Переломными в судьбе Палестины и Иерусалима стали годы 1881–1882. Во-первых, Великобритания покорила Египет и утвердилась в регионе. Впоследствии англичане сыграли роковую роль в политической борьбе на Ближнем Востоке. Одним из героев египетской кампании был генерал Чарльз Гордон («Гордон Китайский»), позднее погибший в Судане после падения Хартума. Его главным деянием в Иерусалиме стало обнаружение так называемой «Садовой гробницы». К тому времени храм Гроба Господня уже вызывал у многих европейцев сильную неприязнь – это затхлое здание, наполненное отвратительными злобными монахами, никак не вязалось с их представлениями о светлой христианской вере. Изучая составленную капитаном Вильсоном топографическую карту Иерусалима, Гордон обратил внимание на горизонталь, напоминавшую по форме контур женского тела; «головой женщины» был небольшой холм к северу от Дамасских ворот. Генерал предположил, что это, возможно, и есть «лобное место» – Голгофа, – и, исполненный трогательной веры в свой так называемый научный метод, обследовал холм. Найдя там явно древнюю гробницу, он немедленно отождествил холм с Голгофой, а гробницу – c местом погребения Христа. После гибели Гордона «Садовая гробница» сделалась протестантской святыней – памятником британскому империализму, которому предстояло необратимо изменить историю Иерусалима.
В 1882 г. после того, как по России прокатилась волна страшных еврейских погромов, в Палестине были основаны первые сионистские колонии – не в Иерусалиме, а в сельской местности. Эти колонии, организованные по социалистическому принципу, не добились успеха, но уже принесли в Палестину и утвердили на ее карте тот молодой еврейский энтузиазм, который впоследствии преобразил страну. Сионизм начал обретать плоть и кровь на земле праотцев. Появилась и Всемирная сионистская организация, созданная на Первом сионистском конгрессе, который прошел в 1897 г. в швейцарском городе Базеле. Хотя у истоков сионизма стояли в основном люди, далекие от религии и не придерживающиеся традиционного иудаизма, движение получило название по одному из древнейших имен Святого города, многие века служившего народу символом Спасения. Говоря о своих идеалах, сионисты часто прибегали к стандартной иудейской образности. Например, на участников конгресса произвел глубокое впечатление вид Теодора Герцля – человека, который стал рупором сионизма, – поднимавшегося на трибуну. Делегат от Одессы, Мордехай Бен-Ами, записал о Герцле: «…это был ‹…› отпрыск дома Давидова, внезапно восставший из гроба во всей своей великой славе. Казалось, сбылась, наконец, мечта, которую наш народ лелеял две тысячи лет, и Мессия, сын Давида, стоит перед нами» (O'Brien, p. 78).
Теодор Герцль не был самостоятельным мыслителем, хотя его книга «Еврейское государство» (1896) стала классикой сионизма. Он не отличался особой религиозностью, полагал желательной ассимиляцию евреев и даже заигрывал с возможностью обращения в христианство. Но шок, произведенный делом Дрейфуса во Франции, заставил Герцля пересмотреть свои взгляды. Убедившись в уязвимости положения европейских евреев и предвидя – совершенно справедливо – грядущую антисемитскую катастрофу, он целиком посвятил себя поиску безопасного убежища для своего народа и в прямом смысле свел себя в могилу непосильной работой. Понимая всю значимость общественных связей, Герцль обращался к султану, папе, кайзеру, британскому министру по делам колоний и сумел привлечь к сионизму внимание ведущих мировых политиков. Он не считал, что еврейское государство непременно должно быть создано в Палестине, и на Втором сионистском конгрессе выступил с предложением основать его в Уганде. План был встречен в штыки, и Герцлю, удивленному и раздосадованному, пришлось отказаться от своей идеи, чтобы остаться сионистским лидером. Он встал перед делегатами, поднял правую руку и, цитируя знаменитый псалом, произнес: «Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня, десница моя» (Пс 137 (136):5).
Впрочем, когда Герцль в 1898 г. действительно попал в Иерусалим, город произвел на него отталкивающее впечатление. Поразившись «затхлому наследию двух тысяч лет бесчеловечности, нетерпимости и всяческой грязи», скопившемуся в «зловонных проулках», Герцль решил: если сионисты получат Иерусалим, то первым делом очистят его.
Я бы вычистил отсюда все, что не свято, построил дома для рабочих за пределами города, снес, выселив всех жителей, мерзкие крысиные норы, сжег все развалины, кроме священных, перенес куда-нибудь базары. А после, сохраняя, насколько возможно, старый архитектурный стиль, возвел бы вокруг святых мест совершенно новый город – просторный, удобный, с хорошей канализацией (Herzl, p. 745).
По прошествии нескольких дней Герцль изменил свое мнение: лучше разместить новый современный город за стенами Иерусалима, сохранив древние святыни как самостоятельный анклав. Этот план хорошо иллюстрирует антиклерикальный идеал – религия вынесена в отдельную сферу. В раннем сионизме святость Иерусалима не играла существенной роли. Идеологи движения в большинстве своем предпочитали не касаться Старого Города и его религиозных общин. Что же касается Герцля, то он не верил в спасение свыше и видел спасение Иерусалима в прекрасном городе, который мечтал выстроить за старыми стенами. «Великолепный новый Иерусалим» должен был раскинуться «широким зеленым кольцом по склонам окрестных холмов» (Herzl, p. 743). Древние религиозные традиции иудаизма были, таким образом, изжиты и позабыты. Соответственно, Герцль при посещении Западной стены испытал лишь отвращение: убогие, малодушные евреи, стеная, припадавшие к ее камням, символизировали для основоположника политического сионизма все то, что движение стремилось преодолеть.
Однако не все сионисты реагировали подобным образом на знаменитую еврейскую святыню. Так, писатель Мордехай Бен-Гиллель, впервые увидев ее, разрыдался, как ребенок. Эта стена, как и сам еврейский народ, выстояла вопреки всем невзгодам. Ее сила проистекала не от фактов и логики, а от «легенды», способной высвободить мощный поток психической энергии (Ben Dov, p. 73). Нечто подобное произошло и с другим писателем – А. С. Хиршбергом, – который побывал в Иерусалиме в 1901 г. Пока Хиршберг шел через Магрибинский квартал, он чувствовал себя неуютно и неприкаянно. Но стоило ему оказаться перед Западной стеной и взять в руки молитвенник, предложенный местным сефардским смотрителем, как помимо воли слезы полились у него из глаз. Позже он писал, что испытал глубочайшее душевное потрясение: «Все мои личные неурядицы смешались с горестями моего народа в единый поток» (Ben Dov, p. 73). Стена стала символом, способным излечивать от чувства бесприютности и оторванности от корней даже самых далеких от религии евреев. Ее сила захватывала людей врасплох, заставляла человека идти против себя и раскрывать в собственной душе неведомые доселе области.
В 1902 г. в Палестину начала прибывать новая волна переселенцев-сионистов из России и Восточной Европы; по преимуществу это были свободомыслящие революционеры, социалисты по убеждениям. В их числе находился и молодой Давид Бен-Гурион. Эта «Вторая алия», как ее называли, сыграла решающую роль в истории сионистского движения. Бен-Гурион не был религиозен, Новый Иерусалим виделся ему социалистическим. В письме к своей жене Пауле он объяснял: «В печали и слезах ты поднимешься на высокую гору, откуда открывается вид на сияющий новый мир в блеске вечно юного идеала высшего счастья и достославного бытия» (Elon 1981, p. 134). Пламенная вера в светлое будущее наполняла этих поселенцев возвышенным восторгом, сходным с религиозной экзальтацией. Свое переселение они называли алией – прежде всего, конечно, потому, что так традиционно именовалось возвращение в страну Израиля, но одновременно имелось в виду и «восхождение» как переход к более высокому уровню существования. Для них святой была земля, а не небеса. Некоторые из новоприбывших все же поселились в Иерусалиме, но очень многие разделяли чувства, которые этот город внушил Теодору Герцлю. В 1909 г. поблизости от арабского порта Яффа началось строительство Тель-Авива – современного города, витрины нового иудаизма.
Большинство еврейских иммигрантов были горожанами и остались таковыми в Палестине. Но в пантеоне сионизма они никогда не занимали такого важного места, как те, кто поселился в сельскохозяйственных коммунах – кибуцах. Первый кибуц – Дгания – был основан в 1911 г. на берегу Галилейского моря. Теоретик сионизма Нахум Соколов отмечал по поводу кибуцного движения: «Центр тяжести переместился с Иерусалима и религиозных школ на фермы и сельскохозяйственные школы, на поля и луга» (Gilbert, p. 214). Древний Израиль возник вне Иерусалима, и точно так же новому Израилю предстояло формироваться не в Святом городе, а в галилейских кибуцах.
Тем не менее Иерусалим оставался символом, способным вдохновлять нерелигиозных сионистов в их борьбе за создание нового мира, хотя они мало интересовались реальным городом. Ицхак Бен-Цви, будущий второй президент государства Израиль, обратился в сионистскую «веру» прямо во время произнесения речи на революционном митинге в России. Стоя на трибуне, он вдруг почувствовал, что не соответствует окружающей действительности, находится не на своем месте, и спросил себя: «Почему я здесь, а не там?» Затем возникло видение. Перед его мысленным взором предстал «живой образ Иерусалима, Святого города с его руинами, покинутого сыновьями». С этого момента Бен-Цви больше не думал о революции в России – его занимал лишь Иерусалим, «наш Иерусалим»: «Тотчас же я раз и навсегда решил для себя, что наше место – на земле Израиля, что я должен ехать в эту страну, чтобы посвятить свою жизнь заботам о ней, и как можно скорее» (Elon 1981, pp. 77–78). Он осознал свое истинное предназначение и настоящее место в мире.
Беда, однако, была в том, что Иерусалим вовсе не был «покинут сыновьями». У него уже были сыновья, жившие там много веков и имевшие свои планы относительно судьбы города. И он не лежал в руинах, как представилось Бен-Цви – с 1870-х гг. там появились 14 новых пригородов, современный торговый пассаж и отель у Яффских ворот, новый городской парк, где по вечерам играл муниципальный оркестр, театр, почта и телеграф. С Яффой город связывали шоссе для экипажей и железная дорога. Иерусалим сделался предметом законной гордости своих жителей-арабов, которые давно уже недолюбливали турецкие власти и весьма настороженно отне