Логика подвыпившего мужика была простой, прямолинейной, но по-человечески понятной. Никакие высокие материи, никакие лозунги и пламенные речи не могли сгладить горечь от потери близких людей. Поэтому их возвращение с жестокой кровопролитной войны воспринималось долгожданным праздником и самой большой наградой.
– Сын и племяш с фронта возвращаются – это здорово, – заулыбались сыщики. – Прими, папаша, наши поздравления!
Тот вмиг оттаял. Упрямое выражение лица и желание до хрипоты доказывать свою правду исчезли.
– Может, к нам, за стол? – предложил он, суетливо туша окурок в консервной банке. – А чего? Выпьете, закусите. А там, глядишь, и Лёва подоспеет.
Поблагодарив за приглашение, Старцев сослался на занятость:
– С удовольствием, да некогда – дел еще по горло осталось.
– Может, Лёва сегодня и вовсе не появится, – подхватил Егоров. – Вы давно его видали-то?
– Как же! И вчера здравствовались, и сегодня поутру вместе из дому вышли. Я в магазин, а он к Большой Почтовой повернул.
– Может, куда отъехал? Не с чемоданом ли был?
– Не-е, налегке.
Значит, Лёва находился в Москве, обстряпывал где-то свои темные делишки. Тепло распрощавшись с мужичком, оперативники покинули дом и направились к служебному автомобилю.
Если проехать вниз по Госпитальному переулку, пересечь Яузу по Госпитальному мосту, не сворачивая на Госпитальную набережную, рвануть по Госпитальной улице, а потом, не доезжая до Госпитального вала и Госпитальной площади, остановиться, то окажешься у… госпиталя.
В Лефортове все было связано с большими и красивыми зданиями госпитального комплекса, основанного самим Петром Великим аж в 1706 году. В Отечественную войну 1812 года госпиталь принял более 17 тысяч раненых, в Первую мировую – около 400 тысяч. А за триста лет своего существования в нем пролечилось почти четыре миллиона человек. Легендарное медицинское заведение! Однако оперативно-розыскную группу интересовало не оно и не медицинский городок, а раскинувшаяся следом за ним заброшенная промышленная зона. Огромная, как соседнее Введенское кладбище, с осиротевшими каменными корпусами и проулками между ними, с почерневшими трубами котельных и разбитыми окнами длинных складов, с оврагами, свалками и заросшими берегами зловонных болот.
Через двадцать минут после беседы с соседом Лёвы три легковушки с номерными знаками МУРа остановились на Новой дороге, отделявшей госпиталь имени Бурденко от старой промышленной зоны. Старцев собрал вокруг себя оперативников, вооруженных автоматами бойцов и, используя полученную от Эмухвари информацию, обрисовал задачу.
– Перед вами тропинка, – указал он тростью на едва различимую в траве дорожку. – Она должна привести нас к небольшому двухэтажному кирпичному корпусу. Первый этаж корпуса необитаем и пуст. На второй этаж по торцу здания ведет наружная металлическая лестница. Вот туда мы и должны попасть как можно скорее. За мной…
Тропинка петляла меж деревьев, снесенных домов, остатков фундамента… Вокруг на многие сотни метров было тихо. До войны здесь тлело старое производство, которое решено было снести, а освободившееся место застроить современными домами для семей рабочих. Война помешала этим планам, отодвинув строительство на неопределенный срок.
После огромной кучи строительного мусора тропинка вильнула влево и пошла вдоль болота. Перед прибрежными зарослями торчал воткнутый кем-то в мягкий влажный грунт плакат 30-х годов. При создании плаката художник использовал всего три цвета: красный, черный и фоновый белый. Два худосочных красно-белых зэка трудились на строительстве канала; один копал землю, другой тянул арматуру. Черным шрифтом был начертан короткий слоган: «Каналоармеец! От жаркой работы растает твой срок».
Плакат служил одним из ориентиров, о которых рассказал Гиви. «После намалеванных работяг тропинка круто повернет вправо и шагов через полтораста выведет точно к корпусу…» – припоминал его слова Иван Харитонович, без труда отыскивая дорогу.
– Не зарастает к притону народная тропа, – послышался за спиной шепот Василькова.
– Есть такое дело, – вынужденно согласился Старцев.
– Впереди корпус виднеется. Не он ли?
– Он самый. Давай, Саня, распределим обязанности, чтоб ни одна сука из притона не сдернула.
Четырех автоматчиков расположили вокруг здания, строго наказав открывать огонь в крайнем случае и только по ногам. Остальные короткими перебежками пробрались под стену здания, обошли его с двух сторон и оказались возле крутой железной лестницы.
– Ну-ка, Ваня, займи место замыкающего, – негромко распорядился Васильков и встал первым перед лестницей.
Иван Харитонович безропотно подчинился. У сей покладистости имелись две серьезные причины. Во-первых, больная и плохо гнущаяся в щиколотке нога Старцева. Во-вторых, боевого опыта у Сашки, как ни крути, было гораздо больше. Когда дело касалось тактического перемещения, штурма, маскировки, скрытного наблюдения или перестрелок, то инициатива единогласно передавалась ему.
Держа наготове пистолет, Васильков стал бесшумно и с удивительной легкостью подниматься по металлическим ступеням. За ним двинулся боец с автоматом, потом Егоров и все остальные.
Добравшись до площадки, бывший разведчик подошел к двери и прислушался… Обернувшись к коллегам, просигналил: «Ни звука. Захожу…»
Дверь имела надежный замок, но оказалась открытой. Резко распахнув ее, Александр сделал шаг вперед и тут же отпрыгнул в сторону. Предосторожности из арсенала бывалого разведчика частенько спасали жизнь.
В небольшом «предбаннике» никого не оказалось. Здесь было на удивление чисто, на боковой стене висело большое овальное зеркало, рядом была устроена вешалка для одежды и полка для головных уборов.
Васильков с многозначительным видом кивнул на полку, где лежали фуражка и летняя мужская шляпа. И двинулся дальше. Заглянув в следующее помещение, он не заметил опасности и не мешкая вошел в него.
Огромное помещение занимало почти весь второй этаж здания. Майор в растерянности остановился. На всех окнах была наклеена темная бумага, из-за чего снаружи проникало мало света. По периметру помещения стояли несколько диванов, кресел, небольших столиков. В отличие от купеческого дома в Грохольском, здешняя обстановка представлялась простенькой, без причуд и претензий.
В одном из кресел сидел мужчина с запрокинутой головой, из его груди торчал нож. В центре помещения в луже крови лежал еще один пожилой мужчина с перерезанным горлом.
Не обнаружив пульса у сидящего человека, Егоров объявил:
– Мертв.
– Ну и этот, само собой, – присев возле пожилого, сказал Старцев. Рассмотрев со всех сторон лицо, он с досадой произнес: – Сдается мне, братцы-товарищи, что перед нами Лёва Северный. Собственной персоной.
Убедившись, что на втором этаже больше никого нет, сотрудники уголовного розыска собрались вокруг убитого мужчины. Всем был хорошо знаком словесный портрет вора-законника, который в красках нарисовали Адам Бернштейн, Иван Фарин, Петр Воскобойников и Гиви Эмухвари.
– Похож, – согласился Васильков.
– Сто процентов он, – подвел итог Егоров и кивнул на второго: – А тот либо гость, либо содержатель притона.
Посовещавшись, сыщики решили отпустить бойцов оперативного отряда и дождаться в притоне прибытия экспертов. Горшеня в спокойной обстановке сделает снимки, а эксперты чуть позже скопируют отпечатки пальцев с посуды, мебели и рукоятки ножа.
Глава девятнадцатая
Новгородская область, озеро Ильмень – Великий Новгород
21–22 августа 1945 года
Анатолий устал и дико замерз безо всяких натяжек, театральности и попыток набить себе цену. К тому же получил немалое потрясение, впервые в жизни повстречавшись глубоко под водой с утопленником. Много чего про них слышал, но так, чтобы нос к носу, никогда. К моменту возвращения на берег он благодаря крепкому самогону и плотной брезентовой куртке немного согрелся. Однако дрожь в коленках и где-то глубоко в груди долго не отпускала.
На берегу на расстеленном куске выцветшего паруса ждал вкусный ужин. Наваристая, только что приготовленная ушица. Накромсанное пластами сало и деревенский хлеб. Куски домашней кулебяки с рыбой и свежие огурчики. Чеснок, зеленый лук и, конечно же, самогон.
Молодой человек, держа в руке армейский котелок, зачерпывал деревянной ложкой ароматное варево и с удовольствием его уплетал. Изредка по команде Сильвестра он поднимал кружку и чокался ею с новыми знакомыми. Сделав глоток обжигающего самогона, закусывал хрустящим огурцом или долькой чеснока и продолжал наворачивать уху.
Сильвестр, его сын Егорий, Степан и Борька Гулько о чем-то трепались, но Анатолий в их разговор не вникал. Уши немного побаливали от пребывания на большой глубине, и давала о себе знать усталость. Но в целом самочувствие и настроение были отменными. К концу обеда он окончательно согрелся, на смену ознобу пришло ощущение сытости, тепла и покоя. Захотелось лечь, расслабиться и ни о чем не думать.
– А как тебе новый пловец? – полюбопытствовал Степан.
– А что новый пловец?! Не подвел парень. Чай, по результату сам видишь, – уловил Анатолий нотки похвалы в низком голосе Сильвестра. – И самолет быстро отыскал, и погибшего Серегу не испугался. И товару набрал добрую норму. Ежели так и дальше дело пойдет, то выпишу ему денежную премию!
Мужики засмеялись. Пловец же мысленно поблагодарил новгородского вора за высокую оценку его экспедиции на дно озера и за то, что не стал в красках описывать его испуг.
Алкоголя больше не хотелось, в животе ощущалась приятная тяжесть. Отставив в сторону пустой котелок, он поднялся. Ноги были словно ватные. Вернув хозяину куртку, Анатолий поблагодарил за вкусный обед и отправился в шалаш спать.
Утром следующего дня мужики дали ему хорошенько выспаться и не тревожили, покуда он не поднялся сам. Когда он завозился и откинул местами лоснившееся от старости стеганое одеяло, час для городского жителя был довольно ранний – около семи. Однако ж сон более не шел, Анатолий выполз из шалаша, отряхнул одежду.