«Ничего не случится, если я немного посплю. Займусь бумагами, когда мозги прояснятся».
Он вернулся в спальню, велел лакею его не беспокоить и запер дверь. Как приятно растянуться на кровати и закрыть глаза. Зачем его разбудили? Лошадей и без него пересчитали и отправили.
Жжение в горле перекинулось на щеки, а потом и на лоб. Федерико провел рукой по лицу и ничего не почувствовал — кожа полностью онемела.
«Хм, забавно… Нет, определенно мне вредно рано вставать».
Федерико задремал. Во сне его окружали придворные, вознося почести. Поэты читали оды, музыканты играли на лютнях и виолах. Вдруг от толпы отделился какой-то старик, подскочил к нему и начал душить. Герцог пытался оторвать руки безумца от своей шеи, но тот давил все сильнее, и юноша уже не мог дышать, сердце бешено стучало, глаза налились кровью. Из последних Федерико сил оттолкнул старика и… проснулся.
Он открыл глаза — комната плыла перед его взглядом, изо рта на подушку текла слюна, горло онемело, он не мог ни сглотнуть, ни крикнуть. Дышать было трудно, сердце то колотилось, то замирало. Обезумев от ужаса, Федерико попытался подняться, но тело свело судорогой, он упал на подушки, захрипел… и сознание его померкло.
Смерть герцога Урбино признали естественной. Врачи определили причиной эпилептический удар, но в народе поговаривали, что правитель умер от чрезмерного пьянства и распутства. Были и те, кто подозревал отравление, но всерьез эта версия не рассматривалась.
Похороны состоялись в воскресенье, второго июля. Восемь вороных коней, запряженных цугом, тянули специальную открытую повозку, на которой стоял черный гроб. За ней следовала длинная вереница священнослужителей и сто двадцать пять высокородных дворян, одетых в траурные одежды. Каждый нес в руке факел.
Скорбная процессия прошла через весь город. Кажется, все население Урбино высыпало на улицы. Женщины откровенно плакали, мужчины едва сдерживали слезы. Хотя Федерико и не заслужил признания, его отца, правителя справедливого и великодушного, любили и почитали. И сейчас горожане с болью наблюдали горе несчастного старика, который шел за гробом, еле передвигая ноги.
Дойдя до Кафедрального собора, процессия остановилась. В капелле Распятия Христова синьор Франческо, едва не воя от горя, смотрел, как в саркофаг, который он приготовил для себя, опускают тело его юного сына.
Всего этого Стефанио уже не видел. Узнав о смерти герцога, он предпочел покинуть Урбино, чтобы лишний раз не мелькать в городе, где ему вскоре предстояло стать папским наместником и правителем.
Настроение было приподнятым. Как хорошо он все провернул! Сначала подсунул эфедру с дурманом, дающие ощущение счастья, а потом — аконит, сильнейший яд, содержащийся в лютике… Федерико, по словам врачей, умер после полудня в среду, а значит, даже Марко не догадывается, что мальчишку убил тот самый эликсир. Папа будет доволен и, конечно, назначит его прелатом в Урбино. А может, даже посвятит в рыцари ордена Золотой Шпоры.
Всю дорогу Стефанио с наслаждением прикидывал, как будет управлять герцогством. «Конечно, это случится не сразу, ведь старый синьор Франческо еще жив. Но сколько осталось семидесятипятилетнему старику, сломленному горем? Так что максимум через год-два быть мне правителем», — с воодушевлением думал Стефанио.
Но судьба в очередной раз посмеялась над его властолюбием. Едва прибыв в Рим, он узнал, что Папа при смерти. Через несколько дней, восьмого июля, Григорий XV скончался, так и не успев отблагодарить Стефанио за его службу. Единственной наградой, которую получил Надьо за убийство юного герцога, был мешочек с золотыми скудо, врученный ему при отъезде в Урбино.
Стефанио понадобилась вся сила воли, чтобы справиться с разочарованием. В мечтах он уже видел себя правителем целого герцогства, а на деле… Он по-прежнему жил в маленьком домике на склоне Ватиканского холма и трудился на скромной должности в Священной конгрегации обрядов.
— Что делать, мой дорогой, — разводил руками отец Бернардо, — вы прекрасно выполнили свою работу, но все мы в руках Господа, даже Его Святейшество.
Наступило Sede Vacante — время без папы. Месяцем позже конклав избрал новым понтификом кардинала Маффео Барберини, принявшего имя Урбана VIII.
Новый Папа ничего не знал о заслугах Стефанио, и потому тот по-прежнему был далек от воплощения своих мечтаний. Между тем, время утекало безвозвратно, и ему было уже за тридцать.
Как-то Стефанио попалась на глаза небольшая работа Галилея под названием «Пробирных дел мастер». Он начал читать и обомлел. Трактат был посвящен спору о природе комет (которые ученый называл оптическим явлением и отказывался, как предлагал оппонент, считать небесными телами), но фактически оказался памфлетом в адрес преподавателя Римской коллегии, писавшего под псевдонимом Лотарио Сарси. Работа изобиловала едкими замечаниями в отношении взглядов иезуита, но, самое главное, была выдержана в откровенно оскорбительном тоне.
«Увы, Сарси, что за чепуху ты там городишь? — с ужасом читал Стефанио. — Если только печатник не допустил при наборе ужасную ошибку, то твои слова абсурдны и глупы».
— О, Господи!
Он схватил книгу и бросился к главе Священной конгрегации обрядов Франческо дель Монте. Тот всегда покровительствовал Галилею и как мог продвигал его идеи.
— Безумец! — воскликнул кардинал, прочитав первые несколько страниц. — Насколько он великий ученый, настолько же большой скандалист.
— Ваше Высокопреосвященство, мы должны что-то сделать.
— А что тут сделаешь, друг мой? Он сам ведет себя к очистительному костру. Это ж надо — оскорблять иезуитов, тем более открыто, на весь мир.
— Да уж, самомнение его бесконечно. Галилей не понимает, что есть границы, которые переступать нельзя. Особенно теперь, когда все его покровители — и Роберто Беллармино, и Козимо Медичи — умерли. И даже снисходительный к его выходкам Павел Пятый…
— Увы, двадцать первый год оказался богатым на потери, — кивнул дель Монте. — Я напишу ему. И предупрежу, что такие памфлеты могут дорого обойтись.
— Благодарю, Ваше Высокопреосвященство.
И все же, несмотря на обещание кардинала, Стефанио беспокоился. Поэтому в тот же вечер сам написал Галилею, умоляя впредь не вступать в полемику с иезуитами и не провоцировать их на войну.
Новый Папа оказался намного моложе своего предшественника и вел гораздо более открытый образ жизни. Он давал приемы и широкие аудиенции, поэтому Стефанио частенько его видел. Понтифик был высоким темноволосым мужчиной с правильными чертами лица, усами и небольшой седеющей бородкой. Держался он с исключительным достоинством и элегантностью, отлично знал теологию, мог долго и красиво говорить на богословские темы и даже писал стихи.
Не раз, глядя на него, Стефанио думал:
«Как просто коснуться этого человека и самому стать Папой. Он довольно молод, активен, в его теле мне было бы комфортно. Но насколько это интересно — получить все готовое, не пройдя свой путь к вершине?»
Но однажды простая мысль прервала все размышления на эту тему: переселившись в Папу, он лишится Лукреции и Марио. «Нет, это совершенно невозможно. Я должен получить власть сам».
Стефанио ходил на все открытые приемы, которые давал Папа, держался к нему поближе и всячески старался обратить на себя его внимание. Понтифик был с ним приветлив, но в круг своих советников не приглашал.
И даже когда в 1625 году синьор Франческо делла Ровере, будучи уже не в силах управлять герцогством Урбино, фактически передал его Папе, Стефанио не посмел намекнуть, кому Святейший Престол обязан своим торжеством.
Однако его таланты все же не остались незамеченными, и в иерархии курии он активно продвигался, сумев к 1626 году дорасти до помощника префекта конгрегации.
На одном из приемов Стефанио познакомился с молодым красавцем лет семнадцати, с черными как смоль волосами, глазами навыкате и едва начавшими пробиваться усами. Это был синьор Франческо д'Эсте, внук Чезаре д'Эсте, герцога Модены и Реджио.
Стефанио заметил, что юноша на удивление похож на дочь Екатерины Медичи, Елизавету, когда-то бывшую королевой Испании. Спросив об этом нового знакомого, он получил ответ:
— О да, отец мой, вы совершенно правы, Елизавета Испанская приходится мне прабабкой. Я внук ее дочери, Каталины Микаэлы.
Взгляд Стефанио затуманился. Словно живая, встала перед ним четырнадцатилетняя французская принцесса, выданная замуж за испанского короля и едущая в чужую, враждебную страну. В то время он сам, будучи шевалье де Романьяком, сопровождал Елизавету в Толедо.
«Господи, как долго я живу! Екатерина была ровесницей моего сына Франсуа, а теперь я разговариваю с правнуком ее дочери!»
— Но как вы узнали, отец Стефанио? Моя прабабка умерла более полувека назад.
— Я видел ее… — начал было священник, но, заметив, как удивленно вытягивается лицо собеседника, спохватился: — …ее портрет, и не один.
— Я тоже видел, — усмехнулся Франческо, — но не нашел явного сходства. Вероятно, вы очень наблюдательны.
Слово за слово, они разговорились, и Стефанио, прикрываясь тем, что очень любит историю, рассказал юноше множество случаев из жизни его предков. Тот с интересом слушал, восхищаясь начитанностью священника. Они проболтали весь вечер и расстались, весьма довольные друг другом.
В течение нескольких недель, которые Франческо провел в Риме, они часто встречались, в том числе и в доме Стефанио. Юноша привязался и к нему, и к Лукреции, но особенно его покорил Марио. Он с удивлением рассматривал его работы и не мог поверить, что они созданы десятилетним ребенком.
Стефанио, пользуясь своими связями, помог Франческо решить некоторые вопросы с Папой, и спустя месяц юноша уехал в Модену. Но связь между ними не прервалась, и после расставания они вступили в переписку. Стефанио, который с большой теплотой относился к Елизавете, видел ее отражение в правнуке и считал своим долгом поддерживать его. Тот, в свою очередь, отвечал искренней дружбой человеку, так много знавшему о его царственных предках.