— Вы в кошеле у него поглядите. Он на рынке в Стоццино деньги украл.
И правда, тряхнув кожаный мешочек на поясе воришки, Стефанио увидел несколько серебряных монет.
— Негусто, — усмехнулся он.
— Нам, синьор, и это тяжко достается, — укоризненно ответил раненый.
Продолжая держать Чикко за шиворот, Стефанио подволок его к лежащему на земле крестьянину.
— Помоги ему встать. В деревне разберемся.
— Синьор, побойтесь Бога, они ж меня на кусочки порежут, — залепетал Чикко, но Стефанио не обратил внимания на его болтовню.
Такой странной процессией они и вышли из леса: впереди шел раненый крестьянин, опиравшийся на плечо Чикко, которого, в свою очередь, держал за шиворот Стефанио, а замыкала шествие Лукреция.
Заметив на поле мальчишку лет десяти, Стефанио кинул ему медяк и приказал:
— У трактира осталась наша повозка, пригони-ка ее сюда.
Через несколько минут все уже сидели в коляске. Чикко продолжал ныть:
— Великолепный синьор, умоляю, отпустите. Ведь они меня живьем сожрут.
Не слушая его, Стефанио доехал до деревни.
— Где твой дом? — обернулся он к крестьянину.
— Вон тот, серый, второй с конца.
Они подъехали к старенькому домишке с покосившейся изгородью, подоспевшие крестьяне помогли дотащить раненого до спальни. Стефанио сам промыл и перевязал его рану. Когда он вышел из дома, вокруг коляски уже собралась толпа. Гвалт стоял оглушительный. Мужчины угрожающе потрясали вилами, а хозяюшки, ругаясь и обзывая Чикко, норовили ударить его кто поварешкой, кто мотыгой. Но к решительным боевым действиям не приступали, поскольку рядом с воришкой сидела Лукреция.
Увидев Стефанио, крестьяне бросились к нему.
— Он украл у меня серебряный кваттрино!
— А у меня два медных!
— Отдайте его нам, мы с ним разберемся!
Вид у них был столь решительный, что Чикко, вцепившись в сиденье, заверещал:
— Нет-нет, мой великолепный синьор, не отдавайте! Пожалуйста, умоляю, заберите меня отсюда!
Стефанио делал вид, что раздумывает. Он стоял, качаясь с носков на пятки, и свысока поглядывал на орущую толпу. Лукреция с удивлением смотрела на него: какой он решительный и в то же время вальяжный. Сразу видно, что привык повелевать крестьянами в своем венгерском поместье.
— Не стоит отдавать им этого бедолагу, Стеффо, — прошептала она.
— Прекрасная синьорина права, послушайте ее, синьор, возьмите меня с собой… Я вам пригожусь.
— Ладно. — Стефанио вздохнул и кинул крестьянам несколько серебряных монет. — Держите, а этого я забираю.
— О, мой великолепный синьор, я ваш слуга на всю жизнь, — затараторил Чикко.
— Будешь болтать — выкину на ходу, — пригрозил Стефанио, залезая в коляску.
Приехав в Рим, влюбленные завезли Чикко домой. Стефанио дал ему пару монет, строго наказав:
— С воровством завязывай.
— О, великолепный синьор, не возьмете ли вы меня к себе на службу? — взмолился парень.
— Вот уж нет. Но если будет нужда, я пришлю за тобой.
Между тем осень подходила к концу, и гулять по улицам становилось все неуютнее. Стефанио снял две комнаты с отдельным входом в доме на Соляной дороге и предложил Лукреции проводить время там. Но девушка решительно отказалась: несмотря на внешность роковой красотки, она была весьма целомудренна. Пришлось Стефанио поклясться на Библии, что он не прикоснется к ней, и в конце концов она согласилась приходить в особенно холодные дни. Возлюбленный свято соблюдал обещание и не пытался ее соблазнить. Лукреции нравилось, что он держит слово.
На самом деле свои мужские потребности Стефанио удовлетворял на стороне. Инстинктивно он чувствовал, что девушка может воспринять попытки сблизиться как оскорбление, и не хотел рушить установившуюся гармонию. Лишь бросал пламенные взгляды, дабы она видела, что он хочет ее, но, связанный обещанием, держит себя в руках. Вооруженный иезуитской моралью и столетним опытом, Стефанио прекрасно понимал, что это лучший способ сломить сопротивление Лукреции.
Постепенно неприязнь между Андреа и Стефанио переросла в открытую вражду. Первый шаг был сделан, когда преподаватель логики поручил студентам написать небольшой трактат о парадоксе лжеца. Стефанио готовил работу не меньше месяца, но когда вечером накануне сдачи трактата зашел в свою комнату, то обнаружил в камине лишь обгоревшие обрывки.
Глаза Стефанио угрожающе блеснули. Он не сомневался: это дело рук Андреа Кальво.
«Ладно, парень, война так война. Посмотрим, сможешь ли ты переиграть дворцового интригана».
Ночь ушла на то, чтобы попытаться восстановить утраченный трактат. Но разве возможно за несколько часов сделать то, на что полагался месяц? Работа получилась скучной и неглубокой.
На следующий день он впервые получил выговор «за нерадение в учебе».
Стефанио и Роберто Бантини сидели в «Золотой форели». Большой зал, освещенный множеством свечей, был полон народу. В углу на вертеле служанка в белом чепце жарила тушу кабана, аппетитный запах которого расплывался по всему трактиру. У противоположной стены музыканты развлекали гостей игрой на виолах, а рядом с полдюжины посетителей с азартом кидали кости. Разговоры, хохот, стук кружек, пиликанье виол сливались в громкий шум и создавали столь любимую многими атмосферу веселого безделья.
Порядком набравшись, Стефанио и Роберто обосновались возле стойки Клариче и завели разговор о недавнем происшествии с трактатом.
— Ты хоть кого-нибудь подозреваешь? — спросил Роберто.
— И думать нечего, это Кальво.
— Не знаю… Раньше я за ним такого не замечал.
— Ох, уж этот ваш Андреа Кальво, — вдруг сказала девушка. — Как же он мне надоел!
— О чем ты, Клариче?
— Как ни придет, сразу ко мне, и ну меня уговаривать.
— На что? — нахмурился Роберто, пытаясь понять, о чем идет речь.
— А то вы не знаете, на что, — фыркнула трактирщица и красноречиво указала пальцем на потолок.
Друзья ошалело уставились друг на друга. Наконец Стефанио сообразил, что девушка намекает на сдающиеся комнаты второго этажа.
— Погоди, ты хочешь сказать, что он пытается тебя соблазнить?
— Ну да. Постоянно уговаривает, просто проходу не дает. Нравлюсь я ему, видите ли. Да мало ли, кому я нравлюсь.
— Эй, красавица, два глинтвейна, — крикнули из зала.
Клариче быстро налила две кружки и отошла, а Роберто с недоумением уставился на друга.
— Ты слышал?
— Не глухой, — отмахнулся Стефанио и задумался. В глазах его мелькнули озорные искорки.
— Вот что, Филин, — повернулся он к Роберто, — возвращайся в Григорианум, а мне еще надо кое-что сделать.
— Да какое там возвращайся, с ума сошел? Ведь этот ловкач и в самом деле соблазнит ее. Стефанио, точно тебе говорю, я этого не переживу. Я ее люблю, понимаешь? По-настоящему люблю.
— Я кое-что придумал. Положись на меня и спокойно иди. Не волнуйся, синьор Кальво ответит и за совращение, и за мой сгоревший трактат.
Повздыхав, Роберто ушел. А когда вернулась Клариче, Стефанио отвел ее в сторонку и долго с ней шептался. Поначалу она пыталась возражать, но вскоре улыбнулась и согласно кивнула.
Договорившись с девушкой, Стефанио отправился в богадельню.
Андреа Кальво пребывал в эйфории: непреклонная Клариче, так долго отвергавшая его ухаживания, наконец сдалась и согласилась встретиться с ним в одной из верхних комнат трактира. Впрочем, он не сомневался, что рано или поздно это случится — среди многочисленных подружек Кальво считался неотразимым кавалером.
Подходя к «Золотой форели», Андреа чувствовал радостное возбуждение. Он вошел в трактир, огляделся и направился к стойке, за которой находилась Клариче. Она застенчиво улыбнулась и указала взглядом на потолок. Кальво едва заметно кивнул и двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж, а девушка скользнула в кухню, откуда тоже можно было пройти наверх.
Поднявшись, Андреа шагнул в коридор, скудно освещенный стоящей на столике масляной лампой, и огляделся. В то же мгновение одна из дверей приоткрылась, и послышался шепот:
— Сюда!
Чувствуя сладкое возбуждение, он поспешил на зов и вошел в комнату. Здесь царила полная темнота. Кальво оглянулся, пытаясь сориентироваться, и тут почувствовал, как Клариче взяла его за руку и потянула за собой. Сделав пару шагов, он уперся коленкой во что-то твердое — это была кровать. Андреа, сгорая от желания, обхватил девушку, повалил на постель и принялся исступленно целовать. Он слышал ее тяжелое дыхание и чувствовал, как она пытается его раздеть.
Мгновенно сорвав камзол и рубаху, он навалился на нее, провел дрожащей от возбуждения рукой по ее лицу… и замер. Кожа под его пальцами была грубой и шершавой.
— Клариче?! — с недоумением воскликнул он.
Раздался характерный щелчок огнива, сноп искр на мгновение ослепил Андреа. Зажмурившись, он выждал несколько секунд и открыл глаза. В колеблющемся свете скалилось жуткое беззубое лицо улыбающейся ведьмы с растрепанными седыми волосами. Содрогнувшись от ужаса, Кальво дико закричал и рванул к выходу.
По пояс голый он выскочил в коридор, бессознательно сжимая в руке мятую рубаху. И тут…
С десяток студентов встретили его дружным хохотом. Рядом стояла Клариче и смеялась громче всех. Андреа обвел товарищей растерянным взглядом — Бантини, Надьо, Франкотти, лохматый Питти и еще не меньше полудюжины человек.
Так это было подстроено?! В бешенстве натянув рубаху, Кальво бросился к лестнице. Возле нее он обернулся и, едва сдерживая ярость, прошипел:
— Ты заплатишь, Надьо, поверь!
В том, что идея «шутки» принадлежала именно его недругу, Кальво ничуть не сомневался.
А Стефанио, проводив его взглядом, заглянул в распахнутую дверь и со смехом воскликнул:
— Элма, дорогая, ты бесподобна.
К концу 1615 года до студентов дошел слух, что Галилея собираются привлечь к суду инквизиции. Стефанио, которому ученый был очень симпатичен, позвал Роберто, Джованни, Маркантонио и еще нескольких студентов и предложил отправиться к ректору. Он прекрасно понимал, что их мнение значит мало, но все же решил рискнуть.