Кроме Бантини, Стефанио особенно подружился с Джованни Питти, невысоким худым пареньком с взлохмаченными волосами и вечно хлюпающим носом, и со светловолосым красавцем Маркантонио Франкотти, выходцем из старинного дворянского рода, ставшим иезуитом по настоянию отца.
В Римской коллегии они изучали теологию, философию и семь свободных искусств. Немалое место в программе отводилось изучению работ видных мыслителей-иезуитов. Отец Бернардо Вилларди имел привычку начинать новую тему с диспута, сначала задавая по ней вопросы, и лишь затем освещая ее. Именно такие занятия зачастую становились полем битвы между Стефанио и Андреа.
— Грешно ли слуге, вынужденному для снискания пропитания служить развратному господину и оказывать ему содействие в самых низких поступках?
— Да, — отвечал Андреа. — Ведь устраивая такого рода хозяйские дела, он сам совершает дурное дело.
— Нет, — говорил Стефанио. — Если слуга откажется, он будет изгнан и может умереть с голоду, то есть потеряет данную Господом жизнь.
— Верно, синьор Надьо, — кивал учитель.
Отец Бернардо испытывал студентов на каждом занятии.
— Совершает ли грех сын, убивающий отца ради наследства?
— Нет, ведь он желает не отцу дурного, а себе доброго, значит, поступок совершен из благих побуждений.
— Понятно. А вы что скажете, брат Стефанио?
— Мне кажется, что убить отца — грех при любом посыле.
— Вот и нет. В данном случае прав синьор Кальво. А теперь ответьте, есть ли случаи, когда позволительно говорить двусмысленно или обманывать?
— Да, если от этого зависит твоя жизнь, — вскочил Андреа.
— Да, и не только ради спасения. Думаю, в любом случае, когда есть уважительное основание скрывать истину.
— Синьор Надьо ответил верно.
И так продолжалось бесконечно.
— Грешно ли воровать нищему?
— Нет, коли не имеется других средств спастись от нужды.
— Нет, ведь по естественному праву все принадлежит всем.
— Молодцы, оба ответа верны. А могу ли я давать клятву с заднею мыслью и скрытым смыслом? Опять никто не хочет ответить, кроме братьев Стефанио и Андреа? Что ж, тогда прошу, синьор Кальво.
— Думаю, да, если нет возможности опровергнуть ваши слова.
— А вы что скажете, синьор Надьо?
— Вы можете дать такую клятву, но она должна быть так выражена, чтобы в случае иного оборота дела можно было б истолковать ее иначе и не поставить себя в затруднение.
— Это ответ человека, тонко понимающего нашу мораль.
Стефанио все чаще оказывался победителем в этих маленьких битвах. Он размышлял, слушал, усмехался и… учился. Отец Поль, тонкий знаток человеческих душ, оказался прав: иезуитская мораль на удивление подходила характеру Стефанио. Семена ложились на самую благодатную почву, и постепенно хитрость, с которой Франсуа де Романьяк когда-то интриговал при французском дворе, возвращалась — природные качества брали свое.
Отец Бернардо, ставший духовным наставником Стефанио, всячески поддерживал в подопечном приверженность иезуитской морали. Он был согласен со своим венским коллегой: ему достался на редкость способный ученик. Главное, сохранять в нем веру в догматы, не позволяя усомниться в их правильности.
Естественно, юному Андреа было тяжело тягаться с искушенным в дворцовых интригах Стефанио. Все чаще Кальво задумывался о мести.
Месяц проходил за месяцем, и Стефанио все больше приобщался к работе в ордене. Он начал служить в церкви и уже мог произносить короткие проповеди, которые сам же и готовил. Поначалу отец Бернардо помогал ему, но вскоре убедился, что подопечный и сам прекрасно справляется.
Немало времени проводил Стефанио в больницах и богадельнях. Одной из его любимых постоялиц была Элма, прежде разбитная, веселая девица, зарабатывавшая на кусок хлеба торговлей собственным телом. Жизнь обошлась с ней сурово, и сейчас сорокалетняя Элма выглядела старухой, а бледное лицо и впалые морщинистые щеки красноречиво свидетельствовали о былых излишествах. Ходила она с трудом, но по-прежнему не унывала. Стефанио нравился ее веселый нрав, насмешливое отношение ко всему на свете, и он заходил к ней при каждой возможности.
— Ого, привет, красавчик, — приветствовала его Элма. — Чем сегодня порадуешь?
— А что бы ты хотела, дорогая? — улыбался Стефанио и легонько сжимал ее шершавую руку.
Она в ответ смеялась:
— Чего бы я хотела, для того уже стара. Да и тебе, дружочек, не по сану. А когда-то я…
И Элма принималась рассказывать очередную скабрезную историю.
Римская коллегия не отличалась строгой дисциплиной, и, несмотря на физические упражнения, работу в церквях, больницах и богадельнях, у студентов оставалось время на развлечения. Членам ордена дозволялось не носить сутану, и нередко, поменяв ее на светскую одежду, Стефанио с друзьями гуляли по Риму, заходили в харчевни пропустить кружечку-другую вина и даже ночевали с девицами на постоялых дворах.
Любимым местом студентов был трактир «Золотая форель». Дочь хозяина заведения, черноволосая Клариче, сама обслуживала за стойкой посетителей, покорив многих своим обаянием и острым язычком. Воспылал к ней и Роберто Бантини. Он молча смотрел на девушку и непрерывно вздыхал, то снимая очки, то снова водружая их на переносицу. Стефанио от души потешался над смятением друга.
— В субботу на площади Венеции выступает Федели, пойдем?
— Кто это, проповедник?
Роберто рассмеялся.
— Не пойму, ты шутишь? Или в самом деле не знаешь? Знаменитая театральная труппа, они играют комедию dell'arte.
— Впервые слышу.
— Ну да, конечно, в Венгрии такого нет. Это спектакли, которые профессиональные труппы дают на площадях или, к примеру, в тавернах. В сценарии всегда одни и те же герои, большинство из них в масках. Фабула обычно схожа: влюбленные, которым не дают соединиться родители или опекуны, и ловкие слуги, устраивающие счастье молодых.
— И в чем же интерес, если маски и сюжет всегда одинаковы? — удивился Стефанио.
— Сохраняется только основа, а большинство реплик актеры придумывают на ходу. Особенно смешно получается, когда шутка попадает на злобу дня. Пошли, а? Тебе понравится. Жить в Италии и не видеть комедии dell'arte…
— Что ж, пойдем, посмотрим, что там за чудо такое.
В субботу в три часа пополудни Роберто и Стефанио стояли на площади Венеции в ожидании представления. Со стороны развалин базилики Ульпия возвышался деревянный помост, в глубине которого был натянут задник — холст с нарисованными на нем улицами и зданиями. Два дома помещались прямо на сцене, слева и справа.
Заиграли рожки, загудели трубы, и спектакль начался. Актеры взбежали на помост и, приплясывая и дурачась, прошли из одной кулисы в другую. Зашумели, засвистели зрители. Мальчишки что-то кричали, женщины, поставив на землю корзинки, украдкой посылали артистам воздушные поцелуи.
Все актеры были в масках, кроме одного юноши и смуглой девушки с черными, как смоль, волосами. Наблюдая за ними, Стефанио спросил:
— А они почему без масок?
— Так принято, — ответил Роберто. — Маски носят комические персонажи, а эти двое — Изабелла и Орацио — влюбленные, их всегда играют с открытыми лицами.
Музыка смолкла, и над площадью повисла тишина. Представление началось.
На сцену выскочил шустрый паренек в маске и, подражая деревенскому говору, начал:
— Привет, дражайший зритель, я тебе
Представиться спешу, я — Арлекин.
Хоть я в дворцах богатых не живу,
Хоть из народа вышел, тем не менее,
Вельможу я любого обману
И обдурю — без всякого сомненья.
Вы скажете: я глуп, необразован,
Возможно, так. Но повторяю снова:
Любого вокруг пальца обведу,
И к счастью я влюбленных приведу.
Зрители захлопали, Арлекин убежал, а ему на смену вышли Орацио и Изабелла. Последовала сцена любовного объяснения.
Стефанио с удивлением смотрел на темноволосую актрису: она играла настолько проникновенно, что зрители стихли, жадно ловя каждое слово. Стройная, изящная, она, казалось, жила на сцене.
— Бьюсь об заклад, она и в самом деле в него влюблена, — восхищенно прошептал Роберто.
Сцена закончилась, Орацио и Изабелла удалились за кулисы, их место заняли купец Панталоне и слуга Бригелла. Стефанио сразу стало скучно. Хотелось, чтобы поскорее вернулась темноволосая красавица.
Час пролетел незаметно, представление подошло к концу, и актеры под аплодисменты и улюлюканье зрителей вновь сделали парадный круг по сцене. Роберто с нетерпением спросил:
— Ну, как?
— Великолепно. С удовольствием посмотрел бы еще раз.
— Правда? — обрадовался Бантини. — Подожди, сейчас.
Активно работая локтями, он пробрался к сцене и что-то спросил у Орацио. А через минуту вернулся и сообщил:
— В следующую субботу на площади у моста Святого Ангела. Только я с тобой не пойду, лучше посижу в «Золотой форели».
— Ладно, схожу один.
Однажды перед занятиями в аудиторию, где за длинным дубовым столом сидели студенты, вошел ректор, Роберто Беллармино, в сопровождении седобородого господина лет пятидесяти с вытянутым лицом, проницательным, вдумчивым взглядом и бородавкой на левой щеке. Причудливо изогнутые брови выдавали в незнакомце безудержного спорщика.
— Господа, у меня для вас сюрприз, — объявил ректор. — Позвольте представить вам лучшего математика и астронома Европы, заслуги которого признаны многими университетами и правителями. Он любезно согласился прочесть вам несколько лекций.
Беллармино выдержал эффектную паузу и объявил:
— Синьор Галилео Галилей!
Студенты тихо ахнули. Это имя было хорошо известно любому образованному итальянцу. Профессор Пизанского и Падуанского университетов, член Академии Рысьеглазых, автор многих трактатов, Галилей был ярым сторонником идей Коперника о Солнце как центре Вселенной и в своих работах полемизировал с Аристотелем и Птолемеем, полагавшими центром мира Землю.