Примерно тогда же они вдвоем сыграли эти песни Джону Кейлу, который записал их акустику на маленький кассетный магнитофон и обещал, что попробует найти для них контракт. Это дело сильно затянулось, а тем временем Бен Эдмондс, давнишний поклонник The Stooges, недавно перебравшийся в Лос-Анджелес бывший редактор журнала Creem, предложил профинансировать запись. Эдмондс был уверен, что Уильямсон и Поп могут записать отличную пластинку, которая унаследовала бы лучшие качества The Stooges и при этом «показала бы публике, что Stooges способны сделать нечто похожее на музыку»; он был отчасти пресс-агентом Джимми Уэбба, автора, в частности, таких песен, как “McArthur Park” и “Wichita Lineman”, и ему удалось снять домашную студию Уэбба практически даром; единственное, кому надо было платить, – это Гэри, брат Джимми, который был звукоинженером.
По сравнению с прошлым Джим присмирел, но честно старался доказать, что на него можно положиться; в обед они с Беном встречались в кафе возле магазина “Record World”, где находился офис Эдмондса, и работали над текстами или обсуждали аранжировки. Были, правда, и черные полосы, когда Джима одолевали сомнения; как-то раз он отправился в «Макдональдс» рядом с квартирой на Пико-бульваре, которую сняла ему его тогдашняя подруга, и взял анкету для поступления на работу. Он ее, конечно, не заполнил, а решил, видимо, что полежать еще раз в дурдоме полезнее, чем переворачивать котлеты, и добровольно сдался в NPI, дабы прийти в себя. Так что записью демо рулил Джеймс, а Игги, на день отлучаясь из клиники, записывал вокальные партии. К счастью, Луэлла Остерберг, которая вместе с Джимом-старшим продолжала беспокоиться о здоровье сына и регулярно высылала ему деньги, сохранила страховку «Синего Креста», которая покрыла его пребывание в NPI.
Записались быстро; Джеймс и Скотт Тёрстон обзвонили всех знакомых музыкантов и сколотили небольшой ансамбль. Скотти играл на клавишах и басу в половине вещей, кроме того, участвовали басист Стив Трэнио и английский барабанщик Брайан Гласкок, друг Скотти, позже игравший в группе The Motels. В паре треков играли также друзья Джеймса Хант и Тони Сэйлс. Все они работали бесплатно. В те два или три дня, что Игги записывал голос, Джеймс забирал его из клиники и вечером отвозил обратно на свежеприобретенном ветхом синем “MG Midget” – недавно он получил страховку и теперь мог спокойно заниматься только музыкой. Иногда у Игги кружилась голова, поскольку доктора экспериментировали с дозировкой лекарства (очевидно, это был литий), но теперь слышно, что все спето замечательно, а некоторое утомление и нотки отчаяния как нельзя больше подходят к материалу; по словам Бена Эдмондса, первые миксы, сырые и грубые, получились потрясающе. Однажды вечером во время сведения, по пути к своему приятелю Джимми Уэббу, в студию зашел Арт Гарфанкел и прослушал пару вещей. Эдмондс долго еще вспоминал, как уважительно покачивалась его одуванчиковая голова в такт безумным звукам заблудших мичиганских душ, чья карьера казалась полной противоположностью его собственной.
Несмотря на отсутствие немедленной реакции от лейбла Rocket, на который они прежде всего рассчитывали, Эдмондс возлагал на эти пленки большие надежды, особенно после того, как в январе 1975 года прокрутил их Сеймуру Стайну. Стайн и тогда уже был известным человеком в бизнесе, а впоследствии еще больше прославился: подписал контракт с Ramones, а потом «открыл» Мадонну. Стайну запись очень понравилась. «Это не демо – это альбом!» – сказал он Эдмондсу. Но, вернувшись в Лос-Анджелес, Эдмондс обнаружил, что Уильямсон с Попом типично по-студжевски решили сами себе все испортить и свистнули из студии мастер-ленту.
Сегодня Уильямсон утверждает, что на похищение ленты их подбил некто Беннет Глоцер, юрист, который занимался шоу-бизнесом и собирался стать менеджером Игги. «Беннет говорит: поезжайте и заберите пленки, а я постараюсь их продать. Ну, мы и поехали к Джимми Уэббу и говорим: привет, можно мы заберем свою запись? Они говорят: да пожалуйста». Вскоре, однако, Глоцер отчаялся иметь дело с Игги: «слишком бешеный». А Эдмондс, между прочим, вложил в эту историю все, что откладывал со своей скудной журналистской зарплаты, и ничего не получил взамен – хотя, с завидным самообладанием, негодует не на это, а прежде всего на вялость ремикса, обнародованного Уильямсоном через пару лет.
Но неудача с Глоцером померкла перед еще более мрачной новостью. 11 февраля 1975 года Джиму позвонили: вчера в анн-арборской благотворительной больнице св. Иосифа скончался Дэйв Александер. Джим помчался к Рону: «Зандер помер, а мне плевать!» Рон рассвирепел и полез было в драку; его утихомирил Джеймс, сам в шоке от новости. Реакция Джима, конечно, была отрицанием, смерть Александера глубоко взволновала его. «Он любил делать вид, что никаких эмоций, кроме самых поверхностных, не испытывает, – замечает Майкл Типтон, который много говорил с Джимом об умершем «студже», – но ясно было, что ему далеко не все равно, и он очень переживает». Смерть наступила от отека легких, вызванного панкреатитом – воспалением поджелудочной железы, зачастую возникающим от злоупотребления алкоголем. Да и печень, как показало вскрытие, была серьезно повреждена алкоголем.
К лету 1975 года Уильямсон снова отдалился от Джима, возможно, после спора по поводу контракта на ту запись в студии Уэбба. Джеймс вообще решил, что с игры на гитаре ему не прожить; во время жестокой ссоры на записи у Элиса Купера он сильно порезал руку, «пришлось долго лечить, очередное звено в долгой цепи всякого дерьма». Не теряя времени даром, он стал учиться на звукорежиссера в студии Paramount, а музыкальные амбиции Джима, похоже, опять переключились на Дэвида Боуи.
Дэвид на тот момент, по словам Энджи, «полностью съехал. Да и любой нормальный человек съехал бы при такой нагрузке, таких напрягах и обломах». За последние четыре года Боуи чуть себя в могилу не свел работой, но никакого особенного дохода от огромных сумм, циркулирующих в громоздкой машине «Мэйнмэна», видно не было. Как говорит Тони Занетта, «Дэвид всегда держал себя в руках. А потом решил отпустить», – и с упоением обрушился в наркозависимость. В конце 1974 года, на Рождество, он переехал в Нью-Йорк и тут же, с помощью Черри Ваниллы, связался с одним из главных в городе кокаиновых дилеров. Между прочим, среди основных различий в характере Джима Остерберга и Дэвида Джонса – то, что Игги Поп под кокаином впадал в манию величия, а Дэвид Боуи, наоборот, в паранойю и предчувствие конца света. В марте 1975 года Боуи перебрался в Лос-Анджелес, вначале к вокалисту Deep Purple Гленну Хьюзу, а затем к Майклу Липпману, юристу, который помогал ему выбраться из контракта с «Мэйнмэном».
Под безжалостным лос-анджелесским солнцем ехал он, откинувшись на заднем сиденье длиннющего лимузина, как вдруг заметил, как по Сансет-бульвару топает несколько потерянная знакомая фигурка. Он велел водителю притормозить, открыл окно и крикнул: «Эй, Джим, иди сюда!» Джим нашел его худым и бледным, «но прежде всего счастливым, по крайней мере, что касается работы». Счастлив он, конечно, был и встрече со старым другом – и немедленно пригласил его в гости. Дэвид был полон энергии, по всему полу валялись книги, в том числе книжечка про фальшивые высадки на Марс, по которой Дэвид хотел снять кино; приходили и уходили разные личности вроде Денниса Хоппера, и Дэвид делал последние приготовления к роли в фильме Николаса Роуга «Человек, который упал на Землю». Боуи предложил снять четырехканальную студию и поработать над каким-нибудь материалом.
Очевидцем одной из сессий в голливудской студии Oz в мае 1975 года стал журналист из Rolling Stone Кэмерон Кроу, когда брал ряд интервью, запечатлевших портрет маниакального, увлеченного, распадающегося на части Боуи лос-анджелесского периода. Игги и Боуи уже записали несколько треков, в том числе песню, из которой позже получится “Turn Blue”. Поверх интенсивного инструментального трека, над которым Дэвид девять часов работал в студии, Игги начитал импровизированный текст в режиме потока сознания. Дэвид с гордостью обозвал его «Ленни fucking Брюс и Джеймс Дин», но тут подруга утащила Игги из студии, да так и не вернула. Через несколько недель Кэмерон опять встречался с Боуи и узнал, что на следующий день Игги проспал, а через несколько дней позвонил ночью пьяный, и Дэвид велел ему «сгинуть», – он и сгинул. «Надеюсь, что он не умер, – сказал Боуи. – Было бы жалко, хороший артист».
Джим опять пустился в странствия, спал где попало и с кем попало – какая же “LA Woman” откажется понянчиться с падшей рок-звездой. Полезным местом оказалась Парк-Сансет-плаза прямо напротив «Коронета», где богатые голливудские бизнемены селили своих любовниц. У дам, понятное дело, было много свободного времени. Более того, теперь у Джима появилось постоянное пристанище в виде огромного дома на берегу океана в Ла-Джолле близ Сан-Диего. Однажды сан-диегский музыкант Майк Пейдж привез свою подругу Лизу Леггет в Лос-Анджелес на Мелроз-авеню за покупками, и общий друг познакомил их с Игги, который ночевал у него на кушетке. За несколько минут, пока Майк отлучился в ванную, Лиза успела пригласить Джима пожить в доме своих родителей в Сан-Диего. Джим смекнул, что это не обычная квартира, и вскоре стал регулярно бывать у Леггеттов. Дом, выстроенный основателем сети гостиниц «Ройял-Иннз» Эрлом Гагосяном, выглядел весьма безвкусно, как «Рамада-Инн»-переросток. Майк Пейдж вел с обнищавшим, но очаровательным Остербергом длинные серьезные дискуссии о блюзовой музыке и только позже понял, что, приезжая в Лос-Анджелес, Лиза приглашала Игги в их номер в отеле Шато-Мармонт, где он заказывал шампанское «Дом Периньон» и свысока покрикивал на нее. «Когда друзья рассказали мне, что он путается с Лизой, да еще и помыкает ею, мое сердце было разбито, – говорит Пейдж, правда, добавляет: – Возможно, Джим не знал, что мы с ней давно уже пара».
Однако по возвращении в Голливуд Джима опять начинало «засасывать». К концу 1975 года он уже ночевал в гараже на пляжном матрасе, который стырил в соседнем магазине. Приютил его там некто Брюс, промышлявший продажей своего тела на Селма-авеню; заработав денег, он тут же тратил их на кваалюд, которым делился с Джимом. Однажды, закинувшись парой колес, Джим попытался украсть в магазин