Можно еще возвысить спутников-учеников в их собственных глазах, наделив их званием апостолов, не просто, значит, ученики они, но приверженцы, последователи, кому дано право быть еще и учителями народа наравне с ним, Иисусом.
Можно, скорее всего, даже нужно, обнадежить их не только небесными благами, но и земными.
Еще несколько дней после того, как он полностью определился, Иисус не решался сказать матери о своем намерении покинуть отчий дом. Он видел, как истово молится Иаков, по праву назарея прося Господа ниспослать на избранный им народ благодать, избавить его от римского рабства, дать ему полную свободу для того, чтобы открыто, с чистым сердцем почитать своего Господа — Яхве; и это очень нравилось матери, которая наверняка имеет надежду, что и он, Иисус, станет молить Яхве за Израиль, а полученные в многолетних скитаниях знания направит на лечение земляков от телесных и духовных недугов как Терапевт. И делать все это будет, не отступая от законов Моисея, которым все ессеи верны и которые признают за великую святость. Он же намерен был разочаровать ее, разрушить все ее надежды. На такое не вдруг решиться.
Впрочем, она не должна забывать, что вместе с отцом давала сыну согласие на долгий путь познания Священной Истины, явно понимая, что после этого его ждет стезя проповедника.
Вопреки, однако, ожиданию, разговор с матерью начался с полного взаимопонимания. Она не выразила ни удивления, ни недовольства, когда он сказал ей:
— Я намерен проповедовать. Начну с берегов Галилейского моря. Готовь прощальную трапезу.
— Хорошо, — ответила она. — Завтра. После вечернего омовения и молитвы.
Первая тень непонимания скользнула в самом начале трапезы, когда Иисус попросил, чтобы и ему налить чашу вина.
— Ты же назарей, — с явным осуждением попыталась остепенить его мать. — Или ты намерен идти путем Самсона?
— Нет. Я избрал свой путь. Он — не аскетичен, хотя и с сохранением обетов безбрачия и умолчания.
Мать покачала головой и подала знак служанке принести еще одну чашу для вина.
Вот так началась трапеза, поэтому полной раскованности и слияния родных душ за столом не произошло, и Иисус винил в этом мать свою и брата Иакова: они, хотя и не осуждали Иисуса словами за то, что он пьет вино, как язычник или зелот-кинжальник, но всем видом выказывали свое этому недовольство.
А утром произошел тот самый разговор, который на многие годы продлил взаимное непонимание и даже отчуждение. Иногда — совершенно открытое даже для постороннего глаза. И только после распятия Иисуса Иаков признает, скорее всего, выгодой для себя, правоту старшего брата и продолжит начатое им дело. Мнение же матери для Иисуса останется неведомым до конца дней своих.
А размолвка окончательная вышла так: огорченный матерью за трапезой, Иисус решил исповедоваться ей, помня ее чуткое отношение к его детским наивным порывам души и считая, что та чуткость не растеряна матерью окончательно за многие годы разлуки. Он, не скрывая ничего, делился с матерью и сомнениями, и думами; делился тем, какую цель он определил для проповедования; когда же он окончил исповедь, вопрос матери словно окатил его водоносом ледяной воды.
— Не повредился ли, случаем, ты умом за годы учебы в тайных Святилищах?
— Почему ты так считаешь? — еще не осознав всей глубины материнского вопроса, в свою очередь, спросил Иисус.
— Ты забыл завет Бога с Авраамом. Ты забыл завет Бога, впервые открывшего свое имя Господа, с Моисеем! Избранный им народ несет кару за грехи свои, и тебе, назарею из ессеев, есть только два пути. Молить Господа нашего денно и нощно, как делает это твой брат Иаков, чтобы смилостивился он над заблудшими, или лечить души заблудших словом Терапевта. Лечить свой народ, а не язычников и инаковеров.
— Все люди равны перед Великим Творцом. Все.
— Господи, помоги рабу Твоему обрести разум, — молитвенно вскинула руки Мириам и, больше не проронив ни слова, вышла из комнаты.
Провожать Иисуса она не стала. Демонстративно удалилась в густоту смоковниковой рощи.
Иакова тоже не было среди провожающих братьев и челяди.
Несколько раз Иисус, удалявшийся от отчего дома, намеревался оглянуться, не выйдут ли за ворота мать и Иаков, но всякий раз сдерживал себя. Силы воли ему на это хватало.
Вместе со спутниками — а с ним шли неразлучные слуги-жрецы, Иисус поднимался по горной дороге, что вела в Кану через перевал. Вокруг — благодать: рощи смоковниц, виноградники с налитыми тяжелыми гроздьями, и лишь перед перевалом и сразу за ним — сосны. Стройные красавицы. Пригожесть эта успокаивала, наслаждала, и горечь обиды на мать и Иакова постепенно утихала, давая место блаженству духа.
Когда же Иисус твердо решил, что больше не воротится в отчий дом, что бы с ним ни случилось, то успокоился окончательно. Впереди ждала его неизвестная, но, как он предполагал, бурная жизнь, и этого вполне достаточно для обретения душевного равновесия.
Омыв ноги и передохнув в одном из домов семейных ессеев, Иисус пошагал по дороге на Магдал. Это был самый короткий и самый ровный путь к берегам Галилейского озера, которое рыбаки уважительно именовали морем. Бытовало у рыбаков еще два названия этого озера — Геннисаретское и Тивериадское.
В Магдале Иисус намеревался, оглядевшись, определить свой маршрут на юг, к Тивериаде, а затем по Иордану, где особенно много сторонников Иоанна Крестителя, которые с великой надеждой ожидали появления Мессии, чтобы подхватить начатое Иоанном и повести народ к светлым далям. Но, возможно, в Вифсаид, Капернаум и далее вверх по Иордану до озера Салахонитского. Здесь меньше знали об Иоанне Крестителе, поэтому его ожидала невспаханная целина, но это даже лучше: когда примут его здесь, можно будет соединить новых своих поклонников с поклонниками Крестителя. Вот тогда, имея такую поддержку, ничто не помешает двинуться в Иудею и даже в Иерусалим.
Отдых в Магдале и выбор направления для начала проповедования был недолог. Решило вопрос вспомнившееся речение пророка Исайи: «Земля Завулонова и земля Неффалимова, на пути приморском, за Иорданом, Галилея языческая, народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящий в страхе и тени смертной воссиял свет». Стало быть, не вниз по Иордану, в земли Иссахаровы, Манассиины, Ефремовы, Вениаминовы, а вверх, в Капернаум.
К такому решению подталкивало и то, что в Тивериаде сидел тетрарх Антипа, сын Ирода, такой же римский лизоблюд, и начинать пророчества с того, чтобы обратить на себя внимания весьма сомнительного правителя, не стоило. Тут же угодишь, как Иоанн Креститель, в подземелье.
Место определено, но пророчествовать Иисус решил лишь после того, как наберет себе двенадцать спутников-учеников. Затем, поселившись в Капернауме, выждать нужный момент для первого слова, для первого действа, какие принесут ему сразу же славу.
Исцеления же больных, как он считал, лучше всего свершать при синагогах или в них самих. Свершенное в них ярче отзовется в сердцах тех, кто станет свидетелем чуда.
Учеников же он намеревался в основе своей собрать по пути в Капернаум. На берегах Галилейского моря.
Ищущий найдет, стучащему откроют. Но вышло не так, как Иисус рассчитывал: он сотворил чудо, не дав даже себе в этом отчета.
Со спутниками своими Иисус неспешно шагал по берегу озера. Идти было легко по влажной и утрамбованной волнами ровности; прохладный ветерок, тянувший от воды, бодрил — вот и отрешился Иисус от всего, расслабленно наслаждаясь покоем. Вскоре, однако же, его внимание привлекла пара рыбаков, вытаскивавших сеть из озера. Похоже, пустую.
«Вот они — первые. Их поведу с собой».
Одно — решить, совсем иное — исполнить. Рыбаки, вытащившие пустую сеть, суровыми взглядами встретили Иисуса и его спутников, ибо предполагали, что сейчас начнутся расспросы, сочувствия или, что еще нестерпимей, советы, как поправить дело. А такое для рыбаков хуже кости в горле.
Иисусу понравились молодые мужчины-погодки. Крепкотелые. В меру высокие и широкогрудые, а в их глазах, вроде бы отчужденных, светились доброта и любознательность. Умные у них были глаза. Читались в них мысли, их желание узнать, что за гости пожаловали, их опасения.
Назвавшись, Иисус услышал в ответ:
— Я — Андрей. А это мой брат — Симон.
— Заводите-ка сеть, братья. Я и мои слуги пособим вам по мере возможности.
— Нет сегодня улова. Ушла, как мы думаем, рыба в глубину. Быть шторму. Мы уже несколько раз тянули пустую сеть. Решили: хватит пустое делать.
— Послушайте, истину говорю вам: достанется вам полная сеть.
А сам волей своей повелел: «Подчинитесь! Подчинитесь!»
Первым взялся за сеть Андрей. Помедлив немного, начал готовить сеть к выбросу и Симон. Слугам Иисуса, начавшим помогать братьям, Симон отдавал короткие, но четкие и понятные команды, а движения самого Симона были весьма расчетливы, без траты лишних сил, хотя в крепком теле рыбака их было, как виделось Иисусу, непочатый край.
Вот сеть выметана. Поплавки успокоено легли на воду. Мертво. Андрей даже усмехнулся. Однако — преждевременно. Миновало всего несколько минут, поплавки заплясали, а вскоре даже начали тонуть — сеть перегружена рыбой, ее нужно спешно вытягивать на берег.
Такого улова молодые рыбаки еще не видывали. Андрей тут же поспешил в дом свой, чтобы позвать родственников выбирать сеть и развешивать ее на вешалах. Вскоре собралось много помощников, и все равно им потребовалось несколько часов, чтобы собрать улов и перенести его в холодный погреб.
Андрей и Симон нет-нет, да и бросят взгляд на Иисуса, пытаясь понять, кто он, принесший своим появлением невиданный улов; и странным им казалось, что такой человек ничем не отличается от своих слуг. Телом даже тщедушней их. Только взгляд необычен: добрый, волнующий, притягивающий к себе и в то же время, словно проникающий вовнутрь. Подобный взгляд им тоже еще не попадался.
И вот еще что… Волосы на голове, борода и усы не стрижены. Похоже — назарей.