аши голоса за избрание Фарнезе.
— Во всяком случае, прежде чем решиться на что-либо, следует серьезно обсудить это важное обстоятельство, — заметил Деза.
— Что мы будем обсуждать, кто же из кардиналов может быть достойнее Фарнезе? Ничтожный Чези, удаленный от французского двора? Или Савелли, неспособный думать ни о чем, кроме своего знатного происхождения. Быть может, Стирлетти, святой человек, если хотите, но абсолютно не способный быть государем. Если бы мы избрали в папы Стирлетти, то рисковали бы попасть в руки ненавистного кардинала Комо. Кто же, я вас спрашиваю, достойнее Фарнезе?
— Так как ваше высочество знает лучше нас всех достоинства и недостатки кардиналов, — сказал Медруччио, — то нам остается только соглашаться и хранить молчание.
Андреа покраснел.
В это самое время вдруг раздался голос Диомиры.
— Все вы сумасшедшие! — вскричала куртизанка. — Что вы удивляетесь? Я вам сейчас это докажу. В лице Фарнезе вы создаете себе какого-то идола, преклоняетесь перед ним и говорите: вот папа, он найден! Но вы забываете, что этот самый Фарнезе, сделавшись папой, может измениться и далеко не оправдать ваши надежды.
Все с удивлением смотрели на Диомиру, она продолжала:
— Предположите, что ваш Фарнезе, выбранный папой, открыто станет врагом Испании, что более чем вероятно. Вам, Медруччио, это понравится?
— Она права, — прошептал последний.
— Что же касается вас, Андреа, — прибавила Диомира, понижая голос, — вы также достойны быть избранным папой, хотя впоследствии, когда будете старше, какие же шансы могут быть для вас, если на папский престол сядет человек нестарый, полный силы, способный процарствовать десятки лет, ну разве вы не заслуживаете названия сумасшедшего?!
— Эта женщина просто демон! — сказал Андреа.
— Ну-с, а заключение из всего этого? — спросил Деза.
— Заключение вот какого рода, — отвечала Диомира. — Если вы выберете в папы одного из могущественных кардиналов, как, например, Фарнезе или Медичи, вы ничем не гарантированы, чтобы новый папа исполнял ваши желания. Между тем, если выбор ваш падет на человека слабого, не имеющего ни семьи, ни родных, вы можете надеяться, что он станет орудием в руках ваших.
— Черт возьми! — вскричал Андреа. — Она тысячу раз права!
— Но я знаю только одного человека без семьи и родных, вышедшего из темной среды, — сказал Деза.
— А именно?
— Кардинал Монтальто, францисканец.
Вся компания разразилась хохотом. Идея выбрать в папы больного старика, присутствовавшим показалась более чем странной.
— Кажется, кардинал Монтальто не имеет никакого отношения к Испании, — сказал Медруччио.
— А также и к Франции, — прибавил Андреа.
— Но весь свет будет смеяться, какого папу мы выбрали!
— Не думаю, — заметила Диомира, — хуже Григория XIII трудно себе представить, однако был же он папой.
— Я не думаю, чтобы Феличе Перетти мог быть орудием в руках наших, — сказал Деза. — Я наблюдал за ним, его блестящие глаза не обещают ничего хорошего.
— Его эминенция все еще думает, что он заседает в святом трибунале, — засмеялся Андреа, — но, милый кардинал, молодого, здорового папу гораздо труднее лишить престола, чем сжечь еретика. Перетти дряхлый, больной старик, дни которого уже сочтены.
— Ваше высочество может говорить все, что угодно, — отвечал бывший инквизитор, — но я стою на своем. Хорошо знакомый с человеческой натурой, я вижу в кардинале Монтальто то, чего не видит ни святая коллегия, ни народ — внутреннюю силу, скрытую под наружной слабостью.
— И это результат ваших наблюдений?
— Да, результат моих наблюдений. Не старость сгорбила его, а честолюбие. Если он сделается папой, верьте, мы все станем его рабами.
— Рабами?!
Во все время, когда говорил Деза, Диомира пристально смотрела на него. Лишь только он кончил, она спросила:
— Но вы, кардинал, также можете и ошибиться?
— Нет, я не ошибаюсь, — отвечал уверенно бывший инквизитор. — Мои наблюдения верны.
— Уж не подвергли ли вы кардинала Монтальто пытке столь излюбленной в Испании, что говорите с такой уверенностью? — спросил, улыбаясь, Андреа.
Деза на это ничего не ответил, а Медруччио не мог удержаться от улыбки.
— Но, господа, к какому же мы пришли заключению? — спросил Оливарес.
— Итак, прелестная Диомира, — обратился к куртизанке Медруччио, — кого, по вашему мнению, мы должны избрать в папы?
— Папа Григорий XIII еще не умер, да и после его смерти закон дает вам десять дней до открытия конклава, подумайте, узнайте всех конкурентов, и за три дня до открытия конклава опять соберитесь здесь для окончательного решения.
— Браво, красавица! — вскричал Андреа. — Сама Соломонова премудрость говорит вашими прелестными устами. Решено: за три дня до открытия конклава опять здесь соберемся все. Теперь, покончив с делами, будем веселиться, я желаю предложить тост за здоровье прелестнейшей из женщин.
— Мы с удовольствием принимаем этот тост потому, что догадываемся, кто эта прелестнейшая женщина, — сказал Медруччио, подымая свой кубок.
— За здоровье красавицы Диомиры!
Все князья церкви подняли свои бокалы, чокнулись с куртизанкой и выпили вино.
IIIИсповедь
Церковь святого Франциска, стоит в самом бедном квартале Рима, вполне соответствуя задачам ордена влиять на низший класс народа. Во все времена и века католические монахи руководили совестью граждан таким образом: доминиканцы и бенедиктинцы имели своими прихожанами аристократию; иезуиты богатую буржуазию и государственных людей, совестью которых свободно распоряжались сообразно своим целям. Низший класс народа, вообще все плебеи, обожали францисканцев и подавали им хотя скудную милостыню, но по ее громадному количеству она нисколько не уступала приношениям других орденов. В Риме и его окрестностях буквально не было ни одного бедняка, который бы не уделял милостыни из своих скудных средств в пользу нищенствующих благочестивых братьев святого Франциска, что, в общем, и составляло громадные суммы. Вот почему в римских церквах публика была чрезвычайно разнообразна. Женщины из неимущего класса всегда были фанатичны. История церкви нам дает множество примеров, до каких чудовищных размеров иногда доходил фанатизм женщины, исповедовавшейся у францисканского монаха.
В церкви святого Франциска, о которой идет речь, было восемь исповедален. Перед каждой из них выстроилась очередь кающихся. Старый, сгорбленный монах высокого роста показался около сакристии[87], луч солнца, упавший из окна, осветил его суровое лицо, истощенное долгим постом и молитвой. То был кардинал Монтальто. Вообще не было в обыкновении, чтобы генерал ордена сам исповедовал кающихся; эту обязанность исполняли другие монахи, но Феличе Перетти являлся исключением. Он сам выслушивал грешников и утешал их. Исповедуя бедняков, он знакомился с их горем, узнавал о преступлениях богатых вельмож, что позже стало для него руководящей нитью в преследовании с неумолимой строгостью всех нарушающих закон. К кардиналу-монаху подошла молодая женщина, бедно одетая, и сказала:
— Святой отец, я хочу исповедаться у вашей эминенции.
— Поздно, дочь моя, — мягко отвечал кардинал Монтальто. — Исповедуйся у кого-нибудь другого, я больше не имею времени.
— Святой отец, я непременно желаю исповедаться у вас, — настаивала женщина.
— Почему же непременно у меня? Здесь есть много священников достойнее, чем я, они могут примирить тебя с Богом и дать мир твоей душе.
— Я знаю ваше преподобие, но пришла сюда, для того чтобы видеть и говорить с кардиналом Монтальто, — настаивала женщина.
— Понимаю, дочь моя, — сказал Перетти, — ты желаешь получить от меня материальную помощь, но не забудь, что я известен в целом Риме под именем бедного кардинала; тем не менее все, что я могу, сделаю, и ты получишь маленькую часть из той скудной милостыни, которую получает монастырь, но только прошу тебя доставить мне свидетельство о твоей бедности от приходского священника.
Кающаяся улыбнулась.
— Уверяю вашу эминенцию, — отвечала она, — что я не нуждаюсь в помощи, я сама готова предложить лепту в пользу монастыря.
— Что же ты хочешь, дочь моя?
— Я хочу говорить с папой.
— В таком случае и обратись к его святейшеству.
— Я обращаюсь к его преемнику — это лучше.
Феличе Перетти невольно вздрогнул и сказал:
— Вижу, что моя миссия исповедника сегодня еще не кончилась, подойди к крайней исповедальне. Я тотчас буду к твоим услугам.
Отворив дверцу, кардинал вошел в исповедальню и приказал кающейся прочесть известные молитвы. Женщина, став на колени, сказала:
— Прежде всего, святой отец, позвольте мне сообщить вам, кто я такая. Меня зовут Диомира, я — римская куртизанка.
— А, ты знаменитая Диомира, — проговорил кардинал, — которую боятся все жены Рима и проклинают матери, ты неотразимая сирена, приводящая в сумасшествие всю молодежь столицы. И вот, терзаемая угрызениями совести, ты пришла покаяться в грехах.
— Да… — отвечала куртизанка. — Но прежде всего мне хотелось бы рассказать вам мою историю и узнать, могу ли я надеяться на отпущение грехов?
— О да, можешь надеяться, дочь моя, — отвечал исповедник. — Господь Бог милосерд и всегда слышит молитвы кающихся. Говори, я тебя слушаю.
— Моя мать была крестьянка из Монтальто, — начала свой рассказ Диомира. — Когда я родилась, она уже перенесла все несчастья, которые только может перенести женщина. Причиной всех бедствий была ее необыкновенная красота. Говорили, что она могла служить моделью для Мадонны великому Рафаэлю. Семейство моей матери было бедно, но счастливо, и ничего лучшего не желало. Один раз она сидела около своей хижины, как вдруг прискакали трое вооруженных людей, схватили ее, положили на седло и помчались к их господину Сан-Фиоренцо.
Невольное восклицание вырвалось из уст Перетти.