— Присядь рядом.
И, не отдавая себе в том отчета, начал исповедоваться, раскрывая душу более откровенно, чем делал это даже при исповеди матери, когда пытался добиться ее поддержки, ее понимания его намерений, его предопределенной судьбы.
Мать не поняла. Может не понять и Магдалина, и это нанесло бы ему жестокий удар, но он не думал о возможных последствиях свой исповеди, а последовательно, шаг за шагом, пересказывал об учебе в тайном центре ессеев, о днях и ночах, проведенных в пещере искупления, об обете безбрачия, данном еще в самом начале обучения; он очень подробно вспоминал, какие чувства испытывал, повиснув над бездонным Колодцем Истины, не скрыл и того искушения, какое навалилось на него, когда его, голого, снявшего мокрую одежду после возрождения через воду, нубийка принялась соблазнять (и тут Мария Магдалина притянула его голову и мягко поцеловала в лоб, как это делала мать, желая спокойной ночи); он со всеми красками описывал свое видение, когда лежал в саркофаге царского склепа — закончил исповедь годами, проведенными в Индии, но более говорил о казнях во искупление человеческих грехов, о своем протесте против жестоких ритуалов, который едва не привел его самого к гибели.
— Меня научили умирать и воскресать, но жрецы хотели, закопав меня в землю, больше не откапывать. Великий грех на душу, но они сделали бы это, не узнай я об их намерениях своевременно. Иначе я б не проповедовал здесь.
— И не исцелил бы меня, изгнав бесов из грешного тела моего! Но, главное, мы бы не встретились.
И словно споткнулась. Нет, она не должна искушать Иисуса, которого любит больше, чем самое себя. После паузы продолжила успокаивающе:
— В тебя сегодня уверовали сотни, а скоро их станет тысячи. Разве это не награда за то, что ты пережил? У тебя ученики…
— Не столько ученики, Мария, сколько стражники. Моя судьба предрешена: смертью своей искупить грехи людские перед Отцом Небесным. Обо мне пророчествовал Исайя: Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязаем был, но страдал добровольно и не открывал уст своих; как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец перед стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст своих. От уз и суда Он был взят; но род Его кто изъяснит? Ибо Он отвергнут от земли живых; за преступления народа моего претерпел казнь… Вот почему, Мария, у меня нет выбора.
— Есть! — прерывисто воскликнула она и вновь осеклась. Какой выбор?! Сказать, что он есть, не значит предложить его. И посильно ли ей, женщине, повлиять на судьбу человека, хотя и страстно любимого. Судьба предопределена свыше и не подвластна смертным. Она сама же испугалась столь решительному своему заявлению, и все же продолжала упрямо твердить, теперь, правда, мысленно:
«Есть! Есть! Есть! Ты не должен умереть! Не должен! И не умрешь!»
Это очень походило на клятву, какую она давала сама себе.
Иисус же, понявший ее восклицание по-своему, вроде бы даже согласился с ней:
— Возможно, права ты. Выход есть: отозваться на приглашение Абгара, — но, поняв, что вызвал у Марии своими словами недоумение (выходит, она не знала, как он считал ранее, о сути послания), рассказал ей о письме.
— Вот и поезжай. Только меня возьми с собой. Царь, которого ты исцелишь, разве даст тебя в обиду?
— Верно. Не даст. Но я сам выбрал свой путь. В меня уверовали многие, как я могу разочаровать их? Нет, я должен идти до конца своего пути, как предопределено мне судьбою, — вздохнув, добавил: — Не оставит меня в покое и Сарманское братство. Искупительная смерть моя не ради одного Израиля, но — всего человечества, ибо я — Сын Человеческий.
«И все же ты не умрешь! Так решила я, любящая тебя женщина!»
Иисусу же она сказала иное:
— Но ты не можешь отказать царю. Ты же не отказываешь никому: ни нищим, ни мытарям, ни маловерам и даже многобожникам, а разве царь, в тебя уверовавший, хуже их?
— Вот об этом и мои мысли. Не знаю, как поступить. Пойти в Эдессу я не могу, потому что определил крестить водой через учеников моих — апостолов. Крестить всех, принявших Живой Глагол Божий. Об этом я сказал уже на вечере. И как я могу отступиться от своего слова? Но ты права, отказать я тоже не могу.
— Ответь, что исполнишь просьбу его в удобное для тебя время.
— Разумно. А если не удастся мне, пошлю того апостола, у кого особенно проявится дар целителя, — положив ей руку на плечо, предложил: — Пойдем в стан.
Утром он первым делом написал ответ: «Абгар, ты счастлив ввиду того, что поверил в меня, которого ты никогда не видел. Ибо написано обо мне, что те, кто видел меня, не должны веровать в меня, а те, кто не видел, могут веровать и жить.
Касательно же той части твоего письма, в котором говорится о посещении твоего дома, я должен сообщить тебе, что должен выполнить все цели своей миссии в этой стране, а потом быть принятым снова теми, кто послал меня. Но после моего вознесения я пошлю одного из моих учеников, который вылечит тебя от болезни и даст жизнь тебе и всем тем, кто с тобой».
Закончив писать, Иисус велел позвать посланца Абгара, чтобы вручить тому ответ из рук в руки.
Разговор с ним длился почти час: посланец уговаривал Иисуса переселиться в Эдессу, убеждая, что у него будет все и для жизни, и для проповедования, но Иисус твердо стоял на своем. Он согласился лишь принять дары от царя Эдессы, чтобы окончательно его не обидеть. И еще попросил посланца, чтобы тот передал бы своему властелину не только письмо, но и слово:
— Скажи так: я мог бы и раньше проповедовать по всей Месопотамии под покровительством Сарманского братства, но Господь благословил меня проповедовать на многострадальной земле Израиля, а разве я вправе не исполнить волю Отца моего? В свое время один из апостолов принесет и мое слово народу Эдессы, и излечит великого потомка славной династии Абгаров. Скажи еще: я преклоняю перед его мудростью, как властелина, колено.
Иисус лично проводил посланца Абгара в обратный путь. А на следующее утро караван парусников и множество лодок потянулись вниз по Иордану, чтобы спуститься в Галилейское море и, одолев его с севера на юг, высадиться у Магдалы.
Те же, кому не досталось места ни на судах, ни на лодках, пошли вниз по берегу, попросивши Иисуса обождать их в Магдале. Иисус обещал им исполнить их просьбу, тем более, что остановка на несколько дней в Магдале не нарушала его планов: кроме исцелений и проповедования он намеревался окончательно наставить учеников своих на ритуал крещения в Иордане, чтобы никто из них не опростоволосился.
Он успел. И потом остался доволен проделанной работой, когда вынужден был покинуть на время учеников, поручив им самостоятельно проводить крещение.
А случилось непредвиденное. Сестры Лазаря, доброго друга Иисуса, у которого он не единожды гостил, прислали вестника с печальным словом — Лазарь заболел и тает с каждым днем. По всему видно, пришла к нему смерть.
Заболел — не умер. Иисус решил непременно исцелить друга своего, но прежде все же положить начало задуманному. Тем более что в Вифанию спорей всего путь по Иордану до Вифавара, а оттуда до Вифании — рукой подать. Пересечь лишь Иорданскую долину. И вот когда проповеди его о необходимости возрождения духа через воду обрели первых поклонников (не считая тех, кто приплыл с ним от Галилейского моря или пришел посуху), а затем число этих поклонников стало быстро увеличиваться, Иисус поплыл по Иордану вниз спешней, иногда лишь останавливаясь по просьбе об исцелении, что сопровождал он всегда проповедями. И это, конечно, отнимало время.
Увлеченный всеми этими заботами, Иисус даже не предчувствовал, что остановки, хотя и небезрезультатные, чуть было не станут роковыми для Лазаря. В тот час, когда он сошел с речного суденышка на берег, Лазаря, оплакав его, внесли в семейную усыпальницу (просторную пещеру) и, обвив погребальными пеленами, положили в гроб. Иисусу бы поспешить, но и здесь у него случилась задержка.
Войдя в Вифанию в субботнее утро без учеников и толпы почитателей, как это было в прежние появления, а лишь со слугами-жрецами, он без лишнего шума направился прямиком к дому Лазаря. Путь знаком. Помех никаких. Его, однако, узнали и известили Марфу с Марией, сестер Лазаря, о его появлении. Марфа первой встретила Иисуса. Со слезами, хотя и сдержанными.
— О, горе! Твой друг и мой брат умер, не дождавшись тебя. Ты не успел…
Иисус обнял молодую женщину и, поглаживая ее по голове, спросил:
— Как давно схоронили?
— Три дня прошло.
— Значит, не миновала еще душа все сферы, — как бы сам для себя пробормотал Иисус, затем обратился к Марфе: — Отбрось печаль свою. Брат твой будет жить.
Вот и Мария торопится. Вся в слезах. Она более восприимчива к поворотам судьбы, более тонкая натура и не держала горя в себе, как Марфа, а выплескивала наружу. Иисус даже прослезился — так подействовали на него плач и стенания любящей сестры.
Появлялись и другие родственники уважаемого в городе потомственного ессея. Они тоже не скрывали своего горя, и оставаться Иисусу в бездействии стало просто невозможно. Он попросил:
— Ведите туда, где вы его положили.
Когда вошли в пещеру, отложив от входа камень, Иисус повелел непререкаемым тоном:
— Все до одного покиньте усыпальницу.
Ему никто не должен мешать предельно напрячь свою волю, чтобы вернуть душу умершего в его земное тело, а затем соединить их в гармонии. Очень трудное дело, доводящее до полного изнеможения.
Удалось ему свершить, казалось бы, невозможное, но, когда Лазарь, глубоко вздохнув, начал подниматься в гробу, словно пробудившийся со сна, Иисусу не хватало сил, чтобы распеленать его. Не смог он и позвать настолько громко, чтобы его услышали те, кто стоял у входа в пещеру. Лишь с третьего раза поняли они, что их зовут.
Первой вошла в пещеру Мария, но не принялась поспешно разматывать погребальные пелены, а со слезами радости начала целовать и воскресшего брата, и его спасителя — Иисуса. Иисусу досталось ласк далее больше — Мария порывисто целовала его руки, лицо и даже ноги.