощении. Эгерии не менее чем императору Феодосию было свойственно истовое почитание святынь. Из Константинополя она отправилась в дальнее паломничество по Ближнему Востоку и добралась даже до Месопотамии, пользуясь Библией как своего рода путеводителем. Всякий раз, когда Эгерия и ее спутники оказывались там, где, по их представлениям, произошло то или иное библейское событие, они читали соответствующий отрывок из Писания. Выражение «на этом самом месте» (in ipso loco) встречается у Эгерии постоянно. Ее рассказ намного эмоциональнее немногословного «Бордоского путника» и хорошо передает воодушевление паломницы при виде тех самых мест, которые большинству христиан дано было лишь рисовать в своем воображении. Библия словно оживала у нее перед глазами. Кирилл, епископ Иерусалима, учил, что пребывание вблизи места, связанного с чудом или явлением Бога, приближает нас к этому событию, а чтение соответствующего отрывка из Библии становится священным повторением произошедшего и делает прошлое настоящим. Новый христианский ритуал, таким образом, отличался от древних храмовых культов лишь тем, что воскрешал эпизоды, относившиеся не к мифическим временам до сотворения мира, а к относительно недавнему евангельскому прошлому.