— Я не смею одобрять или порицать распоряжения моего повелителя, мое дело лишь повиноваться ему.
Этими словами, вызвавшими беспокойство всех кардиналов, а в особенности самого папы, окончилось заседание консистории. Но едва папа вышел в свои апартаменты, как ему доложили о приходе кардинала Монтальто. Григорий XIII хотел уже отдать приказание отказать кардиналу, как увидал его, следовавшего почти по пятам за докладчиком. Папа был вынужден его принять.
— А, это вы, кардинал Монтальто! — вскричал папа, с трудом скрывая свое неудовольствие. — Надеюсь, что вы пришли не по делу вашего племянника?
— То, что вы изволите называть делом моего племянника, есть ничто иное как гнусное убийство разбойниками, рассчитывающими на безнаказанность. Именно это последнее обстоятельство и побудило меня броситься к ногам вашего святейшества и молить о правосудии.
— Но, кардинал, мне кажется, что мы уже достаточно обсудили в консистории…
— В консистории, ваше святейшество, обещали наказать примерно злодеев. Ввиду этого я и осмелился явиться перед вашими светлыми очами, дабы сообщить вашему святейшеству имя главного преступника и молить вас исполнить данное вами обещание, наказать злодея так, чтобы весь христианский мир знал, как Викарий Христа Спасителя карает преступления.
Григорий XIII побледнел, он отлично понял, на кого намекает Монтальто, и воскликнул:
— Я не хочу знать имени преступников! Вы, кардинал, в данную минуту находитесь не в нормальном состоянии под влиянием вашего несчастья и можете оговорить невинного; лучше предоставить это следователям.
— Именно следователей-то я и желаю повести на прямую дорогу, указав им имя преступника.
— Кто же, по-вашему, этот преступник? — спросил папа.
— Паоло Джиордано Орсини, герцог Браччиано.
Папа хотя и ожидал слышать от кардинала имя герцога, но сделал вид, будто крайне удивлен.
— Герцог Орсини! — вскричал он, — Быть не может! Это ничто иное как самая гнусная клевета; такой знатный вельможа не может совершить подобное преступление. Какие же вы имеете доказательства, обвиняя герцога Орсини?
Лицемерие папы возмущало до глубины души Монтальто, он смерил его презрительным взглядом и сказал:
— Мне кажется, ваше святейшество, не может не согласиться, что человек, хладнокровно задушивший свою жену Изабеллу, сестру своего друга герцога Тосканского, не задумается убить юношу, ставшего ему на пути в его бесчестных целях, юношу, ничем более не отличавшегося, как только родством с кардиналом Монтальто, который не имеет счастья пользоваться расположением святейшего отца папы?!
— Кардинал!
— Ваше святейшество хорошо знает, — продолжал Монтальто, не обратив внимания на восклицание папы, — что герцог Браччиано настойчиво интересовался Викторией Аккорамбони, женой убитого, и во что бы то ни стало хотел обладать ею; муж Виктории был существенной помехой для достижения этой цели, его следовало устранить, и герцог Браччиано его устранил.
— Но где же доказательства? — спросил папа.
— Если ваше святейшество прикажете арестовать виновного, то эти доказательства без всякого сомнения появятся.
Папа некоторое время хранил молчание. Монтальто сначала показалось, что его слова произвели впечатление, между тем в сущности это было далеко не так. Григорий XIII просто решал, как выпутаться из неловкого положения.
— Но подумали ли вы о том, — сказал папа, после некоторого молчания, — что арест такого важного лица, как Орсини, может вызвать беспорядки в государстве?
— Строгое исполнение закона не может вызвать беспорядков, — возразил холодно кардинал. — Угнетенный народ сумеет оценить распоряжение вашего святейшества.
— Но здесь речь не о народе, а о государстве, — возразил нетерпеливо папа, — поймите, что государство будет в опасности.
— Прошу ваше святейшество припомнить строки, написанные в святой книге: Fiat justitia, pereat mundus![95]
— Довольно, кардинал Монтальто! — вскричал святой отец. — Вы уже начинаете указывать нам наши обязанности, вы забываете, что управление церковью и государством мы получили наитием Святого Духа. Прошу не забывать также, что первая обязанность верноподданного — повиновение, а первое достоинство духовного лица — смирение.
Монтальто первый раз в жизни вышел из себя. Приблизившись к папе, он смерил его своими жгучими глазами и, стиснув зубы, прошептал:
— А вы, святейший отец, не забывайте, что Провидение жестоко наказывает недостойных властителей, жертвующих его святым законом ради своих земных расчетов.
Сказав это, Монтальто повернулся и величественной поступью направился к выходу.
XIСредневековое правосудие
В мрачной и низкой зале исторического дворца «Cancelleria», стоящего около «Campodei fiori» происходила страшная сцена. День уже клонился к вечеру, в громадный зал сквозь железные решетки низеньких окон еле проникал луч вечерней зари. В углублении этого смрадного склепа виднелось красное пламя от жаровни, наполненной пылающими угольями. Кругом по стенам были развешаны орудия пытки: блок, клещи, щипцы, железные обручи, колодки и стояло длинное ложе с ремнями, на которое клали жертву.
В зале присутствовали пять синьоров. С ними нам не мешает познакомиться поближе. Главный из них, по-видимому, начальствующий, был известный Джиакомо Боккампаньи, герцог ди Сора, сын папы Григория XIII, который выдавал его за племянника — ложь, возбуждавшая улыбку каждого. Дон Джиакомо был фаворитом папы и причиной величайших беспокойств его святейшества. Красивый, молодой, элегантный, смелый, расточительный, Джиакомо имел все качества Алкивиада[96]. Папа хотел сделать его священником и наградить кардинальской мантией, но это оказалось невозможным. Молодой человек предпочитал военное поприще, ввиду чего папа произвел его в генералы войск святой церкви. Командир папской гвардии любил жуировать, в особенности он был падок до женского пола. Часто, чтобы приобрести расположение какой-нибудь красавицы, он не задумывался делать громадные долги, которые к великому своему огорчению должен был платить его августейший родитель папа Григорий XIII. Иногда последний, не шутя, гневался на сына, прогонял его и не велел показываться ему на глаза. Но эти комедии только возбуждали смех герцога ди Сора, он великолепно знал, что августейший родитель не может жить без него. И, действительно, спустя несколько дней после грозной сцены, Джиакомо снова призывался в апостольский дворец, и дело шло по-прежнему. Слабость его святейшества к сыну, названному им племянником, очень дорого стоила римским гражданам: молодой красавец-генерал совершенно безнаказанно чинил всякие злодейства и беззакония.
Герцог ди Сора был одет в бархатный плащ бирюзового цвета и круглую шляпу с пером, он был высокого роста, прекрасно сложен, с правильными чертами лица, выражавшего холодный цинизм, и большими черными глазами навыкате. Рядом с ним стоял лейтенант, мужчина лет пятидесяти, со свирепой, отталкивающей наружностью, серыми волосами, торчащими, как щетина, и мутными глазами самого холодного и бесчувственного злодея. Его мускулистое тело было обтянуто черной бархатной туникой, за поясом торчали два пистолета. Звали его дон Марио Сфорца. В его обязанности было охранять провинции от бандитов, между тем все окрестные жители боялись его, хуже бандитов, ибо Марио Сфорца сам был первоклассным разбойником и убивал, грабил, насиловал мирных провинциалов во имя закона. От любого бандита жители провинции могли надеяться хоть на какое-нибудь снисхождение, но от этого страшного злодея никому не было пощады. С Марио Сфорца мог сравниться по грабежу и разбою только Просперо Колонна. Народ иначе не звал их обоих, как убийцы (Ammazzatori).
Третий субъект был тот самый предатель, который постучал в окно, когда был вызван несчастный муж красавицы Виктории, и потом принимавший непосредственное участие в убийстве молодого человека. Остальные два исполняли обязанности палачей. Имя обвиняемого было Греко, папские сбиры арестовали его в ночь убийства. Греко, конечно, нисколько не беспокоился, надеясь на заступничество всемогущего герцога Браччиано, но злодей, как увидим ниже, ошибся. Введенный двумя палачами в зал пытки, увидав все эти страшные орудия, Греко невольно облился холодным потом, он сделал шаг назад и задрожал всем телом.
Однако, вспомнив, что за все мучения его щедро наградит герцог Браччиано, он несколько оправился. Марио Сфорца, кончив совещание с герцогом, дал знак палачам подвести ближе обвиняемого.
— Тебя зовут Греко? — спросил он.
— Точно так, — отвечал тот.
— Ты слуга синьора Франциско Перетти?
Греко и на этот вопрос отвечал утвердительно.
— Ты обвиняешься в содействии убийству твоего господина.
— Я невинен. Чтобы я принимал участие в убийстве моего господина? Да Бог меня сохрани, я бы сам сто раз позволил себя убить, защищая его моей грудью.
Марио Сфорца посмотрел на Джиакомо и улыбнулся.
— Говорят, — продолжал лейтенант, — что ты знаешь убийц и можешь назвать их по именам.
— Великий Боже! Да как я бы мог это сделать? Ночь была темная, в двух шагах ничего нельзя было рассмотреть, затем страх…
— Впрочем, мы даром теряем время, — нетерпеливо сказал Марио. — Гей, помощники, заставьте петь этого зяблика!
Двое палачей подхватили Греко, скрутили ему руки назад, привязали к блоку и мигом вздернули к потолку. Эта пытка была одна из самых мучительных, все мускулы вытягивались и нестерпимо болели. Несчастный кричал душераздирающим голосом и клялся отвечать на все вопросы. Лейтенант дал знак, пытаемого опустили на землю.
— Пусть придет канцелярист и записывает мои показания, скажу всю правду.
— Не надо записывать, мы и так будем помнить, — холодно улыбаясь, сказал Марио.
Греко не понял зловещей иронии этих слов.
— Я должен сказать вам, — показывал обвиняемый, — что я узнал убийцу. За несколько дней до несчастья, мой покойный господин на улице Юлия встретил кавалера Пеллетьери. Между ними завязалась ссора, и мой господин стал грозить смертью кавалеру Пеллетьери…