Chronicle, вспоминает, что, несмотря на недостаток публики, группа, изрядно потрепанная, рубилась как полагается, и Игги выкладывался по полной. Когда он сиганул в зал, кто-то стянул с него плавки, и все услышали прямой репортаж в микрофон: «Происходит отсос, происходит отсос!» (“Somebody’s sucking my dick, somebody’s sucking my dick!”) Наконец ему это надоело, он заорал: «Отдай обратно, сука!» – и продолжил выступление. Селвин включил в отчет этот случай, обильно пользуясь «звездочками». «Но я, так сказать, гендеризовал эту историю, – говорит он, – я написал: дескать, одна девушка, и так далее. На следующий день звонит мне какой-то тип и говорит: “Никакая не девушка, это были мы, я и мой кузен Фрэнки!”» Энни Эппл тоже была на концерте и думает, что Игги вообще не отсёк, что происходит, и вряд ли получил удовольствие, просто «с волками жить, по-волчьи выть».
Когда The Stooges вернулись на Средний Запад, состояние Джима, несмотря на поддержку таких помощников, как Натали Шлоссман, еще ухудшилось. Физически он был в неплохой форме, по-прежнему строен – держался на бургерах с соусом «табаско», а то и просто на сыром мясе, которое обожал заказывать в ресторанах, ужасая официанток. Лицо у него, однако, стало опухшее и изможденное; под гримом, с высветленными волосами, он выглядел не андрогинно, а скорее просто страшно. Им овладели усталось и апатия. «Коламбия» записала новогодний концерт в “Academy of Music”, чтобы издать живой альбом, но в январе было решено, что издавать это не стоит, да и контракт продлевать тоже. В Толедо (штат Огайо) пришлось разогревать Slade – старый добрый глэм-рок для рабочего класса; The Stooges они, понятное дело, презирали. Для начала их техники-«брамми»[15] нахамили Натали и ее подруге Пэт, но Рок Экшн пугнул их, и они ретировались. Когда дошло до дела, Игги (в белом гриме и маленьком галстуке-бабочке) дважды прыгал в толпу, но толпа расступалась, аки Чермное море, и пренебрежительно смотрела, как он грохается на пол.
Равнодушие публики обломало всю команду, особенно Джима, и в ту ночь Рон попросил Натали последить за ним и уложить спать. Одежду Джима он спрятал, надеясь, что это удержит его от всегдашнего ночного шатания по коридорам в поисках веществ. Натали как-то умудрилась убаюкать Джима, подождала для верности минут двадцать и ушла. Через полтора часа Майкл Типтон и Скотт Эштон выскочили на шум в коридоре: Джим, голый, съежился в углу, а техники Slade кидались в него выдранными из лифта флюоресцентными трубками.
Рон называет эти последние месяцы «нескончаемой пыткой». Что касается Джима Остерберга, сегодня он вспоминает эти физические и ментальные испытания без особых эмоций. Но тогда, в январе 1974 года, все, даже ближайшие товарищи по команде, видели: этот некогда амбициозный, увлеченный человек – неудачник и банкрот. И что бы он ни принимал, говорит Майкл Типтон, Джим всегда осознавал, что происходит, и страдал гораздо сильнее, чем могла предполагать группа. «Все думают, что он не в себе, – а он все сечет, этот человечек. Все он понимал».
Следующие две недели The Stooges метались по Северной Америке: из Висконсина в Торонто, из Торонто на Лонг-Айленд. Через несколько дней, в понедельник, 4 февраля, было назначено выступление в крохотном клубе на окраине детройтского Вест-сайда, по дороге в Ипсиланти. Это был бар “Rock and Roll Farm” в Уэйне (Мичиган) человек на 120, где, как правило, играли традиционный блюз и рок-н-ролл. Увидев, в какое пространство придется впихивать громоздкую аппаратуру, техники сразу заныли; кучка приехавших заранее фанатов оценила количество припаркованных мотоциклов и поняла: дело пахнет керосином. Роберт Мэтью стоял на парковке, курил на морозце и прикидывал, как бесплатно просочиться в клуб. На большинство детройтских концертов он брал фотоаппарат, но тут, зная, куда едет, предпочел оставить его дома. Он знал: «это не то место, куда люди приезжают на чей-то концерт. Скорее так: The Stooges приехали играть в ихний бар».
Прибыл заранее и Боб Бейкер – он занял удобный наблюдательный пункт справа от сцены, на краю танцпола. Его тоже встревожило количество заполонивших бар байкеров. Несколько десятков рассеялось по залу, человек шесть-семь сгрудилось на танцполе: могучие бородатые парни лет по тридцать, большинство в темных джинсовых куртках, некоторые с символикой «Скорпионов», мотобанды детройтского Вест-сайда.
Бейкер любил The Stooges; последний раз он был на их концерте в “Ford Auditorium”. С тех пор их музыка стала мрачнее и жестче, да и внешний вид экстремальнее: Игги в гимнастическом трико, Джеймс Уильямсон тоже в странно-андрогинном образе – «По пьяни и не поймешь, мужчина или нет»; в общем, далеко не то, что могло бы понравиться типичному мичиганскому байкеру. Программу по-прежнему открывала “Raw Power”, но добавились и новые песни, в том числе еще один отчаянный гимн обреченности, “I Got Nothing”. В задних рядах со старта началась потасовка. До Роберта Мэтью и его друга Марка доносились угрозы, со сцены прозвучало слово “motherfucker” – «а это не то слово, которое можно говорить байкеру. Потому что он ведь может и обидеться». В толпе то и дело вспыхивали драки, невозможно было рассмотреть, что происходит; Мэтью с Марком решили, что с них хватит, и свалили. В какой-то момент компания байкеров достала упаковку яиц и стала швыряться ими на сцену.
Дальнейшие события подверглись мощной мифологизации, в основном усилиями лидера The Stooges. Реальность, по свидетельству Боба Бейкера, находившегося в паре метров, была, наверное, еще страшнее. Он видел, как Игги бросился в толпу и направился прямо к этой компании. В позднейшем изложении самого Игги эта встреча носит чуть ли не ритуальный оттенок: толпа расступается, дабы явить ему врага в шипастых перчатках, подобного Голиафу, вышедшему против Давида. С точки зрения Бейкера, все произошло гораздо быстрее, страшнее и жестче. «Игги спустился в зал и пошел прямо на одного из байкеров. Здоровенный такой тип. И он тут же ударил Игги прямо в лицо, и тот отлетел назад в толпу. Простой закон физики: если весишь 300 фунтов[16], у тебя удар гораздо мощнее, чем у того, кто весит 100. Так что Игги просто улетел через весь зал, как в кино. И они все засмеялись».
«Я слыхал, будто у того байкера были перчатки с шипами или кастет, – говорит Скип Гилдерслив, юным фанатом видевший это поражение любимого артиста. – Не было ничего такого. Просто незачем».
Забравшись обратно на сцену, Игги крикнул: «Все, мы уходим» – и они с боем покинули помещение. «Мы все думали, что умрем», – говорит Эвита, приезжавшая на концерт; кого-то из байкеров по пути из гримерки, однако, удалось уложить.
Сегодня Игги вспоминает этот страшный случай скорее философски: он столько раз нападал на публику, что неизбежно должен был когда-нибудь получить обратку. Но друзья-«студжи», верившие в его непобедимость, испытали глубокое потрясение. «Все изменилось, – говорит Джеймс Уильямсон. – Наша непобедимость пошла прахом. Подумать, сколько раз мы выступали, и каждый раз Игги наезжал на толпу. А тут кто-то взял и отправил его в нокдаун. И весь наш мир рухнул».
Это был понедельник – просто небольшой попутный концерт с целью немножко подзаработать перед серьезным выступлением в “Michigan Palace”, некогда шикарном, а ныне быстро ветшающем кинотеатре 1920-х годов на Бейли, неподалеку от Гранд-ривер-авеню, в субботу, 9 февраля. За эти несколько дней телефонные линии Детройта раскалились: кто-то опять предсказывал самоубийство, кто-то хвалился, что The Stooges подписывают себе в защиту другую мотобанду, кто-то вообще сомневался, что они выйдут на сцену. На самом деле никаких сомнений быть не могло: все они, и музыканты, и техники, отчаянно нуждались в тех 5000 долларов, плюс процент от входа, которые им причитались. Позже могло казаться, что движущей силой тут был героизм, а на самом деле, скорее, нищета. Группа была растеряна, напугана и просто-напросто сыта по горло; тем не менее они появились на детройтском радио WABX и в эфире пригласили «Скорпионов» в “Michigan Palace”.
Джим Остерберг славился физической храбростью. И он, без сомнения, вышел бы на поединок со своим недругом так же бесстрашно, как в детстве заступался за ребят, которых травили в школе. Но он знал, что его уже выносит на обочину. Все предыдущие пять лет, даже когда приходилось, вроде бы для пользы дела, кидать друзей (и Рона Эштона, и Джеймса Уильямсона), он оставался верен своей музыке и не шел на компромиссы, даже если это облегчило бы ему жизнь. Теперь Джим лучше, чем кто-либо, понимал, что его музыка превращается в самопародию. Были, конечно, и проблески, например “I Got Nothing”, но были и такие вещи, которые следовало забыть, как дурную шутку, вроде “Rich Bitch” (“when your cunt’s so big you could drive through a truck”). Но если верить слухам, то глядеть реальности в глаза приходилось нечасто. Майкл Типтон: «Мы слышали, что, когда они вернулись домой отдохнуть перед лебединой песней, Игги уболтал каких-то ребят из Мичиганского университета, которые давали обезьянам кокаин с целью медицинских исследований. Он забрал весь обезьяний кокаин и весь употребил. И остались обезьяны жить на сахарной водице. Там потом всех поувольняли».
Перед злосчастным “Rock and Roll Farm” общее настроение «студжей» по отношению к своему вокалисту было, наверное, ближе всего к презрению. Много лет он так властно командовал ими, а теперь заваливал концерт за концертом. Но с приближением субботы былая симпатия, казалось, возвращается. Джеймс Уильямсон, человек достаточно амбициозный, был свидетелем того, как Игги отправил в мусор все свои шансы на большой успех. Несмотря на всю внешнюю браваду, Уильямсон и себя ощущал неудачником. Но, готовясь к выступлению в “Michigan Palace”, он понимал: Джиму еще гораздо хуже, чем ему. И так же, как и он, чувствовал: с меня довольно. «Нам всем этот рок-н-ролл уже был поперек горла. Месяц за месяцем, месяц за месяцем на гастролях, сжав зубы, и – не работает. Думаю, все мы уже понимали: хватит». Скотти Тёрстон тоже говорит о том, что все были «потерянные. Потерянные люди, без всякого ментального, финансового и физического ресурса, чтобы снова собраться и сделать что-нибудь».