– Кто из учителей присутствовал?
– Доктор Пинкетт.
– Хм… – Тетя с любопытством посмотрела на девочку и улыбнулась.
Анна поняла, как сильно ненавидит эти тщательно взвешенные тетины улыбки. Она никогда не делилась ими просто так. Как ты могла сотворить со мной такое? Как ты могла? Ее гнев на тетю разгорался быстро и сильно, однако ни один мускул не дрогнул на лице девочки.
– Надеюсь, ты не врешь, – наконец сказала тетя. – Без доверия нет ничего.
Значит, у нас ничего и нет.
Гнев
В одиннадцать лет
Тетя держала свою руку над пламенем свечи.
– Твоя мать была глупой.
Пламя чуть вздрогнуло.
– Она доверилась любви. Кому мы доверяем, Анна?
– Только друг другу.
– Она была шлюхой. Ты знаешь, кто такие шлюхи?
– Нет. Может быть, да… – Анна слышала, как девочки в ее школе употребляли это слово.
Она хотела, чтобы тетя остановилась. Девочка ненавидела свой науз и все же поняла, что хватается за него как за спасательный круг.
– Шлюха – это женщина, которая отдается мужчине, отдает ему свое тело, чтобы он делал с ним все, что ему заблагорассудится, – пояснила тетя. – Подобная глупость и привела к ее смерти.
Гнев вспыхнул внутри Анны, и пламя свечи метнулось к тетиной руке. Тетя вскрикнула.
– Анна, ты должна держать свой гнев под контролем. Ты делаешь мне больно. – Тетя зажмурилась от боли.
Анна попыталась вложить весь свой гнев в узел, завязанный на нити, но он туда не помещался.
– Если ты сделаешь себя уязвимой, то станешь уязвимой, – продолжала тетя. – Она заслужила смерть.
Пламя вновь укусило тетю за руку. Женщина зарычала от боли.
– Пожалуйста, прекрати! – взмолилась Анна.
Но тетя продолжила оскорблять мать Анны, и девочка злилась все сильнее – на тетю, на маму, на саму себя. Она хотела ослабить свой гнев, но любые попытки контролировать его были подобны движению мехов, которые лишь раздували его пламя.
– Я рада, что он ее задушил. Я рада, и ты тоже должна быть рада, – продолжала тетя.
Пламя нещадно жгло ее руку до тех пор, пока она не была вынуждена отставить свечу. Тетя продемонстрировала Анне ожог на своей коже, уже покрывшийся волдырями.
– Вот что делает гнев. Он ранит других больше, чем тебя саму.
Опустив глаза, Анна спросила:
– Почему все эти испытания должны быть такими болезненными?
Тетя расстегнула блузку и показала Анне синяки под ожерельем наузников.
– Ты ничего не знаешь о боли, – ответила она. – Пока нет.
Перо
Готовясь к церемонии Связывания, свободные маги должны принять ванну, одеться и убедиться, что их разум и сердце чисты. В круг должно войти молча, полностью контролируя ситуацию. Все их мысли обязаны быть направлены на спасение.
Анна пробралась в музыкальный класс и села за пианино. Ее пальцы встали на клавиши, как два маленьких купола, мгновенно заняв столь привычную для них позицию.
Анна принялась наигрывать одну старую мелодию, которую выучила в возрасте восьми лет для экзамена. Когда девочка впервые услышала эту мелодию, она ей страшно не понравилась. Неделями Анна боролась с ее гудящей минорной тональностью и сложным ритмом – она давалась ей нехотя, нота за нотой, пока однажды Анна не поняла, что влюблена в эту музыку. Шероховатости ее ритма превратились в изъяны, которые пальцы девочки находили теперь с такой любовью.
Когда Анна расслабилась и перестала контролировать мелодию, она перешла в импровизацию. Пока пальцы девочки блуждали по клавишам, в ее сознании один образ сменялся другим: тетя, выискивающая ложь в ее глазах; серебряная ложка, почерневшая от вьюнка; беспощадная улыбка Эффи; любопытный взгляд Аттиса; фотография ее матери, тающая в огне; символ «Ока» с его манящим темным центром… Вместе с этими картинками сменяли друг друга и различные эмоции, бушевавшие внутри девочки, пока образы не слились со звуками, а звуки – с чувствами и каждая нота не превратилась в тень определенной эмоции: гнева, страха, скорби…
Вот уже несколько недель Анна принимала отвар, который приготовила для нее мама Роуэн.
– Чайную ложку этой смеси нужно будет развести в кипятке и принимать дважды в день. Ты сможешь продолжать пить молоко своей тети: отвар нейтрализует действие вьюнка, – проинструктировала ее Роуэн, протягивая бумажный пакет, наполненный сушеными травами и сильными, дикими ароматами из сада Берти.
Однако пока Анна не чувствовала от отвара ровным счетом никакого эффекта. Так много сил ушло на доказательство присутствия вьюнка в ее молоке и создание противоядия… Что, если в итоге она лишь сильнее разочарует своих друзей? Что, если во мне все-таки нет почти никакой магии? Эта мысль потихоньку опустошала Анну. Она подошла так близко. Она разрешила себе надеяться. А что оставалось у нее теперь? Единственный, кого она любила в этой жизни, предал ее.
Со стороны могло показаться, что их с тетей жизнь текла в привычном русле – тетя хорошо научила Анну скрывать свои эмоции, – но девочка чувствовала, как ее гнев и негодование закипают прямо под поверхностью, бурля сильнее, чем когда-либо прежде. Тетя крепкими стежками контроля вышила узор их совместной жизни, однако вьюнок разорвал каждую из этих нитей, и узор утратил всякий смысл. И теперь нитки торчали во все стороны, как вопросы без ответов, которым Анна прежде не придавала значения, а теперь не могла выкинуть их из головы. Действительно ли смерть родителей произошла так, как описывала тетя? Почему тетя так ненавидит магию? Что является источником ее страха? Комната на верхнем этаже в самом деле так безобидна, как утверждает тетя, или это еще одна ложь, которую мне предстоит раскрыть?
Анна не могла выказать даже намека на свое любопытство – с тех пор как девочка побывала в гостях у Роуэн, тетя наблюдала за ней еще более пристально. А теперь Эффи уговаривала Анну пойти на домашнюю вечеринку, которая должна была состояться в ближайшие выходные. Анна пыталась объяснить, что это невозможно, но Эффи и слышать об этом не хотела, в итоге девочка чувствовала себя виноватой. Эффи так старалась свести их вместе, создать ковен, а все, что делала Анна, – это вечно говорила «нет».
Она больше не хотела говорить «нет».
Анна вымещала свое разочарование на клавишах, пока их не перестало ей хватать. Теперь ее мелодия металась между надеждой и отчаянием, каждая нота была полна боли – кровоточащая, нежная, одинокая, испуганная, – невесомыми перышками они, кружась, опускались на землю…
Внезапно девочка услышала чей-то голос позади себя. Ее пальцы тут же замерли, мелодия оборвалась. Она обернулась и увидела стоявшего в дверях музыкального класса Аттиса.
– Какого… – начала было Анна, но, поняв, что говорит слишком тихо, повысила голос до громкости, более подходящей для ситуации: —…ЧЕРТА ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ? – Слова эхом отдались в маленькой комнате.
Девочка вновь повернулась к молодому человеку спиной, сгорая от смущения при мысли о том, что́ Аттис мог увидеть или услышать.
– Прости. – Молодой человек поднял руки в примирительном жесте.
Однако этого было недостаточно. Аттис застал ее в самый неподходящий момент, когда она изливала в песне свою личную боль, обнажив самые потаенные уголки души, обнажив всю себя. Анна вдруг поняла, что тянется к своему наузу в отчаянной попытке скрыть то, что только недавно так рада была выплеснуть наружу.
– Я просто проходил мимо и услышал звуки музыки, – пояснил Аттис.
Почему именно он – из всех людей! – застал ее за этим занятием? Теперь ему принадлежала частичка ее души, и Аттис будет напоминать ей об этом каждой своей ухмылкой.
– Пожалуйста, продолжай, – попросил он.
– Нет! – резко ответила Анна.
– Мне понравилось, как ты играешь.
– Я не собираюсь продолжать играть, когда ты наблюдаешь за мной из тени, как какой-то… какой-то пианинный извращенец.
– Так меня еще никто не называл, – громко хмыкнув, сказал Аттис. – Ничто так не заводит, как девушка, играющая в темноте грустные мелодии на пианино. О да, детка!
Это было настолько нелепо, что Анна чуть было не улыбнулась, но потом вспомнила о своих обидах и злости на молодого человека.
– Если ты не собираешься уходить, это сделаю я. – С этими словами она поднялась со своего места.
– Ты собираешься оставить пианинного извращенца НАЕДИНЕ с пианино? Кто знает, что может случиться… – Аттис пригнулся, и сборник гимнов, брошенный Анной, пролетел мимо. Молодой человек прошел в комнату, и дверь за ним захлопнулась. – А что за мелодию ты наигрывала? Она была такой… печальной.
– Не важно.
– Перед тобой нет никаких нот. Ты сама ее сочинила? – Он посмотрел на нее убеждающе, вопрошающе.
Анна выдержала его взгляд, не опустив глаз.
Аттис подошел к пианино, приподнял его крышку и заглянул внутрь.
– Что ты делаешь? – Девочка не могла скрыть своего изумления.
– Я бы хотел посмотреть, как оно работает, когда ты играешь, – пояснил молодой человек.
– Ты очень странный, – на этот раз совершенно искренне сказала Анна.
Он наклонил голову к внутренностям пианино и махнул Анне рукой, чтобы она продолжала играть.
– Я же сказала тебе, что не стану играть, – повторила девочка.
Он выглядел таким разочарованным, что она почувствовала укол вины. Нет! Он всегда получает то, что хочет. Именно так он и действует.
– Я должна идти. – С этими словами девочка подхватила свою сумку и направилась к двери.
Внезапно кто-то нажал клавишу пианино. Анна обернулась на звук, но Аттис стоял в футе от инструмента. Еще одна клавиша пианино опустилась, хотя никто к ней не прикасался. А затем медленно, осторожно мелодия детской песенки «Тати-тати» заполнила комнату.