С выпуском первой пластинки «Электра» не торопилась; теперь же, с потерей MC5, Джек Хольцман и Билл Харви стали уделять немного больше внимания их «младшим братцам» и запланировали запись на январь 1970 года. Продюсера найти было не так-то просто – Кейла вся группа во главе с Игги, что характерно для них, уже поносила за первый альбом, и первые две кандидатуры, предложенные «Электрой», после беглого рассмотрения тоже были отвергнуты: Джексон Браун и клавишник Стива Миллера Джим Питермэн. Третьим претендентом был недавно нанятый Хольцманом в отделение лейбла на Западном побережье Дон Галлуччи, который только что спродюсировал первый хит с группой Crabby Appleton. Дон, обаятельный маленький итальянец, носил дорогие костюмы и впечатлял словарным запасом, особенно если учесть, что начинал он в качестве клавишника на той самой классической протопанковской записи The Kingsmen “Louie Louie”.
В феврале 1970 года группа подписалась на два концерта в клубе “Ungano’s” на 70-й Западной улице, названном в честь его основателей, Арни и Ника Унгано. Это был первый концерт в Нью-Йорке с августа 69-го, но тогда в “State Pavilion” они выступали на вторых ролях, в тени MC5. Накануне, буквально за несколько дней, Джек Хольцман выслал Галлуччи билет на самолет, сообщив, что он должен посмотреть на один ансамбль. Никаких уточнений пока не поступило.
Ни Галлуччи, ни большая часть публики не представляли себе, что им предстоит. Были многие из “Max’s Kansas City” – пришли посмотреть на парня, которого встречали в задних комнатах. Всем им, и мальчикам, и девочкам, хотелось знать, каково было бы трахнуть это экзотическое существо. «Разве не здорово, что многим из них это удалось!» – смеется Лии Блэк Чайлдерс.
Вышли The Stooges, и Галлуччи был поражен стеной звука. До сих пор все группы, которые он слышал, украшали свою музыку разнообразием аккордов и виртуозными соло. Но это, думал он, звучит как «механическая музыка» – неделимый, минималистичный звуковой монолит. За последние четыре месяца команда сильно отточила свои навыки благодаря интенсивному концертному расписанию, которым занималось их новое детройтское агентство DMA, и инструментальный натиск Рона, Дэйва и Скотта был неумолим.
Игги в своем недавно устоявшемся сценическом костюме (потертые «левиса», черные сапоги и серебристые перчатки по локоть) с первых же минут вступил в конфликт с аудиторией. Когда группа завела “Loose”, пригласив толпу насладиться «чудесной музыкой», многих шокировала рискованность текста – “I’ll stick it deep inside”. Пока Игги танцевал спиной к публике, сексуальное напряжение росло; как писала потом журналистка East Village Other Карин Берг: можно наслаждаться представлением, наблюдая лишь игру мускулов на спине вокалиста. Не все критики, однако, были так благосклонны. Журналист Billboard с пивным брюхом, в костюме и очках, безучастно сидел напротив сцены; Игги подошел к нему, пощекотал под подбородком и уселся на колени, интимно положив голову на плечо. Через минуту он уже медленно тащил за ногу из публики какую-то девушку, потом схватил ее за голову, снова пустился в танец на столах, повисел на трубах под низким потолком, задним сальто соскочил со стола и запрыгнул обратно на сцену. Музыка то замолкала, то превращалась в сопровождение импровизированной мантры Игги: “I am you”. Атмосфера становилась то пугающей, то интенсивно-эротичной, и тут же скатывалась в фарс, когда Игги случайно разбил губу об микрофон и со смехом спел: “My pretty face is going to hell”.
Мнения публики разделились. Кому-то шумиха вокруг группы казалась отвратительной. Другие, как Берг, радовались, что она взрывает «тоску и скуку» белой Америки; Рита Редд и Джеки Кертис опубликовали в Gay Power восхищенную беседу по поводу концерта и заключили: «Рока больше нет… Доказательство тому – выступление Игги». Галлуччи был под большим впечатлением от живого концерта, но когда на следующий день Хольцман позвонил спросить, будет ли он их продюсировать, отказался с типичным для рекорд-компаний клише: «Здорово играют, но записать на пленку невозможно».
Ответ Хольцмана был прост: «Давайте сделаем». Поскольку Галлуччи состоял в штате «Электры», это означало, что хочет он или нет, а делать будет. К счастью, «студжи», будучи фанатами телевидения, отнеслись к этому с энтузиазмом, так как видели Галлуччи с его группой Don and the Good Times в шоу Дика Кларка Where The Action Is. К марту, постепенно добавляя новые песни, они уже располагали материалом на целую пластинку. «И наконец, – говорит Джим, – в “The Armoury” в Джексоне [Мичиган] мы сыграли все эти песни. Пару вещей, правда, залажали, но в принципе все выстроилось».
Джим подошел к предстоящей записи с почти мессианским рвением, тем более что они как раз сыграли несколько мощнейших концертов. 26 марта в Цинциннати группа вписалась в мощный лайн-ап (Джо Кокер, Mountain и другие) и должна была выходить сразу после MC5. Детройтский музыкант и друг Каб Кода болтал с ними перед выходом и видел, как они нервничают, а потом – как вышли и «всех порвали». Тогда Игги впервые прыгнул в публику, был поднят и в буквальном смысле пошел по рукам.
Несколько дней провел с группой Дэйв Марш, который писал о них статью для журнала Creem; драйв вокалиста показался ему поразительным. Иногда это была настоящая ментальная манипуляция: Игги оборачивал интервью против Марша и сам начинал задавать вопросы. Словесная стычка превратилась в целое представление, в котором Джим продемонстрировал гибкость ума и виртуозное умение общаться с людьми. Джим то становился отзывчивым и ранимым и в деталях рассказывал, как бессмысленна была его жизнь до встречи со «студжами», когда все «расцвело», то негодовал, клеймя тех, кто не понимает его дерзких амбиций. Марш был то растроган, то впечатлен, то полностью дезориентирован – по мере совместного потребления гашиша ощущения обострялись. Нет сомнений, что Игги отчасти мифологизировал свою историю, – «Но дело в том, что за все наши интервью я никогда не чувствовал, что он искажает факты, во всяком случае, это не имело значения, – отмечает Марш. – На каком-то уровне это всегда правда».
В марте 1970 года, когда Марш гостил в «Фан-хаусе», в орбиту Остерберга был втянут еще один анн-арборский музыкант. Это был Стив Маккей – самый востребованный саксофонист в городе. Он выступал с Биллом Кирхеном и Commander Cody, с Charging Rhinoceros of Soul Вивьен Шевитц, а еще у него был собственный авангардный дуэт Carnal Kitchen, где периодически играл бывший участник The Prime Movers и будущий «студж» Боб Шефф. Однажды, выступая на «Балу изящных искусств», он заметил в публике вокалиста The Stooges. Через несколько недель Джим пришел в “Discount Records”, где работал Маккей, и пригласил его на чашку кофе. «У него в голове уже был написан Fun House, он знал, где там нужен саксофон, и знал, что берет меня на запись в Лос-Анджелес, но я узнал об этом последним».
Маккей сыграл с ними один концерт и получил в обязательном порядке положенное прозвище: Стэн Сакс. В середине апреля Джим позвонил сказать, что через два дня они едут в Лос-Анджелес. Стив отложил экзамены в колледже, уверенный, что через пару недель вернется.
Для The Stooges, их окружения и пресс-агента запись Fun House была самым благословенным временем за все существование группы. В Лос-Анджелес полетели на двадцать третий день рождения Джима Остерберга, 21 апреля, и тут же заселились в «Тропикану» – вселенную секса, драгза и рок-н-ролла в виде дешевого мотеля.
Отель «Тропикана», или сокращенно «Троп», на бульваре Санта-Моника в самом сердце Сансет-Стрипа, принадлежал легендарному питчеру бейсбольной команды «Лос-Анджелес Доджерс» Сэнди Куфэксу. Это была главная из недорогих рок-н-ролльных гостиниц города. Там регулярно останавливался Энди Уорхол (в июле 1971 года он будет снимать там фильм Heat), только что, прожив два года, съехал Джим Моррисон, а в момент появления «студжей» Эд Сэндерс писал там книгу The Family – страшную, шокирующе подробную историю мэнсоновской «Семьи», прошлым летом взбудоражившей убийствами весь Лос-Анджелес. Четыре главных «студжа» заказали себе по номеру вокруг бассейна, где Джим работал по утрам над впечатляющим загаром. Остальные, то есть новичок Маккей, роуд-менеджер Джон Адамс и другие роуди, Билл Читэм, Лео Битти и Зик Зеттнер, ютились в дешевых шестидолларовых комнатах в конце мотеля. В первую ночь Скотти обнаружил у себя в комнате слэппер[12]; Джимми Сильвер нашел в арендованной машине пистолет. По вечерам, покончив с очередной утомительной сессией, бродили по неоновому Сансет-Стрипу или спускались на Лонг-Бич (где Скотти набил себе татуировку), сидели в забегаловках и снимали актрис, которые мечтали о голливудской славе, а пока платили за квартиру, снимаясь в порно. Однажды зашел поздороваться Энди Уорхол – Джим поддержал знакомство, хотя большая часть команды считала Энди стремным и старалась избегать. Кишмя кишели «групи», а также люди с хорошими (и «плохими») наркотиками. Кого ни встретишь, мальчика или девочку, – возможности неограниченные. «Выходишь на бульвар Санта-Моника кого-нибудь снять, говоришь: “У меня полно любого кайфа, пошли к тебе”, – с удовольствием вспоминает Дэнни Филдс, который продолжал помогать The Stooges как журналист, хотя и перешел в “Атлантик”. – Весь город был таким. Никакого напряга».
Каждый день группа брала под мышку гитары, палочки и саксофон и шагала за несколько кварталов в Западное отделение «Электры» на бульваре Ла-Сьенега. Дон Галлуччи, который сперва отказался писать The Stooges, работал с ними на совесть, начиная с подготовительных репетиций в студии SIR на Санта-Монике. А потом, вместе со звукоинженером Брайаном Росс-Майрингом, проявил героическую самоотверженность, выполняя миссию: записать незаписываемое.
Студия звукозаписи «Электры» внутри Западного отделения компании, уютное, отделанное выбеленным деревом помещение, отлично подходила задумчивым «электровским» фолк-трубадурам. Но для жесткого, грязного рок-н-ролла она не подходила совсем. На полу изящные коврики, на стенах специальные панели, чтобы звук не летал и можно было записать акустические инструменты с максимальной четкостью. Интерес Хольцмана к аудиофильским технологиям выразился также в том, что микшерский пульт представлял собой суперсовременное транзисторное устройство “Neve”, позволяющее добиться клинически чистого звука. Как только группа выставила свои «маршаллы» и грянула, Галлуччи содрогнулся и понял: «Какой кошмар!»