— Наверное, вы ненавидите европейцев, которые лишили вас привычного образа жизни? — осторожно поинтересовался Иштван.
— Я родился здесь и другой жизни не знаю, — усмехнулся Апу Ума. — А ненависть — это глупый зверь, который, прежде чем напасть на врага, вцепляется когтями в душу хозяина и рвет ее на части.
— Но вы же… э-э… съели моего друга и всех наших спутников.
— Это совсем другое. Они стали нашей военной добычей, и едим мы пленников не из ненависти, а по традиции. К тому же, это вкусно.
Иштван вспомнил жуткую сцену убийства капитана, и к горлу снова подступила тошнота. Тем не менее он понял, что хотел сказать Апу Ума: индейцы пожирали пленников не из жестокости, это был ужасный, дикий обычай, которому они бездумно следовали.
— Прошу тебя, Великий Вождь, позволь моим людям упокоиться с миром. Прикажи похоронить черепа, что висят у входа в твой дом.
— Что ж, будь по-твоему, белый брат.
Раз от раза, беседуя с Апу Ума, Иштван все отчетливее понимал, какую великую цивилизацию разрушили конкистадоры. Порой ему становилось стыдно за своих соплеменников, и тем не менее он всей душой мечтал к ним вернуться.
С первого дня пребывания в Антаваре Иштван неустанно думал о побеге. Днем он работал вместе со всеми, а ночами, лежа в своей хижине, чуть не выл от тоски по цивилизации.
Уже не раз Иштван просил вождя отпустить его. Но тот лишь качал головой.
— Не могу, брат мой, и не проси. Наш город — тайна для белых людей. Никто не знает, что он существует.
— Клянусь, Апу Ума, я не выдам вас.
— Чем мы прогневили твое сердце, что оно хочет нас покинуть?
— Я дитя другого мира, о, Великий. Мне хорошо с вами, но я мечтаю вернуться к своим единоверцам.
— Понимаю, Юла Киспачи. Однако что-то может сложиться не так, и ты случайно или под принуждением расскажешь о нас. Я не могу подвергнуть племя такому риску, нам и без того живется нелегко.
«Что ж, выбора нет, придется бежать», — думал Иштван.
Как же улизнуть? Индейцы давно его не охраняли, и выйти из селения не представляло труда. Но что он будет делать один в джунглях? Допустим, возьмет с собой запасы еды и питья, прихватит нож… И что дальше? Как в одиночку пройти десятки лиг, отделяющих селение от Анд, если каждый шаг дается с трудом в этих Богом проклятых зарослях? Он не индеец и не знает тайных троп. Вот если бы у него был проводник…
Эта мысль понравилась Иштвану. Вдвоем с помощником, выросшим в сельве, они наверняка смогут добраться до Анд. Надо лишь найти человека, который согласится на столь рискованный шаг.
"И я его найду!"
Как-то раз Сампа Анка сказал Иштвану:
— Я прошу тебя, брат, не выходить сегодня после захода солнца на улицу.
— Почему? — удивился священник.
— Грозное полнолуние. Нельзя.
Иштван ничего не понял и вечером, вопреки запрету, попытался выйти из хижины. Но оказалось, что сын вождя это предвидел: возле входа дежурили два огромных индейца. Едва священник откинул полог, они мягко, но настойчиво попросили его вернуться. Никакие протесты не помогли, пришлось подчиниться.
Лежа на своей постели, он прислушивался к необычным звукам, доносившимся от костра. Бой барабана, крики, стенания. Потом все стихло, а позже начались обычные разговоры, которые Иштван слышал каждый вечер за ужином.
«Что же у них там происходит, если мне нельзя даже взглянуть?»
Инки не различали времени и пространства, и то, и другое называя единым словом «пача». Месяцы они считали по Луне, год называли Солнцем, а десятилетие — Большим Солнцем. Индейцы верили, что прошлое находится впереди — ведь его только предстоит узнать, а будущее — позади. Север у них располагался внизу, под ногами, а юг — над головой.
О смене времен года Иштвану рассказал один из новых знакомых, Хайка Вайра, или Вольный Ветер, высокий широкоплечий юноша, один из самых красивых в племени. Они часто сидели вдвоем на кожаной лежанке под навесом и неспеша беседовали.
— Посмотри на небо, Юла Киспачи, — сказал как-то вечером Вайра, указывая на Млечный Путь. — Это майю, небесная река. Далеко отсюда, там, где закат, в горах течет Вильканота — земное отражение майю. Каждый вечер солнце прощается с небом, проходит под дном Вильканоты и пьет из нее воду. А зимой оно пьет мало, слабеет, и поэтому на земле становится суше и холоднее. Правда, тут, в сельве, это не так заметно, как на нашей родине, в горах.
— Странно, что Инти Нани проходит как раз под Млечным Путем, — задумчиво проговорил Иштван.
— Это не случайность, белый брат. Все в мире связано, и мы должны жить по законам природы. Потому во всех городах главные улицы всегда прокладывались прямо под майю.
— Но зачем? Это же просто дороги!
— Нет, Юла Киспачи. Это нити, которые связывают всех инков в одно целое и объединяют их с богами.
Как-то, гуляя по селению, они подошли к Интиканче. Хайка Вайра попытался объяснить, что означают рисунки, вырезанные на камнях храма.
— Загляни внутрь себя, брат. Вы, белые, живете сами по себе, без связи с природой. А ведь она — часть человека. Посмотри, здесь нарисована женщина с глазами-звездами. Вот философ, видишь, тут изображены точки, они означают счет: один, два, три. Черточка — это пять.
— Значит, вот эти две черты и четыре точки означают четырнадцать?
— Твой разум быстр, как кондор, Юла Киспачи, — улыбнулся Вайра и продолжил: — А вот это — поэт, сочинитель песен.
— Хм, что за плавные линии выходят из его головы?
— Его разум дышит, трепещет, и эта вибрация порождает волны. Они рождают звук, превращающийся в песни, которые мы поем.
Иштван слушал и дивился — нет, никогда не понять европейцу этих истинных детей природы.
Здесь, в племени, Иштван впервые попробовал блюда из необычных растений, которые через некоторое время стали привычными в Европе — картофель, томаты, маис. Но большинство здешних блюд — маниок, арракача, амарант — позже никогда ему не встречались.
Иштван общался только с мужчинами, а вот женщины почему-то боялись его. Единственным исключением была Тутаманта Чулла — Чистая Роса, та самая девушка, которая в первые дни приносила ему еду. Она совсем не робела перед бородатым пришельцем, часто заходила поболтать и задавала множество вопросов о его прежней жизни. Священник проникся к ней искренней симпатией, и она отвечала ему тем же.
Чтобы не потерять счет времени, Иштван попросил туземцев выстругать длинную палку, на которой он отмечал дни, недели и месяцы. Впрочем, в этом не было особой необходимости, поскольку один из жрецов, наблюдая движение Солнца, вел точный календарь, необходимый племени для полевых работ.
В сезон дождей, с Месяца Почитания Мертвых до Месяца Двойных Колосков, когда ливни шли по полдня, туземцы сидели по домам и не выходили до самого обеда. Иштван любил, приоткрыв полог, смотреть, как струи дождя скатываются с толстых кожистых листьев фикуса, растущего рядом с хижиной, и падают вниз, превращая землю в бордовое месиво.
Он не только учился сам, но и делился знаниями с индейцами. Он рассказывал инкам, как лечить болезни, изготавливать простую мебель и даже пытался объяснить, что такое колесо.
Иштван боялся, что Господь разгневается и лишит его волшебного дара, если он забудет о цели своей миссии. И потому исподволь пытался обратить туземцев в христианство. С их помощью он сложил напротив своей хижины крохотную часовню, поставил туда икону, а Тутаманта Чулла украсила ее цветами. Узнав, что Юла Киспачи означает «Белый Спаситель», он объяснил вождю, что спасителем европейцы считают только Бога, и попросил поменять ему имя. Апу Ума согласился, и вскоре инки стали называть Иштвана Юла Амаута — Белый Мудрец.
Он жил в племени уже несколько месяцев, почти привыкнув к удушающей жаре и во всем переняв местный образ жизни. Ходил с индейцами на охоту, помогал сажать маис и томаты, носил длинную полотняную рубашку и анаку — накидку без рукавов. По праздникам он, как и все, надевал тукапу — яркое одеяние с геометрическими рисунками, каждый из которых что-то означал, — ходил на куриканчу, но местным богам никогда не молился. Индейцы не корили его за это, наоборот, любили вечерами слушать истории о Христе, Деве Марии и деяниях апостолов.
Много лет спустя священник узнал, что инки очень терпимы к чужим религиям. Покоряя соседние народы, они добавляли новых богов в свой пантеон. И сейчас он с удивлением видел, что многие из них готовы принять Христа как равного Инти.
Рассказывал Иштван и о жизни европейцев. О домах в несколько этажей, о лошадях, запряженных в повозки, о высоких каменных храмах с куполами и шпилями, о неприступных французских замках и римском Колизее, о больших городах и маленьких деревнях. Инки слушали и дивились: несмотря на былую развитость, они не знали ни колеса, ни лошадей, никогда не слышали о домашней птице и кошках, не пробовали молока и вина. А Иштван без устали (и не без корысти) потчевал их рассказами о балах и спектаклях, шелковых одеждах и мягких креслах, в то время как индейцы не использовали даже стульев.
Самыми заинтересованными слушателями казались два молодых дикаря. Одним из них был невысокий, но мускулистый юноша с тонким хищным носом и слегка оттопыренными ушами. Его звали Куска Маки — Твердая Рука, он носил длинную кожаную рубаху, а волосы украшал кожаной же повязкой. Священник не раз замечал, что он был на удивление тих и сосредоточен, словно его угнетала тайная печаль.
Вторым был Чалли Атук — Хитрый Лис, с которым священник уже успел свести приятельские отношения. Высокий, худой, узколицый, с вечно прищуренными глазами, он и в самом деле внешне производил впечатление хитреца. Но это было не так: Атук плохо видел и потому щурился, однако при этом обладал характером добрым и простодушным.
Иштван наблюдал, как заинтересованно слушают оба его рассказы, и делал для себя выводы. Однажды он поинтересовался у Сампа Анки, что так тревожит Маки. Сын вождя приложил руку к груди и с улыбкой ответил: