— Что с вами, святой отец? — спросила Диомира.
— Ничего… Продолжай, дочь моя, твой рассказ меня интересует, — отвечал монах, припоминая этот трагический эпизод, свидетелем которого он был в молодости, и клятву, данную им тогда: беспощадно преследовать благородных злодеев, вырывающих дочерей из объятий их родителей, если когда-нибудь власть попадет к нему в руки.
Диомира продолжала:
— Когда я родилась, синьор Сан-Фиоренцо уже охладел к моей матери и начал обращаться с нею чрезвычайно грубо. Недовольный тем, что родилась дочь, а не сын, синьор прогнал нас обеих, меня и мать, на кухню. В это время моя мать была еще очень молода и красива. Слуги синьора Сан-Фиоренцо, видя, что их синьор окончательно разочаровался в своей любовнице, начали позволять с ней разные грубости, полные возмутительного цинизма. Когда мне было семь лет от роду, двое слуг поспорили, кому обладать матерью, ни один из них не хотел уступить ее другому, хотя мать моя, конечно, не согласилась бы на их гнусные предложения и скорее предпочла бы смерть такому позору, тем не менее претенденты горячились и спорили. Злоба одного из негодяев дошла до крайних пределов. Он выхватил нож и вскричал: «В таком случае пусть же она никому не достанется», — погружая нож по самую рукоятку в грудь моей матери. Несчастная тут же упала мертвая, и ее кровь брызнула мне в лицо.
— Как у вас хватает силы рассказывать такие ужасы? — прошептал Перетти.
— Да, святой отец, хватает, — с горькой иронией отвечала куртизанка. — Пролитая кровь моей матери памятна мне, я ее вижу постоянно перед собой, и в особенности в те минуты, когда ползают у ног моих знатные синьоры…
— Продолжай, дочь моя, я слушаю.
— Синьор Сан-Фиоренцо кончил скверно. Среди соседей он имел много врагов. В одну темную ночь мы увидели пламя, охватившее стены замка, и услышали свирепые вопли бандитов, в миг все было уничтожено и разграблено. Меня увезли, и я попала к синьору Атилло Браччи, владетелю большего укрепленного замка, мне тогда было всего одиннадцать лет от роду, все находили, что я была необыкновенно хороша собой и развита не по летам. Синьор Атилло Браччи воспользовался своим правом надо мной…
Рассказ этот произвел глубокое впечатление на Перетти. Кардинал верил в святую справедливость, но находил, что есть средство еще более действенное — виселица, и страшно сожалел, что власть не находится в его руках.
— Хотя я была совершенным ребенком, — рассказывала Диомира, — но стыд, сознание моего невольного падения грызли мое юное сердце. Я поклялась, что Браччи не будет радоваться моему появлению в их доме. Из Рима приехал старик Браччи, отец Атилло. Это был отъявленный разбойник, которого все боялись, не исключая и его родного сына.
Я начала завлекать в свои сети страшного старика и вполне в этом успела благодаря моей необыкновенной красоте. Старик Браччи совсем растаял, и сделался соперником своего сына. Один раз ночью я устроила так, что молодой Браччи застал у меня в комнате старика. Не рассмотрев в темноте, что это был его отец, он заколол его кинжалом. Пользуясь общим замешательством, я убежала из этого проклятого дома в Рим.
Монтальто вытер капли холодного пота, струившегося со лба, и глухо прошептал.
— Послушай! То, что ты мне рассказываешь — не есть ли плод твоей фантазии, адский вымысел? Разве могут быть терпимы небом подобные ужасы, и огонь свыше не сразит злодеев?
— Нет, святой отец, что я рассказываю совсем не вымысел, а сущая правда. Я вооружила руку сына против отца. И борьба, происходившая между ними во мраке, удары кинжалом, предсмертное хрипение старика услаждали мой слух, как самая приятная музыка.
— Несчастная, все-таки ты великая грешница, и должна раскаяться, — сказал Перетти.
— Да, я раскаюсь, но прежде отомщу. Пока еще злодей отцеубийца Атилло Браччи благополучно здравствует, наслаждается всеми житейскими благами и пользуется уважением общества. Надо, чтобы это прекратилось. Тогда я принесу покаяние.
Кардинал ничего не сказал. Диомира продолжала, воодушевляясь все более и более.
— Я хочу, чтобы проклятое гнездо было напрочь разорено, чтобы от замка не осталось камня на камне; для меня недостаточно гибели старого злодея, я хочу собственными руками вырвать сердце из груди Атилло Браччи и с величайшей радостью буду смотреть, как затрепещет в моих руках это подлое сердце, это мне доставит такое же высокое наслаждение, как предсмертный хрип зарезанного старика Браччи. Не правда ли, я навожу на вас ужас, святой отец? — прибавила Диомира.
— Нет, дочь моя, не ты наводишь ужас, — отвечал кардинал, — я тебя искренне жалею, ведь ты не более чем жертва злодейства этой гнусной касты вельмож, угнетающих бедный народ. Боже великий! — вскричал после некоторого молчания Перетти. — Дай мне возможность вырвать с корнем все эти ядовитые растения и бросить их в огонь.
— Значит, святой отец, если вы будете папой… — начала Диомира.
— Ты, дочь моя, сумасшедшая, — прервал ее Перетти, — могу ли я, ничтожный монах, стать папой, когда есть двадцать кардиналов, добивающихся папской тиары?
— Если вы будете папой, — продолжала Диомира, не обращая внимания на замечание Перетти, — не правда ли, вы положите конец злодействам синьоров?
— О да, если бы эта несбыточная мечта осуществилась, — отвечал с воодушевлением кардинал, — и Господь призвал бы меня к власти, клянусь душой, моей первой обязанностью было бы дать почувствовать огонь и железо всем синьорам, угнетающим простой народ.
— Благодарю вас, святой отец, — сказала, вставая Диомира, — теперь я совершенно спокойна. Позвольте же мне, недостойной грешнице, присоединить мою молитву к молитве народа, дабы Господь Бог даровал вам власть, которой вы вполне достойны.
Проговорив это, она вышла из церкви, никем не замеченная.
— Странная женщина! — прошептал Перетти. — Но она жертва, а не виновная, виновны именно те, кто толкнул ее на этот путь.
«Он будет папой, — рассуждала сама с собой Диомира, выйдя из церкви, — он вполне достоин быть им. Как его великая душа возмущалась при моем рассказе! О Атилло Браччи, трепещи в своем замке, скоро придет и твой черед».
Придя домой, Диомира послала любезное письмо австрийскому принцу Андреа, приглашая его к себе на вечер.
IVБандит и принц
В конце царствования папы Григория XIII между Тосканой и папскими владениями среди гор находилась местность, не принадлежавшая ни флорентийскому герцогу, ни святейшему отцу папе. Пользуясь слабостью герцога Тосканского Франциска, известный кондотьер[88] Малатеста занял эту местность со своей бандой и сделал свой лагерь неприступным как со стороны Флоренции, так и со стороны Рима. Он происходил от Малатеста из Риминни, могущественных князей средних веков, нередко спасавших святой престол или превращавших папские владения в руины. Их потомок, о котором идет речь, Ламберто Малатеста, не поднял знамя претендента, опираясь на свое знатное происхождение и древние документы, он признавал только один документ — шпагу. Это был просто бандит, господствовавший в Умбрии и Кампании, и даже угрожавший стенам Рима. Окрестные феодалы после длительной борьбы с Малатестой наконец были вынуждены признать его превосходство и даже некоторые из владельцев неприступных замков на Апеннинах вступили с ним в союз. Малатеста со своей грозной бандой защищал своих союзников от римских баронов. Человек необыкновенной храбрости, он еще к тому же был и замечательный дипломат. Союзы Малатесты распространялись до самой Болоньи. Фамилия Пеполли, одна из могущественнейших в Болонье, была очень предана Малатесте. Но не в одном этом заключалась его сила. Сцена, при которой мы попросим присутствовать читателя и которая могла бы показаться невероятной, если бы не была подтверждена множеством исторических документов и писем папы Сикста V, — послужит доказательством, до чего простиралось влияние князя-бандита. В этот момент лагерь Малатесты мы застаем в Тибрской долине, против Борго Сан-Сеполькро. Вся долина усеяна палатками, кругом расставлены часовые, без пароля нельзя сделать ни шага. Словом, лагерь бандитов имел характер прекрасно дисциплинированного регулярного войска. Малатеста с явным нетерпением прохаживался около своей палатки. Время от времени он подымал голову и смотрел на молодую луну, так как это была ночь, — и думал: «Вот уже четвертые сутки, а он все не идет. Значит, дело не удалось! О, если это так, клянусь предать пламени сам Ватикан. Но нет, они не осмелятся, не рискнут».
В это время точно из земли вырос человек и проговорил:
— А вот и я!
— Ты, Пьеро! — вскричал радостно Малатеста. — Значит, дело удалось, если ты вернулся здрав и невредим?
— Все хорошо, но войдите-ка в палатку, надо поговорить о многом.
Палатка главаря банды отличалась своей простотой. Кроме складной кровати, стола и стула в ней ничего не было.
Малатеста предложил Пьеро стул, а сам сел на кровать и проговорил:
— Ну, рассказывай все по порядку.
— Когда вы уехали из Рима, — начал Пьеро, — многие из наших бандитов были арестованы, а Карло и некоторые укрылись во дворце Орсини. Но дворец был осажден, трех или четырех синьоров убили, Карло схватили и препроводили к римскому губернатору, который приказал подвергнуть его пытке и потом, конечно, отдать в распоряжение палача.
— Надеюсь, вы отомстили убийцам Карло?
— Конечно. Первым поплатился лейтенант Викентий Вителли, который обещал доставить всех скованными в Рим. Он убит тремя ударами прямо в горло.
— Быть не может! Кто его прикончил?
— Людовик Орсини.
— Ты в этом уверен?
— Капитан, когда же я говорил вам неправду?
— Да, если не похоронен живой.
— Далее?
— Далее, проходя по плацу святого Ангела, я видел, как ставили виселицы.
— Черт возьми, это меня возмущает до глубины души! — вскричал Малатеста.
— Затем, на другой день после казни Карло, — продолжал Пьеро, — я отправился к благочестивейшему кардиналу Комо, государственному секретарю святого престола, и велел доложить о себе, как о л