Он не сказал, что тайные дела он не собирается делать известными всем здесь собравшимся, ибо тайна, о которой знают многие, — не тайна. И нужно сказать, прокуратор был прав. Слова Понтия Палата о том, что многое он берет на себя, весьма удручили Иосифа: не примешь упреждающих мер. А ему бы очень хотелось узнать, кто займется посылкой соглядатаев в города, чтобы, со своей стороны, оповестить в тех городах сторонников Иисуса, кого нужно опасаться. Хорошо бы узнать, кого порекомендуют первосвященники в засады, чтобы настроить их соответственно; увы, теперь это совершенно исключено — начни выяснять, тут же попадешь под подозрение.
Единственное, что остается делать, молить Господа, дабы не оставил он без своего ока Иисуса, помог бы ему проскользнуть засаду, обремененную нерадивостью.
Богу, однако, было угодно совсем другое: на пути следования Иисуса оказалась самая верная прокуратору засада, от первосвященника возглавлял которую Савл, ярый противник любого сектантства, в том числе и Назаретянского, страстный борец за чистоту Закона, за безоговорочное его исполнение. Он считался грозным агентом синедриона, часто выступая на суде либо лжесвидетелем, но более всего — обвинителем.
Савл родился в Тарсе, в еврейской семье, имевшей право на римское гражданство. Его воспитали в духе верности закону Моисея, наставником его был один из лучших учителей фарисейской секты, мудрый Гамалиил. Пылкий по натуре, Савл вырос жарким ревнителем закона Моисеева и жестоким преследователем всех отступников от веры праотцев.
Скольких людей по его свидетельству синедрион осудил на побитие камнями до смерти, и палачи скидывали, как это было определено по ритуалу, одежды свои и складывали их к ногам главного обвинителя. Это тоже было принято. Савл весьма гордился таким почетом, подчеркивающим его важную роль в свершении казни над отступником от веры.
Его боялись и ненавидели. До Савла доходили слухи, будто его намереваются убить в самое ближайшее время, и он уже собирался покинуть Иерусалим; и вот, как манна с неба, предложение Каиафы возглавить засаду на самом вероятном пути возможного побега Иисуса из Назарета. Савл воспринял это как должное, ибо видел в нарождавшейся секте назаретян большую опасность для правоверия.
Ему посоветовали обосноваться в Дамаске, так как почти все караваны купеческие останавливаются у стен этого города, но его смутило вот это маленькое — почти. Дамаск при желании можно обойти, а у переправы через Евфрат все идущие в Индию караваны непременно останавливаются. Там можно задержать переправу по мере необходимости, и беглецам там будет очень трудно обойти засаду стороной.
Конечно, в этом решении был определенный риск: случись так, что Иисус из Назарета сможет переправиться через Евфрат в стороне, если будет кем-то предупрежден, тогда все, тогда рука его, Савла, не дотянется до беглеца; но Савл верил в себя, верил в свою звезду. Предупредить Иисуса никто не сможет, ибо тайна засады осталась нераспечатанной, если же он привезет Иисуса в Иерусалим, карьера его ждет блестящая. И не только при дворе прокуратора, но и в самом Риме. Тем более что он — гражданин Римской империи.
Уже несколько караванов проверил Савл, но неудачи не смущали его. Он терпеливо ждал своего часа. Он был совершенно уверен в том, что если Иисус намерен покинуть пределы Римской империи, то пойдет именно этим путем. Он рассуждал еще и так: не мог труп испариться, как легкое облако в полуденный зной. Чтобы покинуть саркофаг, нужно быть живым. А спасенному от креста, разве захочется еще раз оказаться распятым? Не нужно быть провидцам, чтобы уяснить, что Назаретянин непременно постарается бежать либо в Египет, либо в Парфию, либо еще дальше — в Индию. Переждав какое-то время для успокоения.
Савл решил ждать до самой до зимы. Если Иисус проявит даже чрезмерную осторожность и пристроится к каравану в уверенности, что его уже никто не ищет, что его забыли, вот тут и подстережет его ловушка.
Караван медленно, но неуклонно приближался к Евфрату. И вот глава стражи оповестил Марию:
— Осталось четыре перехода. Погони нет. Думаю, обойдется.
Мария Магдалина тут же поспешила с приятной вестью к Иисусу, поделиться с ним радостью.
— Через четыре дня мы вознесем благодарственные молитвы Отцу Небесному. Глава караванной стражи пообещал переправить нас сразу же, как достигнем Евфрата. Скорее всего — одних.
И женским чутьем своим поняла, что не обрадовала любимого этой вестью, скорее наоборот — встревожила его пуще прежнего. Прижалась к нему:
— Я боюсь. Ты, похоже, чувствуешь беду?
— Да. Не знаю, насколько она велика, но она ждет меня.
— Нас. Если что случится с тобой, я не переживу. Иисус, гладя ее по пышноволосой головке, успокаивал:
— Я уже говорил тебе, что сумею защитить и себя, и тебя. Зло минует нас, хотя и не без труда. Так я предчувствую. Я отведу от нас любую беду, одолев любую угрозу, — поняв, что слова эти Мария может воспринять как бахвальство, добавил: — Ты не знаешь моей силы воли, а я не единожды уходил от фанатиков фарисействующих, оставляя толпу в растерянности.
— Отчего же не избежал креста?
— Я должен был испить Жертвенную Чашу по судьбе своей. И если бы я узнал прежде о твоих замыслах, я бы отказался от них решительно. Строго-настрого запретил бы тебе что-либо предпринимать.
— Я знала. Да, ты не приемлешь обмана, но осудителен ли обман не во зло кому-то, а во благо? Во имя торжества любви! Ты сам проповедовал о Царстве Божьем, где станет властвовать любовь. Умоляю тебя, не бери ничего лишнего в свою голову, бейся отныне за нашу любовь!
— К прошлому, Мария, возврата нет. Я испил Жертвенную Чашу до дна и возродился волей Отца моего Небесного через тебя, ангела-спасителя. Отец мой Небесный поможет мне и дальше. Раз он предначертал мне жить, я стану бороться за эту жизнь. За счастье в ней и любовь.
Вроде бы успокоил ненаглядную свою, но все равно Мария стала совсем иной, хотя всячески старалась казаться прежней. Иисус же, тоже весьма стараясь уравновесить себя, все более беспокоился по мере приближения к Евфрату.
Всего один переход впереди. Мария уже несколько раз разговаривала с начальником караванной стражи, и когда до реки осталось рукой подать, сообщила Иисусу:
— Верблюдов оставляем на этом берегу, сами же, взяв лишь необходимое, переправляемся сразу же. Для охраны нам выделяется пара воинов. Весь караван переправу начнет завтра с утра.
— Раз так лучше, так и поступим. Хотя…
Он не договорил, не хотел лишать Марию надежды на полную безопасность, на полное освобождение от руки Римской империи. Но предчувствие его не обмануло и на сей раз: как только караван остановился, к ним подскакал глава караванной стражи с испугом.
— Римские легионеры, хотя и малым числом, но нам непосильным, запретили переправу на тот берег без их ведома и их пригляда.
Мария сникла, Иисус же, напротив, будто налился энергией, готовый к предстоящей борьбе. Пока он не мог достигнуть волей своей легионеров, чтобы раскусить их намерения, но внутренне сосредотачивался.
Когда же весь караван остановился близ берега, а возглавлявший легионеров велел прийти к нему в шатер всех купцов, Иисус понял, что это засада для него. Подошел к Марии Магдалине и не попросил, но повелел:
— Взбодрись, Мария. Переломи себя. Пусть никто не увидит твоего страха. Разбиваем шатры и возляжем, как всегда, за вечерней трапезой. Нам следует поспешить.
Купцы не сломя голову кинулись к позвавшему их, ибо они не из страны, подневольной Риму, и никакого насилия над собой не допускали. Конечно, от разговора с римлянами отказываться не считали нужным, но пошли в их шатер лишь после того, как окончили все хлопоты по устройству своих верблюдов и своих товаров на ночевку. К этому времени Иисус с Марией и слугами успел поужинать. Иисус позвал Марию:
— Пошли в шатер, — когда же опустил полог за собой, попросил: — Посиди смирно. Попытаюсь узнать, о чем говорят в шатре римлянина.
Он собрал в кулак всю свою волю и добился проникновения в римский шатер. Ничего неожиданного. Вопрошает римлянин, есть ли кто лишний в караване, особенно если такой присоединился к ним в пути? Купцы отвечают витиеватой речью, из которой ничего вразумительного понять нельзя. Тогда следует угроза полного обыска, и если при караване обнаружится не купец, не стражник, не слуга, весь товар купцов будет конфискован, сами же купцы предстанут перед судом римским за сокрытие преступника, за что по римскому закону им грозит распятие на кресте.
Заругал бы Иисус и себя, и Марию за непредусмотрительность, но разве этим поправишь дело? Прежде нужно было бы подумать: наняться ему слугой к одному из купцов, а Марии со служанкой — к другому. Ехать без своих верблюдов, без своих шатров. Выкрутились бы сейчас купцы. Теперь вот как им это сделать? Своя жизнь дороже чужой. Тем более, уговора на такой непредвиденный случай не было.
— Вот что, Мария. Не стоит пока разоблачаться ко сну. За мной придут вот-вот. Постараюсь, чтобы пожаловал один. Не отчаивайся. Все, как мне видится, закончится благополучно для нас.
Они, молча, сидели добрых четверть часа, и не оттого, что медлил Савл; он просто никак не мог определиться, идти к шатру, где, как он уже понял, находятся какие-то беглецы, с легионерами или прежде самому выяснить, кто они — эти беглецы? Сразу после разговора с купцами Савл у было все ясно и понятно: он посылает за подозрительными мужчиной и женщиной солдат, они приводят их в его шатер, и здесь он их допрашивает, но вдруг он засомневался: а что если примкнувшие к каравану — римские граждане? Купцы же не знают, кто они. Вдруг все у них по закону? Слишком смело, они едут со своими верблюдами и шатрами. Тогда получится не очень хорошо.
По существу, стоило ли считаться с такой мелочью. Можно извиниться, если что не так, но сомнение Савла почему-то все крепло, и в конце концов победила такая мысль:
«Схожу один. Если Назаретянин, все равно никуда он не денется».