[65]. Но это достоинство не избавляло магистра медного цвета от выговоров, когда преосвященный отец считал их нужными.
Эта жизнь была так монотонна и нагоняла такую отчаянную тоску на несчастных индейцев, запертых в этом гигантском монастыре, что один из них заявил французскому путешественнику: «Мы не боимся смерти, так как наша теперешняя жизнь хуже, чем смерть». Несчастные индейцы так отупели под бичом иезуитов, что не было народа, которым было бы легче править. Они не только не старались никогда избежать налагаемых на них духовных и телесных наказаний, но когда индеец ловил себя на какой-нибудь греховной мысли, то сам отправлялся к отцу иезуиту и умолял его назначить ему необходимое число ударов кнутом для искупления его греха. Эта деградация человеческого духа, это пассивное послушание, превращавшее разумное существо в беззащитное и терпеливое животное, этот отказ от всякого человеческого достоинства под ферулой[66] недостойного священника и являлась гордостью святых отцов! Все это было делом их рук!.. Испанский и португальский короли не могли желать себе слуг более послушных и привязанных. Правда, это послушание было послушанием овец, но деспотам и не надо другого. Тем не менее частично раньше буллы Климента XIV, частично позже импульса, данного этим великим актом, даже и при дворах королей пробудился великодушный дух гуманности. Испанский король, справедливый и образованный монарх, постыдился иметь своими подданными стадо овец, направляемых хитрыми и недостойными доверия священниками. Он приказал уничтожить иезуитские учреждения в Парагвае, арестовать отцов и отправить их в Европу под должным надзором.
Знаменитый французский адмирал Богенвил присутствовал при разгоне этих орденов. Принятые предосторожности указывали, что знают, с какой силой имеют дело. Если бы иезуиты имели время подготовить сопротивление, пламя восстания запылало бы по берегам больших рек Южной Америки. Сообразительность, быстрота и решимость маркиза Вукарелли, испанского генерала и губернатора, помешали произойти этому несчастью. Воле короля повиновались в точности; иезуиты, видя, что они не подготовлены, не оказали никакого сопротивления. Они были посажены на испанские суда и отправлены в Европу.
В то же время общее возмущение всех правительств и всех наций изгоняло этих мрачных заговорщиков отовсюду, где они господствовали. И так как в продолжение долгого времени они держали в своих руках все интересы и все нити власти католического мира, то им и приписали все преступления, совершавшиеся в Европе.
Из этих обвинений, может быть, одно только было справедливо. Но и его вполне достаточно, чтобы показать, каковы были эти монахи, и чтобы покрыть вечным стыдом последователей Лойолы.
Климент XIV, под влиянием великодушного порыва подвергший жизнь свою опасности, чтобы освободить человечество от этого ненасытного вампира, поплатился за свой героизм. Он захворал какой-то необыкновенной болезнью.
Во всей цивилизованной Европе страстно желали выздоровления этого знаменитого папы, этого праведного преемника апостолов. Но эти желания не сбылись. Впрочем, народ, с его непогрешимым инстинктом, не обманулся, народ знал, от какой болезни умирает несчастный папа.
Климент XIV умирал отравленный.
Из глубины своей темницы в замке святого Ангела отец Риччи направлял месть. Иезуиты не удовольствовались желанием видеть мертвым викария Христа, они хотели, чтобы его смерть сопровождалась тяжкими мучениями, чтобы в будущем никто не осмелился предпринять что-либо против их общества; хотя оно было уничтожено и рассеяно, но все же орден иезуитов существовал. Его братья наполняли комнаты Ватикана, окружали умирающего мученика и примешивали яд в его пищу и питье.
Но когда наконец Климент умер, когда перед безжалостно жестокими людьми, поразившими его, лежал только холодный труп, тогда-то и выразилось как могущество, так и жестокость иезуитов.
Доктора обнаружили яд, но чудовищные угрозы заставили их молчать, и отравленный папа был погребен без всякой пышности и неотомщенным.
И не только это; едва папа сошел в могилу, сатанинская радость членов общества иезуитов победила их обычную осторожность.
Тотчас же вышли в свет стихотворные сатиры и пасквили, в которых мучительная смерть бедного Климента была выставлена как справедливое наказание Провидения, наложенное на истребителя ордена иезуитов. Память папы была осквернена нескончаемой клеветой, и иезуиты, уничтожившие своего могущественного недруга, снова принялись за прерванное дело – покорение всего мира.
Они имели сильную точку опоры: русское правительство растворило перед ними ворота своей империи; различие религии не помешало понять императрице Екатерине, каким прекрасным инструментом были святые отцы и какую помощь они могли оказать в деле удержания в рабской покорности католических наций.
Итак, все заставляло предполагать, что через несколько лет тот смелый поступок, за который папа Ганганелли заплатил своей жизнью, не оставит никакого следа и что орден Лойолы будет восстановлен еще более усилившимся и с многократно возросшим престижем, всегда приобретаемым победой в борьбе.
Но одно происшествие расстроило расчеты иезуитов и их союзников.
Разразилась Великая французская революция.
Народная месть вырвала с корнем суеверие. Иезуитская организация, процветавшая в тени королевской власти и папских ключей, вторично очутилась брошенной в водоворот борьбы, лицом к лицу с сорвавшимся с цепи львом.
Менее таинственное учреждение претерпело бы участь средневековых учреждений, исчезнувших в урагане революции. Если бы иезуиты начали бороться открыто против революционной злобы, то они бы так же были уничтожены. Но не без причины Европа привыкла признавать в этих отцах самых искусных политиков, посвятивших себя служению наиболее безжалостной и логической идее, которая когда-либо существовала. Вместо того чтобы поставить на пути революции плотину, которая была бы очень скоро опрокинута вместе со своими неосторожными защитниками, дети святого Игнатия деятельно работали, чтобы возбудить самые жестокие и самые кровавые страсти революции. Люди, впоследствии разоблаченные как члены ордена – достаточно назвать одного отвратительного Фуше[67], – устроили так, что движение, начатое во имя самой благородной идеи и для возрождения подавленного народа, превратилось в бесчеловечные кровавые вакханалии, возбудившие в честных людях такое глубокое отвращение, что принудили их искать спасения под защитой шпаги монарха.
Последующие события показали, насколько были правы со своей отвратительной точки зрения иезуиты, сделавшие такой ужасный расчет. За триумфами свободы, отравленными ужасами излишества, последовала страшная реакция, прекратившаяся в некоторых местах только несколько лет тому назад, а в других еще продолжающаяся.
С тех пор это общество сделалось официально милицией церкви. Борьба между настоящим и черным папой прекратилась со смертью Климента XIV. Официальная церковь признала себя побежденной и вполне отдалась во власть своих коварных наставников. После Климента мы уже не видим между папами никакой реакции: Пий IX в 1848 году действительно на минуту заразился патриотизмом, расстроившим планы иезуитов и Австрии. Но вместо того чтобы излить свой гнев на самого папу, иезуиты стали искать тайного творца этой либеральной политики. Они открыли, что кардинал Людовик Микара, родом сицилиец, был убежденным патриотом и что его мнение очень ценилось Пием IX. Микара умер так кстати, что многие возымели некоторые подозрения. Как бы там ни было, Пий IX опять стал дружить с Австрией и отлучил от церкви восставшую Италию.
Но нельзя думать, чтобы папы, в особенности же наиболее умные и великодушные из них, – а Лев XIII занимает между этими последними чрезвычайно высокое место, – не поймут, насколько унизительно для них самих и пагубно для церкви преобладание ордена, возбуждающего неизвестно что более, страх или ненависть, во всем цивилизованном мире. Хотя они знали и знают, что в настоящее время папа рисковал бы слишком многим, если бы употребил свою власть на уничтожение иезуитов. Они помнят смерть Климента XIV и думают, что в наше время преступление может быть совершено гораздо легче, так как вследствие требований времени слуги и священники, окружающие папу, принадлежат сами к этому ордену или состоят у него на жалованье. Иезуиты скорее, чем допустить обновление церкви посредством избавления ее от их мертвящего влияния, согласны, чтобы она погибла вместе с ними в тот день, когда они выжмут всю жизненную силу из этого древнего учреждения, с единственной целью возвыситься самим. Они, как достойные преемники Лоренцо Риччи, умирая, убивавшего своего врага, охотно повторят фразу непреклонного иезуита: Sint ut sunt, sunt non sint.
Имеется в виду изначальное понятие этого слова, происходящего от латинского militia – войско. С XV по XIX век милиция – городские и земские ополчения во время войны, в данном контексте – защитники.
А потому, когда мы видим церковную власть борющуюся с вредным упрямством против непреклонной необходимости вещей, иногда слышим из уст праведного и справедливого священника злобные и непристойные слова, то мы не обманываемся в значении подобных заявлений.
Это не церковь, свободно говорящая в силу своей божественной миссии; это уступка трусов, повинующихся приказанию черного папы!..